Выставка В. Попкова в Академии Художеств. Буквы

paslen — 18.12.2013 Разговаривая о выставке В. Попкова, столкнулся со стойким неприятием его творчества, причём у людей самых разных поколений и эстетических пристрастий.

Почти сразу понял, что это реакция на агрессивную депрессивность попковских работ, посвящённых фиксации и, главное, передаче хандры и сплина.

Точнее, чего-то иного, менее изящно называемого, так как в словах «хандра» и «сплин» есть некоторая претензия на приподнятость над бытом, а у Попкова, стоявшего у истоков «сурового стиля» опусы сотканы из непроходимой советской тупиковости, причём, не столько бытовой (быт здесь – только сюжет и нарративная «красочка»), сколько бытийной – «мы все умрём».

Самая первая картина, встречающая у входа в два временно «попковских зала» изображает разверстую могилу, в которую только что опустили гроб.

Теперь в неё в эту окончательную дыру небытия, смотрят люди и, как сообщает надпись на нижнем крае холста, «он им не завидует».

Таков эпиграф, окружённый строителями Братской ГЭС и любовниками, ползающими по красным колёсам какого-то старого локомотива, застрявшего в депо.



«Выставка В. Попкова в Академии художеств» на Яндекс.Фотках

Фоторепортаж с выставки: http://paslen.livejournal.com/1762899.html

Но оптимистических (и, значит, ярких по гамме) картин на выставке совсем немного, все они немного «официальные» и выполняют (выполняли) роль «паровоза», позволяющего пробиться в признанные советские художники.

Большая же часть картин лишена монументального пафоса и масштаба, всё это – «тихая лирика» потерявшегося меж экзистенциальных кризисов, человека, чьё существование (и, следствием, изображение) точно покрыто густым слоем пепла.

Камю и Сартр с их лощеными галлимаровскими изданиями отдыхают: жизнь советского человека в неуютных хрущобах не даёт даже малейшего намёка на просвет и, тем более, на выход.

Какой там «миф о Сизифе», «тошнота» или метания «постороннего»: водка, обглоданная селёдка да стеклотара в ящиках, из грубо сколоченных из неотёсанных досок.

Синий снег, подгнивающие подснежники, осыпавшиеся фрески. Пепельная среда угловатых, точно внутренне надломленных, перегорелых, пепельных людей.

Попков точно снимает свои картины на киноплёнке Шосткинского объединения «Свема», куда хроническая, непроходимая, клиническая депрессия закладывается на уровне уже даже не изображения, но технической обработки «творческих материалов».

И тут, конечно, срабатывает противоречие между широко шагающим (так, что штаны порвёшь) «суровым стилем», базирующемся на историческом оптимизме бескомпромиссных строителей коммунизма, который из Попкова не вытравишь (да и зачем) и вот этой совершенно упаднической и мелкотравчатой тематикой, гваздающей настроение.

Демонстративно невзрачные и обманчиво простые (художник постоянно, но крайне ненавязчиво апеллирует к истории искусства) художества Попкова кажутся мне подрывными и, можно сказать, революционными: не нарушая канона «Левого МОСХа», он меняет привычное содержание на прямо противоположное, декадентское по сути.

Искать в Попкове «изящества трактовок» и зримого «живописного мастерства» - всё равно как требовать от мастеров проторенессанса, Чимабуэ или какого-нибудь Гатти, перспективы, проработки тел и точной передачи движений.

Живопись Попкова показывает тектонические сдвиги в эмансипации российского человека – с одной стороны, нынешнего, бесконечно далеко ушедшего в нематериальной сфере (сознания и осознания) от бинарных шестидесятнических примитивов, с другой – того самого, близкого предка, который только-только освободился (или освобождается) от крепостной зависимости сталинщины и Войны, начиная жить в полном одиночестве частного человека.

Примерно о том же Валерий Тодоровский снял сериал «Оттепель», показав как идеологический вакуум (природа не терпит пустоты) постепенно заполняется веселящим газом «вещества» приватной жизни.
Только персонажей и антураж Попкова отпустили на не свободу, но на покаяние и вечную маяту меж железобетонных стен: первое, самое острое столкновение с заброшенностью оказывается самым травмирующее сильным; непроходящим.

«Поэты Политехнического Музея» учили наших родителей лексике личных отношений («...со мною вот что происходит...»), тогда как Попков реагировал на новое мироощущение, встающее за всеми этими праздничными хлопотами, типа свадеб или встречи нового года во весь свой несгибаемо трагедийный рост.

Попков показывает до-или за-словестный уровень понимания бытия, изображая те самые моменты, когда слова (то есть, мнимости) облетают осенней листвой, раскрывая убогий интерьер той самой баньки с пауками, в которой мы все каждое мгновение пребываем, когда не задумываемся о том, что нас ждёт.

Даже нам, нынешним, праздным да лукавым, объяснять его не нужно: считывается мгновенно.

В этом и <�иероглифическое практически> мастерство.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив