Власть как божественный скульптор российского общества


Погружаясь в лабиринты российской судьбы, я часто размышляю о том, как власть в нашей стране превращала свои отношения с обществом в арену вечной борьбы между божественным замыслом и человеческой природой. Историческое осмысление этой темы позволяет увидеть не просто хронологию событий, но и глубокие архетипы, где монарх выступает в роли божественного скульптора, а подданные – в роли податливой глины, из которой лепится грандиозная, но часто трагическая композиция. В основе этих взаимоотношений лежит идея преемственности древних империй, где Москва провозглашается Третьим Римом, наследующим падшим Риму и Византии, а также Древнему Израилю как второму Иерусалиму. Эта концепция, родившаяся в XVI веке из трудов псковского монаха Филофея и "Сказания о князьях Владимирских", определила восприятие Руси как новой Святой земли, ее жителей – как нового избранного народа, а правителей – как наместников Бога на земле. В монастырских скрипториях зародились идеи, согласно которым народ становился хранителем божественной воли, а цари - ее проводниками. Это заложило основу для жесткой иерархии, где решения сверху всегда считались угодными высшим силам.
В эпоху Ивана III эта идея обрела реальные очертания. После падения Константинополя в 1453 году под натиском османов великий князь московский стал единственным независимым православным государем, что сделало его, по сути, последним истинно христианским монархом. Его брак с Софьей Палеолог, представительницей последней византийской династии, символически укрепил преемственность от Византии. Эти события совпали с внешнеполитическими успехами, включая окончательное освобождение от ордынского ига, что радикально изменило баланс сил: власть великого князя невероятно усилилась, ее престиж в народе вырос, в то время как влияние боярства, ранее проводившего последовательную и успешную политику, ослабло. Таким образом, монарх возвысился над феодальной элитой как полубожественная фигура, не подвластная земным ограничениям. Этот сдвиг не только усилил центральную власть, но и заложил основу для восприятия правителя как существа, принадлежащего к иному, высшему миру, свободного от греховной природы обычных людей.
При Иване IV Грозном эта эволюция достигла апогея: в чин венчания на царство ввели обряд помазания, уподоблявший русских царей Христу. Монарх воспринимался как существо из высшего мира, что уподобляло его волю божественному Промыслу. В переписке с Андреем Курбским Иван IV подчеркивал, что сопротивление его решениям равносильно противлению Богу, и провозглашал свою свободу награждать или карать подданных по собственному усмотрению. Истина и свет для народа виделись в познании Бога через данного им государя. Такая иноприродность монарха по отношению к обществу наделяла его безграничной властью, превращая подданных в объекты его воли – в нечто вроде терракотовой армии, где каждый индивид лишается индивидуальности ради места в грандиозной композиции движения ко Второму пришествию. Здесь патриотизм сводился к полному подчинению, а общество становилось пассивным материалом в руках божественного скульптора, который отсекает все лишнее, чтобы добиться идеальной формы.
Эта модель отношений коренится в историческом опыте колонизации северо-восточных земель славянами. Они селились малыми группами – порой всего три двора – среди бескрайних лесных равнин, где суровая природа на каждом шагу таила угрозу и требовала неимоверного напряжения сил и терпения ради выживания. Борьба с природными силами уподоблялась религиозному подвигу, формируя пафос преобразования и насилия над природой, который ярко проявился позже в строительстве петровских каналов в Петербурге или в индустриализации первых советских пятилеток. Монахи-отшельники, основавшие удаленные скиты и монастыри, усилили это ощущение: христианство на Руси рождалось в изоляции, на крошечных островках веры среди языческого моря, что воспитывало психологию последних защитников истины в осажденной крепости. Мир вокруг казался враждебным, полным искушений и апокалиптических угроз – ведь Четвертому Риму не бывать. Постоянная угроза от природы, врагов и собственных слабостей формировала особый склад ума. В этом мире Святая земля всегда была под угрозой, а борьба за выживание стала частью повседневной жизни.
В такой парадигме власть открыла для себя принцип, подобный физическому закону: волна лучше распространяется в однородной (гомогенной) среде. Чтобы добиться гомогенности общества, подданных беспощадно уравнивали, превращая в армию или лагерь – крайние формы унификации. Борьба за души, напоминающая подвиг Георгия Победоносца, оправдывала устранение "природных неровностей". Индивидуальность приносили в жертву ради идеальной формы, которая должна была стать основой великого здания. Эта борьба подразумевала жизнеотрицание, где божественное резко отделялось от посюстороннего мира, полного греха и искушений. Цели государственного творчества лежали за пределами естественной реальности – в геополитических абстракциях, таких как расширение Святой земли через колонизацию и войны, или в утопиях будущего, вроде коммунистического рая как рукотворного Царства Божьего. Правитель, обладавший особым доступом к этим эфемерным мирам, делал их более реальными, чем повседневная жизнь. Миллионы человеческих жертв казались ничтожными по сравнению с его великой целью.
Однако эта модель не всегда оставалась статичной; в радикальных проявлениях она обретала форму "верховых революций" (термин В.Шарова) – переворотов сверху, направленных на достижение абсолютной полноты власти, обещанной сакральным статусом правителя. Эти революции представляют собой своеобразное завоевание собственной страны, где власть не просто управляет, но перестраивает общество через насилие и раскол, превращая его в поле битвы за новую реальность. Первым протореволюционером стал Андрей Боголюбский, чьи попытки централизации власти предвосхитили будущие потрясения, хотя и не увенчались полным успехом. Более удачливыми последователями оказались Иван IV Грозный, Петр I, Сталин и в определенной мере Ленин – фигуры, которые стремились преодолеть оковы традиций и охраняющей их элиты. У Ивана IV и Петра I противниками перемен были бояре и религиозные лидеры. У Сталина – большевики старшего поколения, чья приверженность старым идеалам мешала ему установить полный контроль.
