В день памяти Виктора Астафьева

asidenko — 29.11.2023     29 ноября 2001 года умер Виктор Астафьев


Из книги "Затеси"

АВЕ МАРИЯ

Поёт, страдая. А если б не было на земле страдания? Что стало бы с художником, певцом, сочинителем, композитором, да и просто с человеком? Страдание, ставши массовой болезнью, опростится, сделается привычным недугом, примет, да уже и принимает неожиданные формы, многие люди на земле ныне охотно страдают чужим страданием, как своим.
Но певец, небесами посланный, Богом нам дарованный, поёт мою душу и моей душою, А я чем страдаю? Его страданием? Нет, страдать небесно, возвышенно я не научился, но сострадать, слава Богу, дорос…
Страдание — высшее проявление человеческой души, материя, раскалённая до последнего градуса — ещё искорка, ещё зга, ещё чуть-чуть огня — и душа испепелится, сердце разорвёт в клочья загадочная, странная и страшная сила. Песню же человек перенял у ветра, у птицы, у шумной волны.
Но мы привыкли думать: у певца и художника силы от небес, от высочайшего света, и страдание певца «не такое», как у нас, оно «красивше», оно целительно, свято, оно не земное и потому бессмертное.
В районную больницу, прямо от горячей домны привезли обожжённого горнового. Больно ему было и жутко, как всякому попавшему в беду, израненному человеку. Он глушил боль в себе, терпел и по русской, по крестьянской ещё привычке, извинялся, что вот грязен, закопчён, все «простыни и салфетки испатрал»…
«У нас работа тоже грязная», — сказал хирург, успокаивая больного.
«Что вы, доктор, у вас и грязь-то белая», — возразил горновой.
И страдание художника «белое», возвышенное. Отчего же тогда гениальные певцы и художники всех времён падали и падают в ранней поре? Рафаэль, Моцарт, Лермонтов, Пушкин — нет им числа, земным гениям, сгорают и сгорают они на ими же возжённом огне.
Создатель «Аве Марии» покинул сей неласковый к нему мир, едва перевалив за тридцать. Он с детства работал, не замечая времени, творил, задохнувшись губительным даром. В угаре вдохновения, в ладанном чаду истекающей жизни успел ещё встретить ту единственную, что была назначена ему судьбой, но соединиться с любимой ему не позволили. Сердце его, вздрогнувшее от счастья, покружилось нарядным листом, упало на клавиши инструмента и растворилось в музыке, в том чистом молении об утраченной любви, которое смиряет страсти, утешает в сердце всё, что мучало и мучает его и нас. В последней, неоконченной симфонии звучит вечная печаль расставания, вечная мечта о несбыточной любви, которую все мы ощущаем каким-то вторым сознанием или неразгаданным ещё чувством и стремимся, вечно стремимся дотронуться до небес, где и сокрыто всё самое недосягаемое, всё самое пресветлое, то, что зовётся печалью, горькой сладостью, которой вознаградил нас Создатель.
Певец ближе к небесам, к великой очищающей тайне. Пленённые высотой его полёта, мы пытаемся вознесться вместе с ним, дотронуться до сияющих звёзд, ощутить гибельное сияние, готовы сгореть вместе с ним, трепеща от прикосновения к ослепляюще-вечному, к тому, что всегда звало, манило, увлекало нас.
Благословен будь тяжкий и прекрасный труд певца! Благословен будь тот миг, когда, растворённый в пространстве, сам ещё будучи частицей небесного пространства, капелькой света, дождинкой ли, мчащейся в облаке, семечком ли дикого цветка, отблеском луны, летящим над землёй, ломким ли лучом солнца, он ощутил земной зов, откликнулся на него.
Слава Творцу за то ещё, что Своего вестника послал Он к нам, чтобы возвысить нас, утешить нас, всё далее и далее уводя от животного. Не его вина, что, забыв о заветах Творца, о гласе его вещем, мы сами, по дикой воле своей, по необузданной злобе, устремляемся к животному, мычим вместо того, чтобы петь, молиться, славить Господа за дарованное счастье жизни.
Иногда нам, благодарно внимающим певцу, кажется, что где-то, когда-то мы слышали и сами пели многое из того, что умиляет и потрясает нас в музыке. Может, там, где мы задуманы и сотворены до появления на свет, всё общее: и страдание, и печаль, и звук, и слово, все слышат всех, все понимают всех, отмаливают сообща все наши грехи? Может, и я думал песней, звучал на ветру вместе со всеми будущими братьями, ещё не ощущая их, несясь вместе с ними каплей дождя, белой снежинкой, диким семечком, проблеском света над землёю?
Что за вечный зов в груди человека? Что за томление памяти? Почему так хочется отгадать неведомую тайну? Волшебство беспредельно сияющего света обратить в материальную пылинку? Стереть с лица жизни таинственный знак? Сдёрнуть певца с небес в нашу обыденность, погасить всевечную молитву о воскресении нашем.
О чём же плачем мы, слушая «Аве Марию»? О себе? О тех, кто никогда ещё не слышал и не услышит эту дивную молитву во славу рождения Сына Божия? Может, оттого, что жить по заветам Божиим, быть честным и чистым очень трудно, так много нынче желающих смахнуть с небес избранного Богом Сына Божия? Вот и орут глухие для глухих, топает по земле стадо. Рёв одичавшего исчадья, потерявшего себя и свой стыд.
Но истинный певец, посланец неба — всё с нами, всё парит и парит над землёй, ангельские крыла его всё белы, всё чисты, несмотря на смрад масскультуры, на дым, на пыль, на копоть, поднятую самоубийцами, коих природа обделила не только голосом, но и умом.
Но уже не повторить песни Шуберта, не дотянуться до высших чувств создателя «Аве Марии». Познавший человеческую муку, он всё убивается в тоске по рано угасшей жизни, по незавершённому делу, по несбывшейся любви, убивается, плачет и стонет о нас, грешных. Живи создатель «Аве Марии» сто лет, он бы сто лет и страдал, и чем далее, тем пронзительней страдал бы, убавляя горя в мире, беря его на себя, поднимая дух людей до своего духа, до прозрения, до своей мечты о прекрасном.
Верую, если бы люди не замучивали, не убивали своих гениев, мы были бы так высоки, что злобе нас было бы не достать.
«Аве Мария» — кто вдохнул эти звуки, эти слова в человека?! Если это дар небес, то пусть небеса и станут для творца тем местом, тем раем, о котором он мечтал на земле. И пусть единственной наградой за труды и муки земные будет ему та единственная, которой он достоин, все такая же юная, чистая, какую он знал на земле, какую любил он и воспел, превратившись в божество, пусть протянет ему руки у голубых небесных врат и пусть уведёт его в пространство, лишь для них двоих наполненное несмолкаемой песней любви, уведёт туда, где рай, где ждут их покой и свобода, где сокрыта тайна, всегда влекущая человека, туда, туда, где всё вечно. Звучит молитва о прощении, о любви, и горит, всё горит негасимой свечою «Аве Мария».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив