Убить убийство

foto_history — 19.07.2023

В 1941-м я был 14-летним подростком. Фронт непонятно страшно катился на восток, а мы почти незаметно для самих себя стали делать то, за что немецкие приказы обещали одно: «расстрел». Не было городка, поселка да, пожалуй, улицы в Белоруссии, где не действовало бы свое подполье, своя «молодая гвардия». В то время многими поступками двигала ненависть и понятно почему. Но в этом ли была наша главная сила? Сам я, может быть, по малолетству, был как раз выражением чувства ненависти.

Но ни в одном случае, ни разу я не запомнил с этим чувством - в глазах, на лице, в поведении - свою мать. Хотя казалось бы: мало того, что оккупанты пришли, чтобы лишить всякого будущего ее детей или убить, но из-за них она должна была заниматься делом, навлекающим на дом, на детей смертельную опасность: она привозила из Бобруйска медикаменты, продукты и носила их в лес, к партизанам. Материнский инстинкт ней был обострен до к крайности. 

И вот делала то, за что и её, и её детей могли схватить, пытать и казнить. Нет, никакая ненависть её не принудила бы к этому. К 20-летию Победы наградили мать второй медалью «За отвагу». Она не обрадовалась - испугалась: «Что это? Или опять война? Опять мы нужны?» Переносясь мыслями на 45 лет назад, вспоминаю, что пришел в лес c Пушкиным и Толстым: тайком вынул чемоданчика, который поручено из было нести, буханку хлеба и втиснул книги, самые нужные, как мне казалось, партизанам.

Уже через полгода потянуло записывать. К тому премени достаточно настрелялся, находился, набылся в партизанах. И, видно, захотелось «остановить мгновенно», хотя прекрасным представлялось оно едва ли. Сидя возле потрескивающей на загнетке смоляной лучины, дневаля, пробовал писать карандашным огрызком на попадавшихся под руку листках: день, час, деревня Крюковщина Глусского района (или какая-то другая), возвращаемся от «Варшавки», хлопцы спят на голом полу, бормочут, вчера было то-то, а месяц назад…



Но скоро бросил это занятие с чувством человека, который барахтается среди моря, не зная, где берег и выплывет ли, а сам хочет запомнить цвет воды и неба, себя в эти минуты. Выживешь, тогда и будет все, а теперь… Помню, что именно в эти дни в той же Крюковщине проверял себя на такой вот мысли (запомнил ее и действительно записал, но уже после войны): что, если бы пришел кто-то и спросил:« :«Согласишься неделю - две прожить, как до войны, но потом умрешь!»

И я соглашался. Правда, тут» же выторговывал себе деньков десять лишних и считал, что такого дней не проживешь: скольких ребят, которые позже тебя пришли в отряд, уже не нет… «Как бы ни были высоки наши побуждения, - справедливо сказал спустя годы Константин Симонов, война все равно оставалась противоестественным состоянием для каждого человека, не потерявшего людской облик». Рассказы тех, кто испытал на себе страшную суть фашизма, - важный  человеческий документ.

Но и признания, психология, поведение, биографии, само «посюстороннее» существование бывших карателей тоже документ. Документ бесчеловечности, «расчеловеченности». Девять лет назад на процессе в Минске давала показания немолодая женщина. Она рассказывала, как вырвали из рук ее ребенка, обличала карателей, а весь облик ее, тихий голос взывали: «Не хочу ничего, лучше бы ничего не знать… ни того, что в 44-м было, ни этой расплаты в 76-м».

Но все было. Было, и ни от чего не уйти ни памяти людской, ни литератуpe - и не мести ради, а потому, и ,что трусливо оставить темные бездны позади, ничего не поняв, они снова окажутся у человека под ногами.

…Я смотрел на подсудимых, бывших карателей. Ведь тогда им было 18, 17, даже 16 лет. Да мы же вместе, в одинаковых школах изучали Пушкина, плакали над тенью тургеневской «Муму», над судьбой чеховского Ваньки Жукова его мольбой: «Милый дедушка, сделай божескую милость, возьми меня отсюда домой!…» - и вдруг каратели, у убийцы детей, женщин! Говорят, одногодков легче понимаешь. Здесь же не понимаешь потому именно, что одногодки.

Вырастали мы в мире не безоблачном. Но мир книг, нас, меня окружавших, был самый светлый: Пушкин, Толстой, Некрасов, Гюго… … Ясность, гармония, простота, предчувствие обязательного счастья, добра, любви! В нашем поселке рабочих-стеклодувов в есть свой особый обелиск жертвам фашизма - около ста фамилий. А какие столбики имен-фамилий получились бы, если бы записать, чье детство оборвалось до войны… А все-таки книги стали нужны, когда схлынула первая волна ошеломленности.

Вчитывался Толстого, это понятно: него ведь разгроме нашествия под Москвой, о дубине партизанской войны! Но не только об этом. Так же, как любимые однотомники Пушкина, Лермонтова, Гюго, Байрона, которые читал-перечитывал при дымной коптилке, книги Толстого помогали сохранять, удерживать мир воспоминаний, когда все это читалось впервые и так сопрягалось с довоенными мечтами, надеждами…


Алесь Адамович и Элем Климов в 1975

Война бесчисленным количеством ситуаций, поступков выявляла в нас невозможность переступить границу, черту, которая отделяла от них, фашистов. Да, им «можно», на то они и фашисты, а нам нельзя - многое, очень многое нельзя! А иначе количество зла в мире никогда не уменьшится, зло будет лишь перекрашиваться в другие цвета. Я уже писал, какая мучительная сложность таких вопросов открылась нам c Элемом Климовым, когда в 1977 году работали над сценарием фильма «Убейте Гитлера!» (пo «Хатынской повести»).

Там такая финальная сцена. Партизаны и жители с уцелевшим скарбом и двумя-тремя коровами и пытаются оторваться от немцев, уйти через горящие торфяные поля. В полубреду от чада и усталости после целого дня хождения замкнутому по кругу, когда не понять было, кто кого преследует, мальчишка-партизан Флера Гайшун рисует себе фантастическую ка картину. Вот такой процессией идут они по освобожденной Европе до самого Берлина, проходят через ликующие столицы и деревни, все с теми же коровами, побуревшими от ожогов и сажи, тащат свой небогатый скарб бабы, детишки, партизаны - но словно не видимые инкем, не смешиваясь с толпами других людей.


На съёмках фильма "Иди и смотри" Адамович и Климов, 1984

Потому что у того, кто все это рисует в своем воображении, м осталась в жизни одна-единственная цель, ему нужен лишь один человек на всей земле. Чтобы его убить. Флера и Глаша и идущие за ними проходят на фоне Бранденбургских ворот. Перед ними то толпа, охрана-оцепление.   Из подземного бункера на белый свет выводят фашистских главарей. Флера стоит в толпе. Флерины глаза ищут самого главного. Вот он! В шинели, с поднятым воротником, без фуражки, небритый, мешки под глазами.

Гитлер, пряча глаза, идет вместе с остальными к серому крытому автомобилю с решетками на окнах. Перед тем как поставить ногу на ступеньку, он оборачивается. Взгляд Гитлера останавливается, он не может не заметить парня в грязной немецкой форме - такие у него глаза, у этого пария! Гитлер видит, что парень парень медленно поднимает ствол винтовки, у которой разбитый приклад, как культя, обмотан тряпкой.

Гитлер пытается скрыться в автомобиле. Быстро крутится назад хроника жизни, но поздно - гремит выстрел…

Быстро крутится хроника жизни его и фашистской Германии. С обвальным грохотом крутится: 1945… 1943… 1941… 1940… Следующий выстрел настигает фюрера на трибуне огромного стадиона, пробивает его насквозь, разрывая его в клочья!… И встают из руин дома, снова целы Варшава, Минск, Сталинград… 1938… 1936… 1934… Теперь Гитлер, только что захвативший власть, убит в открытом автомобиле на каком-то параде!

Флера стреляет холодно и методично надо убить этого «зверя», убивать все, что сделало слово «немец» синонимом самого страшного зла - фашизма! И убитые, замученные встают. И нет, было Дахау, Освенцима, Треблинки…

Выстрел прошивает Гитлера, как когда он появляется с бандой штурмовиков улицах старого Мюнхена. Дымящаяся дыра в фотоизображении Адольфа Шикльгрубера-Гитлера, ефрейтороа первой мировой войны. Выстрел! - и нет безусого парня с челкой, которный позирует вместе с папой и мамой на фоне австрийского пейзажа.

И вот в стволе Флериной винтовки последний патрон, он целится…
Перед ним - женщина, типичная немка конца прошлого века. Одета скромно, чистенько. На руках у неё годовалый младенец. Женщина смотрит в фотоаппарат, откуда вот-вот вылетит «птичка» для ее младенца. Она - мать, обычная которая родила ребенка, мальчика верит, как каждая мать, что подарила миру если не доброго гения, то честного, нужного людям человека человека…

Флера медлит, не нажимает курок курок. Женщина с младенцем спокойно счастливо смотрит на него. Она не знает, ей знать не дано, что ее невинный младенец Адольфик, когда вырастет, зальет кровью и слезами миллионы вот таких же младенцев и матерей. А мальчик с винтовкой это знает, он это видел, испытал. Он живет в мире, где нет имени ненавистнее для сотен миллионов людей, чем Адольф Гитлер. Так что мальчик - выстрелит или не выстрелит в младенца Гитлера?

На этом вопросе мы собирались закончить фильм - на вопросе без прямого ответа. Как все взвешивать, учитывать Флере, у которого убили родных, который жил в одной из белорусских хатыней, где сожгли всех жителей, не пощадив и детей?

Но ведь и у того солдата из Минска, рабочего-бойца Трифона Андреевича Лукьяновича, который спас немецкую девочку, а теперь стоит бронзовый в центре Европы, в Трептов-парке, у него фашисты тоже убили детей, жену, стариков родителей, он шел в«проклятую Германию» как мститель, а действует как спаситель…

Отдал собственную жизнь за немецкого ребенка. Выстрели в «младенца» Флера - что, не стало бы будущего убийцы? Нет, зло не только осталось бы среди людей, но и приблизилось бы - ведь тогда Флера был бы гем самым убийцей, выстрелившим в ребенка, способным выстрелить.

Убить самое убийство - только так можно навсегда убить Гитлера! В кинематографе жизнь тоже «крутится» вперед. Мы с Элемом Климовым сделали сценарий по «Хатынской повести», где не актеры исполняют «роль народа», а сам народ, жители окрестных русских деревень. Фильм «Иди и смотри» на Московском международном кинофестивале получил Главный приз.

«Иди и смотри» - слова из Апокалипсиса. Но фильм именно о том, чтобы не допустить «конца света». Для меня финальная сцена, сцена «невыстрела» - метафора гуманизма, в котором спились вседино мудрость, благородство, непосредственность детского, доверчивого взгляда. сохранившегося, несмотря ни на что.

Это - завет поколения, в воевавшего в последней мировой вс войне, более того - завет всех поколений, воевавших в бесчисленных войнах в течение веков и тысячелетий, завет новым, будущим поколениям: не стреляйте! еще одна дата 40-летие процесса - суда народов над гитлеровскими главарями.

Когда Нюрнбергскому суду, журналистам, солдатам охраны, публике (и подсудимым тоже) показали кинодокументы нацистских зверств в Европе (в Белоруссии, Подмосковье, и на Укранне, в Польше, Югославии), показали Освенцим, когда после этого зажегся свет в зале, люди, поднявшись, все повернулись и и стали смотреть на главных убийц: пять минут, десять, пятнадцать… Молча смотрели на себе подобных, содеявших это.

Уже не пятнадцать минут, а сорок лет длится он - этот взгляд человечества. Кое-где фашизм поднялся с тов онй разминает затекшие мускулы, смения смиренно-удивленную, искательную мину на наглую ухмылку. Он читает сытым баварским голосом: «Сегодня Германия достаточно сильна. Мы имеем право требовать, чтобы все прошлое было забыто!» Забыто? Сонгми… И сразу вспыхивает, как в луче: Лидице, Орадур, Хатынь.

Молодчики, избивающие ремнями за чтение книг… И видится сразу костры из на площадях Берлина и Мюнхена!. Штраус, Адольф фон Тадден, Под взглядом людей пр на йпроступают на их лицах соплевидные усики… И новые фюреры нервничают, где бы они ни объявились. О них, об их будущем, люди помнят все. И они сами помнят о о себе… Хотя так хотелось бы забыть! Как сидели пойменно, а люди в Нюриберге, в Минске, в Киеве, в Варшаве, в Белграде разглядывали и жертвы смотрели с киноэкранов в упор…

Помнят они, как у них, называвшихся тогда герингами и кохамм, губы растягивались в искательную улыбку перед конвоиром, победителем, солдатом. Как жалко, не похоже выглядели они, недавиие дуче, под дулом партизанского автомата. Как визжали, как не хотелось им, кальтенбруннерам, в петлю, как падали они, розенберги, в обморок, хотя чужие смерти, свершавшихся по их планам чужих смертей вызывали в них разве лишь профессиональную скуку. И как у них, называвшихся тогда гитлерами, шамкал рот и дрожали пальцы, ощупывающие ампулу с ядом.

Как это у Пита Сигера - поющего американца?

«Последний Нюриберг! Последний поезд в Нюрнберг!
Каждый занимает свое место! Вы видели лейтенанта Келли?
Вы видели капитана Медину? Вы видели генерала Костера?
Вы видели Уэстморленда? Отходит поезд в Нюрнберг!»

Не так давно Вера Александровна Покровская предложила мне ознакомиться архивом покойного мужа - Ю. В. Покровского, заместителя главного обвинителя на Нюрибергском процессе. Он рассказал тогда и о преступной деятельности карательного батальона Дирлевангера. Этот документ я привожу в «Карателях». Мы рассматривали с Верой Александровной знакомые и совершенно незнакомые фотографии Нюрнбергского процесса, и она обратила мое внимание на одну деталь.

Оказывается, окна во дворце, где совершался суд народов, всё время были наглухо зашторены. Чтобы палачи не увидели до самого своего конца сияния дня.  Они стольких людей лишили земного света, что было бы величайшим кощунством дать им смотреть на небо, на солнце.  Нет, не месть это была, а высшая справедливость. Воздух Европы и всего мира пропитан был вселенским, народным чувством праведного гнева. Дни Нюрнберга. Сегодня те чувства возрождаются против новых палачей, убийц народов. И в этом надежда. Узники тюрьмы Шпандау получили то, чем палачески одаривали миллионы людей, - смертную казнь.

Но черное их дело было с совершено - полмира лежало в развалинах, десятки миллионов жизней принесены в жертву их планам. Ну, а что сегодня? Один из парадоксов нашего времени в том, что самые вооруженные страны и самые уязвимые. Когда-то большой промышленный, технический потенциал гарантировал большую защищенность от удара извне. Теперь все это именно притягивает у удар. От которого ни ни защиты, спасения.

Под ночным калифорнийским небом их было 300 тысяч, американцев, собравшихся на «фестиваль единства». Перед ними на гигантских телеэкранах вдруг появились советские люди, которые, согласно всем стереотипам официальной пропаганды США, должны, обязаны где-то там, пока беспечные американцы веселятся, готовить неприятности.

Coветские с студенты, певица, дети! - и моментально стало очевидно, что понимание возможно, что улыбка доверия, согласия так и и просится, рвется на лица уставших от искусственного отчуждения и постоянного страха землян. Очередной телемост «Москва - Космос - Калифорния» чем-то напоминал встречу на Эльбе: через огромные выстуженные космические пространства и против, казалось бы, непреодолимого потока времени туда, к голосам, объятиям, улыбкам союзников!…

Да, туда, ко временам совместной борьбы со смертельной фашистской угрозой. Но в мире происходит, совершается, делается и нечто прямо противоположное: всей мощью современных средств коммуникации лепится в душах, в сознании сотен миллионов людей образ Врага, который страшнее ядерной войны. Постоянно и неотступно, потому что не придумано другого средства принудить «свой народ» смириться с мыслью о допустимости ядерного самоубийства, астрономическими, грабящими его поборами в пользу фабрикантов оружия.