Верховая революция — это не просто символический отказ от прошлого, но и активное отрицание устаревших норм. За этим следует стремительное («рывковое») создание новой реальности, полностью подчиненной воле правителя. Этому процессу непременно сопутствует раскол страны, во многом умышленно провоцируемый правителем и напоминающий искусственную гражданскую войну: за первоначальным разделением на власть и подданных следует второе – на лояльных и нелояльных. И те, и другие объективируются как "средства" для достижения цели или "препятствия" на пути к ней. Лояльная часть, играющая по новым правилам, объединяется против названного внутреннего врага – сторонников прежнего порядка, реальных или мнимых. Затем "новая" страна буквально завоевывает "старую", переустраивая ее на актуальных основаниях, часто через прямое насилие.
Яркие примеры этого механизма – исторические события, когда завоевание собственной страны приобретало почти военные формы. При Иване IV Грозном Московское царство разделили на опричнину и земщину. Опричнина была территорией, подконтрольной царю и его опричникам. Земщина включала традиционные земли, которые символически ассоциировались с татарами как с внешним врагом. В результате царь организовал военные походы на земские территории. Опричники сеяли там террор, уничтожая нелояльных и укрепляя свою власть. Аналогично, в 1930-е годы сталинские репрессии превратили многих большевиков, прежде верных режиму, в изгоев. Миллионы людей были объявлены врагами народа, и общество мобилизовалось против них, укрепляя власть через страх и унификацию.
Революции сверху всегда дорого обходятся людям. Стремясь сделать общество однородным и подчинить всех единой цели, власть жертвует не только отдельными людьми, но и будущим страны. Мобилизация ради достижения грандиозной цели часто приводит к огромным жертвам и глубокому кризису. Особенно ярко это проявилось в постсталинском СССР, где массовые репрессии подорвали демографию и экономику. Также трагические последствия можно увидеть в петровской модернизации, цена которой была огромной: тысячи людей погибли из-за принудительного труда и войн.
Завершение революции приводит к кризису, вызванному разрушением управленческих традиций и институтов. Парадоксально, но это также способствует укреплению традиции насилия и централизации. Петр I с интересом изучал опыт Ивана IV, видя в нем модель для своих реформ, а обе эти фигуры были значимы для Сталина, который хотел видеть в них своих исторических предшественников. Неудивительно, что все эти правители воспринимаются как "сильные лидеры", а Петр I и Сталин – как положительные фигуры значительной частью общества, несмотря на их жестокость. В российской культуре не нашлось эффективных средств против революций, что дает им возможность повторяться в разных исторических условиях и декорациях. Однако аналитическое изучение этих явлений помогает лучше понять их природу и, возможно, разорвать порочный круг.
Идеи, питавшие эту структуру, эволюционировали, демонстрируя удивительную гибкость. В начале центром ее был Бог и православная вера. Затем центр тяжести переместился на верховного правителя, наделенного божественными полномочиями. Народ тоже приобрел значимость в роли защитника этой системы. Устремления народной воли считались угодными высшим силам. Хотя на самом деле они целиком определялись указаниями сверху. Расширение пределов Святой земли, начавшееся как подготовка к второму пришествию Христа, со временем стало самоцелью. Религиозная идея трансформировалась в имперскую. Избранные теперь определялись не по вере, а по национальности. В советскую эпоху сакрализация Сталина имела светские формы, но воспроизводила религиозные модели. Структура отношений оставалась неизменной: власть обладала надчеловеческим статусом, отношения строились по принципу жесткой вертикали. Общество воспринималось как объект унификации и коллективизма. Реальность упрощалась ради надчеловеческих (государственных) целей. Борьба с идеями, природой или внутренними врагами всегда велась в парадигме военной логики: нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики, мы не можем ждать милости от природы, если враг не сдается, его уничтожают и т.д.
Эта структура, как несущий каркас российской политической истории, устойчива к любым идеологическим изменениям. Она воспроизводит одни и те же самоповторы из века в век. Успех идей зависит от их способности встроиться в эту систему. Без полноценной идеи она функционирует сама по себе, используя концепции лишь как маскировку или фасад, скрывающий механику власти. Эти концепции могут быстро меняться в зависимости от политических нужд, создавая иллюзию перемен.
В этом вечном повторении кроется ключ к пониманию российской трагедии и величия. Власть, как скульптор, лепит общество, но часто разрушает его в процессе политико-идеологического творчества, оставляя руины, из которых рождаются новые циклы. Исследование этих моделей показывает, что реальные изменения могут произойти только через изменение внутренней структуры, а не путём простого изменения внешних идей.
***
Задонатить автору за честный труд
Приобретайте мои книги в электронной и бумажной версии!
Мои книги в электронном виде (в 4-5 раз дешевле бумажных версий).
Вы можете заказать у меня книгу с дарственной надписью — себе или в подарок.
Заказы принимаю на мой мейл [email protected]
«Последняя война Российской империи» (описание)

«Суворов — от победы к победе».


ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.