В долг — это по-нашему

Истории агрессивного самоуправства коллекторов, которыми пестрят новости и социальные сети, вполне вписываются в картину общего одичания нашего общества, где девушку с громкоговорителем, настойчиво рекламирующую какой-то товар у метро, наповал убивают из ружья, а две юные дуры, жестоко избившие подругу, оказываются героинями ток-шоу федерального канала. Телевидение, кстати, играет тут не последнюю роль, ведь оно с утра до ночи пропагандирует агрессию (по отношению к украинским карателям, предательским туркам или «пятой колонне» — вопрос вторичный).

Но у гражданской войнушки между коллекторами и заемщиками чисто экономическая причина. И это не кризис, хотя он добавляет боевым действиям интенсивности и масштаба. Бомба, рванувшая сейчас, была заложена еще в лучшие из тучных лет, когда наступил потребительский бум. Считается, что его сотворили нефтедоллары. Это верно лишь отчасти. Главным драйвером короткой эпохи всеобщего благоденствия был кредит.

Как это устроено? Если просто: ты покупаешь настоящее, продавая будущее. Система отлично работает, если будущее становится все более светлым, то есть сытым, и ты имеешь возможность расплатиться за то, что ранее купил втридорога. А в тощие годы, которые наступают неизменно, вдруг оказывается, что этой возможности у тебя нет, а долг — есть.

Читайте также:  Положите биты на полку. Призывы к полному запрету коллекторского бизнеса — популизм, но регулировать этот бизнес необходимо

В нашей истории общий принцип усугубился тем, что кредиторы продавали — и продолжают продавать — заведомо неликвидное будущее. Стоимость кредитов: сначала потребительских, потом карточных, а теперь и пресловутых займов «до зарплаты» — в России всегда заметно превышала темпы роста благосостояния. Тем, кто попадал в кредитную зависимость, оставалась только одна возможность пережить будущее — продать его еще раз. То есть взять новый кредит.

Сейчас спираль делает очередной виток вниз. Кредит рассматривается широкими слоями населения уже не как путь к лучшей жизни, а как спасение от бедности, хотя на деле он — гарантия хронического в ней застревания.

Парадокс: микрокредиты были изобретены именно как инструмент преодоления хронической нищеты — непалец Мухаммад Юнус получил за это Нобелевскую премию мира. Но в России разгул микрокредитов, быстроденег и легкозаймов последних лет ведет только к вытягиванию из населения последних денег. Это просто частично легализованный грабеж — другой экономической и социальной функции у этой паразитирующей надстройки попросту нет.

Пока существует эта уродливая система, бороться с одной ее составляющей — беспределом коллекторов — бесполезно. Для тех, кто выбивает долги, используя биту или бутылку с зажигательной смесью, есть Уголовный кодекс. Закон, регулирующий деятельность добропорядочных участников рынка, нужен, но проблему он не решит.

Если уж что и запрещать, так это деятельность микрофинансовых учреждений. В качестве жесткой антикризисной меры, направленной одновременно на ограничение хронической бедности и на борьбу с незаконными финансовыми операциями (после чистки банковского сектора изрядная часть незаконной обналички переползла в те самые «быстроденьги»). С объявлением полной финансовой амнистии тем, кто уже попал на микрофинансовый крючок (но с черной меткой в кредитной истории — года этак на три).

Можно, конечно, сказать, что это нарушает принцип свободы экономической деятельности. Но мало кто спорит с тем, что в России ограничен оборот наркотиков. А разницы между легкими наркотиками и легкими деньгами на самом деле нет. И те, и другие дарят недоступные человеку удовольствия, вызывают зависимость и в итоге — социальную смерть.

Я, правда, сомневаюсь, что в нынешнем парламенте найдется партия, способная протащить такой закон, несмотря на его очевидный электоральный потенциал. Потому что партиям нужны не только голоса, но и деньги, а финансовые и лоббистские возможности сектора серых займов чрезвычайно велики. От правительства же ждать каких бы то ни было резких антикризисных движений бессмысленно.

Но, быть может, это идея для оппозиции?