Украинские мотивы. Продолжение

Я написала в прошлом посте, что больш`ую часть жизни я прожила на Украине. До самой войны мы жили в Киеве, из Киева во время войны эвакуировались в Казахстан, из Казахстана вернулись в Киев. В нашей квартире жил какой-то кагэбэшник, и жилья у нас не было. Я подошла к двери нашей квартиры и увидела на стене слева от двери нацарапанные надписи: «Лина+Толя=любовь» и «Линка – дура». Прошла большая война, очень многое было разрушено, а эти надписи сохранились. В Киеве нам негде было жить, и маме предложили работу в Западной Украине, в Станиславе. Осенью 1944 года мы приехали в этот город. Город мне с первого взгляда очень понравился. Я в него прямо влюбилась. Он был не похож на русские города и на города на нашей Украине. У нас большие пригороды, с садами, огородами и коровниками, когда не поймёшь, это уже город или ещё деревня. А Станислав сразу начинался как город.
В Станиславе мама, по профессии инженер-химик, заведовала лабораторией на спирто-водочном комбинате. А я работала сначала в областной библиотеке, а потом корректором в армейской газете, которая называлась «За счастье Родины». В газете работало много москвичей. Я с ними подружилась, и когда они демобилизовались, то увезли меня с собой в Москву. Там я поступила на филологический факультет Московского государственного университета на заочное отделение. С моей анкетой с репрессированным отцом не на заочное отделение меня бы не приняли. А заочники где-то работают, так что университет за них не отвечает. Студенческие годы у меня были голодными и бездомными. Заочники обычно подрабатывают, но у меня не было московской прописки, и на работу устроиться я не могла. А мама продолжала жить в Станиславе до 1960 года, так что мой родительский дом был в Станиславе. Я вышла замуж за москвича и родила дочку. Жили мы в центре Москвы, в Зарядье, но наша квартира находилась на первом этаже, окна выходили во двор-колодец, квартира была сырая и тёмная, даже летним днём у нас дома горел свет. Наша дочь начала болеть, у неё был бронхоаденит. Мне объяснили, что это детский туберкулёз, и что если мы не увезём девочку из этой квартиры, то она погибнет. А увезти её нам было некуда, кроме как к бабушке в Станислав. Мы с Леной уехали в Станислав. У Лены там были идеальные условия, прекрасная экология, фрукты, овощи из своего сада-огорода, яйца от своих кур, молоко и молочные продукты приносила молочница из соседнего села, и нянька у Лены была замечательная. Её нянчила мамина соседка пани Галковска. Она всю жизнь прожила в Германии, где работала нянькой в богатых домах. Она очень хотела нянчить Лену, готова была это делать бесплатно, но мама ей немножко платила. Словом, в Станиславе мы жили как в раю, но в Москве в своём аду мучился мой любимый муж, который скучал и по жене, и по дочери. А я моталась между Москвой и Станиславом.
Я уже писала, что, когда Лене было четыре года, она говорила на трёх языках, русском, украинском и польском. Причём она не смешивала эти языки, на каждом из них говорила чисто, переходя с языка на язык в зависимости от языка собеседника. Но когда ей было четыре года, я забрала её в Москву, и украинский и польский языки ушли, о чём я очень сожалела. И когда Лена кончила пять классов, я решила на два месяца каникул уехать с ней на Украину, чтобы «методом погружения» вернуть ей украинский язык. Колыбелью украинского языка я считала Полтаву, и мы поехали на Полтавщину, в город Пирятин. Я думаю, что это было в 1969 году, а, может быть, годом раньше или позже.
Когда в Пирятине я с поезда вышла на платформу, то сразу заговорила по-украински. Но выяснилось, что по-украински в Пирятине говорю я одна. Пирятинцы говорили на своём особом языке: фонетика – украинская, грамматика – тоже в основном украинская, а лексика вся русская. По-украински женское платье называется «сукня», платьице – «сукенка», а пирятинцы называли платье «плаття». А платье – это одежда, входит в выражение «магазин готового платья». В Пирятине нас хорошо приняли, возможно, пирятинцам понравилось, что москвичи приехали отдыхать к ним. Плохого отношения к москалям тогда не было совершенно. Если бы кто-нибудь предсказал, что такое случится, ему бы не поверили. Нас с Леной в Пирятине принимали очень хорошо, когда мы приходили в столовую, обслуживали сразу, очень приветливо, как родных и как дорогих гостей. Советовали, что заказать, объясняли, что сегодня самое вкусное. В столовой мы завтракали, обедали и ужинали. Приехав в Пирятин, я сразу записалась в местную библиотеку. Обычно, если приезжаю куда-нибудь на три-четыре дня в командировку, я записываюсь в библиотеку, три-четыре дня тоже без книг не проживёшь. Записываясь в библиотеку, я вношу денежный залог. С приезжих берут залог на случай, если они срочно уедут и не успеют сдать книгу. Я тогда работала во Всесоюзной книжной палате, и мне было интересно, пользуется ли Пирятинская библиотека изданиями Всесоюзной книжной палаты, главным образом, «печатной карточкой», или изданиями украинской республиканской Книжной палаты. Оказалось, что не пользуются. Библиографическое описание составляют сами, и небезупречно, я в этом убедилась, посмотрев каталог. В это время в библиотеке проходил семинар, в котором участвовали сотрудники сельских библиотек, школьных библиотек, вообще всех библиотек района. Узнав, что я работаю во Всесоюзной книжной палате, меня пригласили на семинар. Я там выступила, агитировала за использование изданий Книжной палаты, но не уверена, что кого-нибудь убедила. В Пирятине я убедилась, что украинский язык в беде. Тургенев писал про русский язык, что он «великий, могучий, правдивый и свободный», и это правда. И на этом языке есть великая и могучая литература. Жить рядом с таким языком опасно, есть опасность ассимиляции, и, как я увидела в Пирятине, эта опасность реализовалась для украинского языка. Я поняла, что украинский язык нуждается в мерах поддержки и защиты. Я понимаю, что в современной Украине эти меры принимаются. Я сейчас посмотрела в интернете и узнала, что в Украине один государственный язык, украинский. Я считаю, что это неправильно. В Финляндии два государственных языка, финский и шведский, хотя на шведском языке в Финляндии говорит только 10% населения. Было бы правильно, если бы русский язык на Украине получил статус второго государственного языка. Но так когда-нибудь и произойдёт. Украина недавно стала независимой страной, и с этим связаны некоторые перегибы и перекосы.
|
</> |