Владислав Смирнов. Чему и как нас учили на истфаке МГУ в 1948-1953 гг.

philologist — 21.01.2018 Владислав Павлович Смирнов (род. 1929) — советский и российский историк, специалист по истории Франции. Заслуженный профессор Московского университета (2012), лауреат премии имени М.В. Ломоносова за педагогическую деятельность (2013). В 1953 году В.П. Смирнов окончил исторический факультет МГУ, затем стал аспирантом, а с 1957 г. начал работать на кафедре новой и новейшей истории исторического факультета МГУ, где прошел путь от ассистента до профессора. Ниже приводится фрагмент из его книги: Смирнов В.П. ОТ СТАЛИНА ДО ЕЛЬЦИНА: автопортрет на фоне эпохи/ В. П. Смирнов. – М.: Новый хронограф, 2011.



Чему и как нас учили

Я всегда считал, и сейчас считаю, что в первые послевоенные годы исторический факультет МГУ был лучшим советским высшим учебным заведением исторического профиля, прежде всего потому, что там тогда работали самые крупные историки. На протяжении 1948–1953 гг. на истфаке преподавали пять академиков, пользовавшихся европейской известностью [Е.В. Тарле, Б.Д. Греков, Е.А. Косминский, И.И. Минц, В.И. Пичета], и целая плеяда более молодых талантливых ученых, часть которых впоследствии тоже стала академиками. Почти каждый год кто-то из историков МГУ получал Сталинские премии – высший знак отличия в советской науке и искусстве. На факультете работали великолепные знатоки своего дела, учившие нас разбираться в исторической литературе и источниках, сопоставлять и оценивать различные точки зрения, искать новые факты и доказательства.

А наряду с ними, и это долго казалось мне необъяснимым парадоксом, вели занятия серые, скучные, малоспособные, порой даже не очень грамотные люди. Они были далеки от науки, но вовсе не испытывали какого-либо комплекса неполноценности, а, напротив, весьма энергично и порой агрессивно учили других, как надо жить и работать. Обычно они приходили в университет с партийной работы или из армии и видели свою главную задачу в «идейно-политическом воспитании» студентов и в оберегании «чистоты» марксизма-ленинизма от чуждых влияний. Благодаря специфике предмета, такие преподаватели чаще всего встречались на кафедре марксизма-ленинизма и истории КПСС, но немало их было и на других кафедрах. Я не хочу называть их имена, потому что, возможно, у них есть дети и внуки, которым было бы неприятно это читать.

Поступив на истфак, я надеялся услышать лекции знаменитого историка Евгения Викторовича Тарле – академика трех академий, почетного доктора пяти зарубежных университетов, трижды лауреата Сталинских премий, единственного историка, имя которого я знал и несколько книг которого с большим удовольствием прочитал еще в школе. Оказалось, что Тарле читает лекции не на нашем, а на предшествующем курсе. Я отправился туда и увидел Тарле на кафедре в большой Ленинской аудитории. Он был уже стар (73 года) и, видимо, недомогал: седой, грузный, мешковатый, он говорил вяло, тихим голосом что-то не слишком для меня интересное. Лишь однажды, когда речь зашла о министре иностранных дел России Нессельроде, Тарле вдруг оживился, глаза его заблестели, голос окреп, и он сказал примерно следующее: «Министром иностранных дел православной России был назначен граф Нессельроде, который родился в столице Португалии Лиссабоне на английском пароходе в семье немецкой еврейки-протестантки и немецкого католика, пять раз менявшего свое подданство». В течение нескольких минут он мастерски развивал эту тему, а затем снова угас. Больше я его не видел, потому что вскоре Тарле выжили из университета.

Прекрасным лектором, тонко понимавшим и учитывавшим психологию слушателей, был профессор (впоследствии академик и Герой Социалистического труда) Сергей Данилович Сказкин, читавший нам историю Средних веков. Когда он рассказывал, как вели на костер Жанну д’Арк, у слушателей навертывались слезы. Помню, однажды Сказкин сказал: «Сейчас я назову, чем торговала Голландия в Средние века, и вы запомните это на всю жизнь: голландская селедка, голландский сыр, голландское полотно». Действительно, я сразу запомнил его слова, и они держатся в моей памяти уже более полувека. По-моему, это наглядное свидетельство педагогического мастерства, которым обладал Сказкин.

Очень хорошее впечатление произвел на меня лауреат Сталинской премии, известный археолог и этнограф, одно время декан истфака профессор С.П. Толстов, читавший курс этнографии, о которой я раньше не имел никакого представления. Крепкий, коренастый, загоревший во время своих раскопок в Средней Азии, он с увлечением рисовал общую картину расселения человеческих рас по всему земному шару. Мне казалось, что на его лице заметен отблеск дальних путешествий и открытий. Общий курс по истории России сначала читал профессор К.В. Базилевич, вполне отвечавший моим представлениям о «настоящем профессоре»: высокий, плотный, осанистый, с большой лысиной и громким, профессионально поставленным голосом. Он принадлежал к типу тех лекторов, которых называют красноречивыми: говорил с пафосом, красивыми округлыми фразами, цитировал философов и поэтов, менял интонацию и тембр голоса, как актер. Многим студентам, и особенно студенткам, он нравился, но мне его красноречие казалось слишком напыщенным.

Я предпочитал более простой и деловой стиль другого известного специалиста по истории России – профессора С.В. Бахрушина, который продолжил чтение курса, начатого Базилевичем, и произвел на меня впечатление глубокого знатока своего предмета. Еще мне нравились лекции Нины Александровны Сидоровой по истории средних веков и Ирины Михайловны Белявской по истории славян. Обе они читали суховато, по-деловому, без ораторских эффектов, но очень ясно и четко. Как говорили студенты, «все раскладывали по полочкам». Можно сказать, неизгладимое, но сугубо отрицательное впечатление оставил у меня лектор, читавший нам историю Древней Греции. Впоследствии я узнал, что он был высококвалифицированным специалистом и пользовался большим уважением среди своих коллег, но тогда я воспринимал его только как плохого лектора. Сидя за столом перед большим амфитеатром Ленинской аудитории, опустив глаза в свои записки и не глядя на слушателей, он тихим, монотонным голосом читал текст своей лекции. Его слушали всего 5–6 человек, интересовавшихся античностью. Они садились прямо перед лектором в первом ряду, потому что до следующих рядов его голос не доходил. Там студенты ничего не слышали и развлекались, как могли: читали, готовились к другим занятиям, болтали с соседями, играли в морской бой.

Сходное впечатление оставили у меня лекции по педагогике. Вальяжный седовласый профессор что-то говорил и даже довольно громко, но его все равно никто не слушал. Студенты занимались кто чем, и в аудитории от их болтовни стоял ровный приглушенный гул, напоминавший шум работающего на малых оборотах мотора. Как-то, оторвавшись от своих дел, я посмотрел на лектора, прислушался и с удивлением обнаружил, что он учит нас педагогическому мастерству. Контраст между излагаемой им теорией и её практическим приложением был настолько велик, что я невольно подумал: чего же стоит педагогическая наука, если, видимо, давно овладевший ею профессор, доктор педагогических наук, автор учебника по педагогике не способен привлечь внимание слушателей.

Когда мы проходили педагогическую практику в школе, я снова увидел, какую важнейшую роль играют педагогические способности или их отсутствие. Помню, вошел в класс Леня Боголюбов (будущий академик Российской Академии образования), улыбнулся, сказал: «Здравствуйте, ребята!» и как-то сразу стало ясно, что его надо слушать и слушаться. Урок Боголюбова прошел очень хорошо; ученики ему внимали, охотно отвечали и, казалось, даже были разочарованы, когда прозвенел звонок. На следующий день в том же классе давал урок другой студент. Как и Боголюбов, он вошел в класс и сказал: «Здравствуйте, ребята!», но при этом запнулся за порог, чуть не упал и с трудом удержался на ногах. Схватившись за спинку стула, он несколько секунд стоял молча, в полном оцепенении под сдержанное хихиканье учеников, а затем сел и вызвал к доске (как было заранее договорено с учительницей) одну из отличниц. Пока она бойко тараторила выученный ею урок, бедный студент сидел, уткнувшись носом в классный журнал, и явно не слушал ученицу. Когда она, наконец, умолкла, он мрачным голосом сказал: «Садись, три». Ученица, которая, видимо, раньше никогда не получала «троек», зарыдала в голос, класс захохотал, и сидевшей на задней парте учительнице пришлось встать и взять бразды правления в свои руки.

Позднее, начав работать преподавателем, я окончательно убедился, что главный отличительный признак хорошего лектора – не титулы, и даже не знания, а умение установить контакт с аудиторией и заинтересовать её. Это особая способность, которой обладают не все и которая сближает профессию преподавателя с профессией актера. И для того, и для другого важны, казалось бы, такие мелкие детали как голос, внешность, одежда, манеры. Помимо общих курсов по истории России и Всемирной истории нам преподавали еще множество других дисциплин, в том числе основы археологии, основы этнографии, историографию, источниковедение, палеографию, историю социалистической мысли, историю философии, историю советской литературы, педагогику и методику преподавания истории. В моем дипломе об окончании МГУ числится 44 экзамена и зачета. Как во всех советских высших учебных заведениях, на истфаке изучали «основы марксизма-ленинизма», а кроме того еще и другие, так называемые «социально-экономические дисциплины»: политическую экономию капитализма и социализма, диалектический материализм, исторический материализм. На нашем, крайне идеологизированном факультете, этим дисциплинам придавалось огромное значение. Оценки по социально-экономическим дисциплинам считались самыми важными: при характеристике студентов о них упоминали в первую очередь.

В семинарах по этим предметам мы довольно основательно разбирали произведения «классиков марксизма-ленинизма»: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, конспектировали и пересказывали их. Среди преподавателей социально-экономических дисциплин попадались незаурядные люди, например, преподаватель политэкономии капитализма, умнейший и интеллигентнейший Артемий Александрович Шлихтер – сын первого наркома Земледелия РСФСР А.Г. Шлихтера, но чаще встречались скучные толкователи священных текстов. Все они вслед за Сталиным повторяли, что надо руководствоваться творческим, а не догматическим марксизмом, но на самом деле творческим подходом в их преподавании и не пахло. Они ценили, в первую очередь, знание работ (скорее, даже цитат) «классиков марксизма-ленинизма» и умение пересказать их по возможности «близко к тексту». Встречавшиеся у «классиков» противоречия никого не смущали: их как бы не замечали. Как-то мы разбирали на семинаре «ошибки» академика М.Н. Покровского, которому приписывали слова: «История – это политика, опрокинутая в прошлое».

Преподаватель рекомендовал нам прочесть письмо Ленина с критикой Покровского. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что это письмо начинается словами: «Очень поздравляю Вас с успехом; чрезвычайно понравилась мне Ваша новая книга… Оригинальное строение и изложение. Читается с громадным интересом». В письме Ленина не было никакой критики, а только, по его собственным словам, «одно маленькое замечание»: дополнить книгу при переиздании хронологическим указателем. Я до сих пор не понимаю, как мог преподаватель ссылаться на это письмо в доказательство критики Лениным Покровского? Он что – не читал письма или не понимал, что там написано?

В основе преподавания основ марксизма-ленинизма лежал «Краткий курс» истории ВКП(б), который приписывали Сталину и который был в 1938 г. издан тиражом 10 млн. экз., а потом много лет переиздавался массовыми тиражами. Каждое слово «Краткого курса» считалось проникнутым глубокой мудростью. Помню, всерьез обсуждали, почему в одном месте «Краткого курса» слова «производство» и «способ производства» разделены запятой? Значит ли это, что оба понятия равноценны или нет? «Краткий курс» и «Основы ленинизма» Сталина мы знали буквально «назубок». Бывало, перед экзаменами развлекались тем, что задавали друг другу вопросы, на которые надо было отвечать цитатой из «Краткого курса» или из «Основ ленинизма». Например, спрашивали: «Куда ушел Плеханов?» Ответ гласил: «Ушел в кусты, отписавшись парой незначительных статей фельетонно-критического характера». Или: «Как стоит Советский Союз?» Ответ: «Стоит отдельно, как утес среди бушующих волн экономических потрясений и военно-политических катастроф». Почему-то охотно повторяли фразу «Краткого курса»: «Право-левацкие уроды типа Шацкого-Ломинадзе», абсолютно ничего не зная о трагической судьбе этих людей, погибших в сталинских тюрьмах.

Неотъемлемой частью всех не только научных, но и студенческих работ были цитаты из Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина или из решений партийных съездов. Они же служили и главными аргументами в научных спорах. Ссылка на Маркса, Ленина, а еще лучше – на Сталина, или просто слова: «Товарищ Сталин учит…» повергали противника в прах. Подкрепленную цитатой точку зрения нельзя было опровергнуть никакими фактами – их не принимали во внимание. Как и многие другие студенты, я быстро сообразил, что цитата из «классиков» – это мощное оружие. На любом экзамене, если попадался трудный вопрос, достаточно было сказать: «В своем последнем гениальном труде товарищ Сталин учит…» и начать излагать этот труд, хотя бы и не имевший никакого отношения к заданному вопросу, как преподаватель, не вступая в дискуссию, молча ставил желанное «отлично».

Если «классиков» цитировали по всякому поводу и без повода, то неприятные имена и факты обходили молчанием. Появление в статье или книге имени какого-нибудь будущего «врага народа» было возможно только в сопровождении ругательств в его адрес. За этим строго следили кафедры, Ученые Советы, редакторы, а на заключительной стадии – цензура, замаскированная под невинным названием Главлит.

Очень существенное место в учебном процессе занимало преподование языков. Все студенты истфака изучали древнерусский язык, латинский язык и два современных языка, обычно английский, немецкий или французский. Для некоторых специальностей преподавались и более редкие языки: древнегреческий, санскрит, урду, бенгали, китайский, арабский и другие. С большой теплотой и благодарностью я вспоминаю великолепных преподавателей, учивших нас языкам: преподавательницу французского языка Веру Алексеевну Волынскую, преподавательницу английского языка Наталью Петровну Малыгину, преподавательницу латинского языка Елену Борисовну Веселаго. Совсем не похожие друг на друга, они любили и знали свое дело. Каюсь, мне нравилось поддразнить Елену Борисовну, и я с невинным видом докучал ей вопросом: зачем современному человеку латинский язык, если он не будет заниматься ни античностью, ни средневековьем? Энтузиаст своего дела, Елена Борисовна приходила от таких вопросов в большое волнение и красноречиво доказывала, что латинский язык лежит в основе большинства европейских языков и европейской культуры.

К сожалению, времени на изучение каждого языка отводили мало: 4 часа в неделю на протяжении двух лет (теперь минимум 8 часов в неделю на протяжении четырех лет). В соответствии с программами того времени нас учили только читать и переводить с иностранного языка на русский. В отличие от студентов нынешнего истфака, никакой разговорной практики мы не имели и устную речь иностранцев не понимали.

Главной «мастерской», где вырабатывались профессиональные навыки, являлись семинарские занятия по истории России и истории зарубежных стран. На семинарских занятиях писали и обсуждали доклады, курсовые и дипломные работы. Лучшие преподаватели проводили их по типу научных семинаров: учили оценивать полноту и достоверность источников, разбирали и сравнивали точки зрения различных историков, требовали критически подходить к их трудам. Помню, когда преподаватель впервые предложил нам – студентам-первокурсникам сказать, в чем состоят достижения и ошибки какого-то известного ученого, я был поражен: как может студент судить об ошибках специалиста, занимающегося своим предметом всю жизнь?

Потом я привык и теперь думаю, что такой прием, несмотря на кажущуюся нелогичность и очевидную опасность верхоглядства, все же не бесполезен, потому что приучает к самостоятельности и критическому подходу к любым авторитетам, а без этого – нет науки. В Университете я, наконец, получил ответ на давно интересовавший меня вопрос: откуда историки узнают о прошлом. Оказывается, есть сохранившиеся от прошлого письменные и неписьменные источники, из которых историки черпают свой материал. Существует специальная историческая дисциплина – источниковедение, которой нас обучали. Руководители семинаров попадались разные. Известный медиевист, профессор Вера Вениаминовна Стоклицкая-Терешкович – грузная пожилая, страдавшая одышкой женщина – проводила семинары у себя дома на Арбате, в квартире, заваленной бумагами и книгами на разных языках. Опустившись в глубокое мягкое кресло, она приобщала нас к достижениям науки.

Для подготовки к моему студенческому докладу о средневековых парижских цехах Вера Вениаминовна посоветовала прочитать какую-то ученую статью, которая наполовину состояла из цитат на многих языках (в том числе на латинском и старофранцузском) без всякого перевода. Автор статьи, специалист по средним векам, как и сама Вера Вениаминовна, очевидно, пребывал в уверенности, что любой читатель, включая студентов, знает все эти языки. Применительно ко мне они сильно ошибались: с таким же успехом я мог бы читать статью на китайском языке. Не без удивления я вижу, что такая манера сохранилась и проникла даже в некоторые газеты, предназначенные для широкого читателя, где особо образованные журналисты без перевода вставляют в текст слова на всех известных им иностранных языках. Видимо, они думают, что наша страна населена полиглотами.

Больше всего мне нравились семинары Наума Ефимовича Застенкера. Он учил нас отличать факты от голословных утверждений, сведения, добытые из источников, от полученных из вторых рук, достоверные данные от недостоверных. Нередко он прибегал к методу Сократа: не высказывая прямо своего мнения, ставил вопросы, выявляющие противоречия в наших суждениях и заставлял думать над ними. Во всех его замечаниях чувствовался острый критический ум и колоссальная эрудиция. Слушая его специальный курс по истории социалистической мысли, на котором воспитывалось несколько поколений студентов, я был буквально подавлен его ученостью: знанием не только русской и французской, но еще и немецкой, английской, американской научной литературы.

Немало было и преподавателей другого типа. Они прежде всего следили за «идеологической правильностью» наших выступлений, внушали, что мы – «бойцы идеологического фронта» – и должны беспощадно бороться против «буржуазной историографии», за «партийность» исторической науки. «Буржуазных историков» (то есть всех, кто отклонялся от марксизма-ленинизма), они даже не критиковали, а «разоблачали», заранее подозревая их в «фальсификации», в «извращении фактов», а то и в «идеологических диверсиях». В семинаре по истории СССР на III курсе мы писали доклады о деятельности большевиков в революции 1905 г., и преподаватель предложил нам в качестве единственного источника сборник листовок большевистских организаций. Я думал, что кое-чему уже научился и поэтому сказал, что этого источника недостаточно: он показывает только взгляды большевиков, а не их деятельность, о деятельности надо судить по другим источникам, например, по донесениям полиции. В ответ преподаватель устроил мне хорошую головомойку: «Что же, выходит, вы не доверяете большевикам, а доверяете заведомо ложным донесениям полицейских? Известно, как полиция и царское правительство извращали деятельность большевистской партии и фальсифицировали историю! Нечего плестись по их следам!»

На следующий год, проходя производственную практику в Ленинской библиотеке, я впервые взял в руки французские статистические справочники, нашел там кое-что интересное и сказал руководительнице практики: «Оказывается, в последние годы французы потребляют меньше хлеба и картофеля, чем раньше» – «Совершенно верно, – откликнулась она с энтузиазмом. – Вот видите, даже официальная статистика признает, что во Франции, как и в других капиталистических странах, происходит абсолютное и относительное обнищание трудящихся». – «Но другие цифры показывают, что за это время увеличилось потребление мяса, молока, фруктов». – «А этому вы не верьте. Буржуазная статистика извращает и фальсифицирует цифры». Ответ меня не удовлетворил, но на этот раз я оставил свои сомнения при себе. И все же, подводя сейчас итоги, я думаю, что, несмотря на все недостатки, в общем нас учили неплохо. Содержание образования было сильно идеологизировано и политизировано, но, тем не менее, нам давали серьезные знания и навыки научной работы. Об этом говорят успехи выпускников истфака, которые работали и работают в самых лучших научных и учебных заведениях нашей страны, а теперь еще и в других странах, в том числе в США, Германии, Франции, Италии, Израиле. Некоторые истфаковцы преуспели на телевидении, в журналистике, бизнесе. Зарубежные профессора, которые теперь приезжают читать лекции на историческом факультете МГУ, единодушно отмечают высокий уровень подготовки наших студентов.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив