Воскрешение Нобони

Бывали в истории мира людей черносотенцы, а в настоящем жж завелись черноротенцы. Если черносотенцы махали двуглавым орлом и называли себя «Союзом русских людей», громя врагов самодержавия, но в основном евреев, видя в них источник всех бед России-матушки, то жж-шные черноротенцы объединились в «Союз антируских по борьбе в рашизмом» и никак не могли решить меж собой, кто ж у них главарь и предводитель.
Кандидатур было много, одной был мужик - Нобоня Сребровлас. Злые языки поговаривали, что это была когда-то баба, но за годы упорной борьбы с русской стихией и бесправным совком превратившаяся в отпетого мужлана с пресильными кулачищами. Клиторок Нобони разросся до размеров настоящего члена, отросли и яйца. И всё это хозяйство трансгуманировало Нобоню в настоящего самца, в легкостью топтавшего случайно подвернувшихся под ноги курЕй.
Правда, была у Нобони одна слабость, за неё-то он и получил своё лютое прозвище – Сребровлас. Это красивая прическа на голове. Поэтому отбеливание и покраска черной гривы в холодное сияющее серебро было ежедневным и почти священным действием борца за свободу русского народа. Цирюльник Нобони весь испотелся, пока не привел головушку клиента в полное соответствие с пожеланиями.
Однажды банда черноротенцев совершала погром очередного живого журнала, владельцем которого был белый русский. В ходе уличных боёв Нобоня Сребровлас неожиданно упал с вороного коня и закрыл свои карие очи. Банда была в отчаянии, с горем пополам вытащила своего ратного сотрудника с поля погрома и приготовилось хоронить погибшего героя.
И вот лежит Нобоня Сребровлас в гробу, не шелохнется, не переворачивается, тИхонько и смирненько. Всем ясно, что это труп, так как пованивает уже не говнишком, как обычно пованивало от Нобони, а лишь легкие трупные феромоны несутся от покойника.
К гробу подсаживается матрёна в чёрном капоте из фуляра, по нежному старческому лицу катятся крупные горевальные слезы, и она начинает причитать: «ой, да на кого ты нас покинул, молодец бесславно-ублюдочный/тьфу ты, черт киношный меня попутал/, ой, да на кого оставил. Кто ж мне будет за мою lego-литературщину дифирамбы петь да гопак плясать? Никто ж так высоко и точно мои художества не ценил, интересными постами не называл, оценки о прекрасном написании не раздавал… ой, горе великое, потеря невосполнимая. Кому ж я буду в уши дуть, что пишет он шикарные эссе/а по факту детсадные глупости, да что ж не держится сегодня во мне правда-маменька/. Ой, не могу-ууу! Паночка во гробе, да и только! мистика!»
Старушка несуетливо отходит в уголок и наливает в кузнецовский фарфор себе чайку горячего, да такого, блин, горячего, что приходится студить в блюдечке и пить, как обычно купчихе необразованной, с блюдца вприхлёбку с баранками.
У гроба в позе стоящего лотоса с поджатой ногой, словно вытканная из эфира, возникает фигура. Не робкого десятка, за словом в карман не лезет. И как-то очень бойко, чеканя слова, соболезнует: «Знаю Риту много лет, выбор мой «за неё», ну, да, я предвзятая по макушку пористых волос. Помню, как мы мечтали вместе. Мечтали переехать, я – в Индию помидоры сорта «буффалостейк» на продажу выращивать, она – в Зеландию нихуя не делать. И ведь ей почти удалось мечту осуществить, за малым не сошлось. Всё непосильным трудом нажитое забрали грабители, да еще и под Новый год. Двойной удар, вандам-облом. И надлом. И мне, как психологу, понятно, что в её душе творилось…»
Кошка прощаться не пошла. Она и при жизни Нобони едва-едва на дух переносила этого товарища по борьбе и партии «союза». У Кошки хоть какие-то принципы имелись, а у Нобони – полный треш и отмороз всех человечьих сантиментов. Кiшка, как называл её злоязыкий Нобоня, никогда не разделяла чрезмерную жестокость виднейшего черноротенца, когда тот живьем укладывал в гробы людей, заколачивал крышки и закапывал на пустырях. Шансов выжить у таких бедолаг не было ни единых. Ну, если они только ни чёрные мамбы Квентина Тарантино.
Но что бы вы думали.
Сребровлас Нобоня и не умер вовсе. Притворялся откинувшим копыта. Лишь лежал-полеживал в гробу и наблюдал за всеми соболезнующими. И делал выводы в серебряной от волос голове.
На третий день воскрес и всём цеховичкам-сестричкам серьги раздал. С тех пор черноротенцы отмечают свою личную пасху.
|
</> |