Насколько далеко продвинулась, зашла эта неблаговидная и  опасная деятельность, может с засвидетельствовать и такая деталь-факт: прогрессивным журналистам, издателям, которые в Америке есть, приходится (видел там такой журнал) печатать, например, фотографии советских людей вперемежку с американскими лицами, всерьез убеждая читателя, что «русские тоже люди», что с они «ничем не отличаются»…

И вот обнаружилась возможность - её подтвердил опыт всех телемостов! - противопоставить организованной работе по искажению образа  народа-соседа те же самые технические мощности, выходя на прямой контакт. Народная, так сказать, контрпропаганда. Та самая технология, которая поддерживает боевой готовности ракеты, средства наведения и прочее, может сослужить и другую службу - позволяет через космос связать миллиарды людей. Фашизм был повергнут, но кто знает, не возник ли он заново, не восстал ли из мертвых в тех поглотивших города атомных взрывах, как бы вобравших в себя саму идею геноцида!

Раковые клетки, раковая опухоль сверхвооружения! - те взрывы спровоцировал их бурный рост. Есть о чем думать, обеспокоенно говорить, спорить, соглашаясь и не соглашаясь, не одному миллиарду землян, связанных коллективной памятью. Ведь касается всех, всех, многих стран пяти континентов, стран, которые были непосредственными участниками второй мировой войны. Выйти на «прямую связь» друг с другом.

Ты говоришь и видишь себя там, среди слушающих, космические мосты в один миг соединяют митинг с митингом, фестиваль с фестивалем; марш мира на одном континенте подключается к маршу на другом… Воистину зеркало для человечества! Смотри и проникайся: ты, твоё- неотделимая часть целого. Как бы длящийся и множащийся гагаринский взгляд из космоса на планету, откуда мы все, взгляд из символически, дружески стыковавшихся «Союза» и «Аполлона».

Люди, участвовавшие в первых сеансах космических телемостов, говорили о совершенно непередаваемых, ни с чем не сравнимых ощущениях, рождаемых «прямым экраном»: когда ты как бы везде, переносишься с континента на континент, вступая в прямой контакт с людьми, пространственные стены рушатся, а с ними и многие иные, человечество делается меное абстрактным и более доступным ка каждому, становится осязаемой реальностью. Как жить нам, людям, дальше на этой планете? Человеку рядом с другим, народу народом, системе с системой?

Да неужто ничего не стоят уроки прошлой мировой войны? Представил себе немецких туристов в Эрмитаже, в Ленинграде: вот какую красоту, какие богатства хотел у тебя, у немца, отнять солдат вермахта, когда обстреливал, душил блокадой этот город, стараясь выполнить приказ фюрера. Американцев, любующихся сказочной архитектурой, памятниками древнейшей культуры японского города Киото: ведь вы лишились бы всего этого, если город разделил судьбу Хиросимы Нагасаки, как первоначально и планировалось!…

Как бы хорошо было посредством того же космического телемоста донести до сознания миллиардов: планета уходит из-под ног, человечество теряет воздух, воду, все! Каждый из участников телемостов будет заинтересованно наблюдать за происходящим по телевизору, сможет ощутить себя живой частицей миллиардной, нет, не аудитории, многорасовой, многонациональной семьи, у которой столько проблем.

Двигаясь к Хиросиме, можно начать с болевых точек минувшей войны: Пискаревское кладбище, Ковентри, Варшава. Минута молчания перед всеми телеэкранами, космическими и домашними. Вспомнив павших, благодарно поклониться каждому народу - близкому, далекому, за все хорошее, высокое, чистое чем обогатил он нас.

За Толстого поблагодарить, за Леонардо да Винчи, за Шекспира, Ленина, Бетховена, Эйнштейна, Купалу, Ганди, Эдисона, за изобретение письма, музыки, за песню, за хлеб, за помощь соседу в трудный час… На гигантских видеоэкранах можно одномоментно, полиэкранно видеть и кадры кинохроники, и людей, которые расположились на всех континентах и следят за теми же событиями вместе с тобой: вот кадры из фильма o Хатыни, а вот американцы и японцы видят и обсуждеют Перл-Харбор, а мы их тоже и видим, и слышим, и можем быть «третейскими с судьями».

Нечто подобное по чувству я уже пережил, когда вместе большой иноязычной аудиторией в Берлине и в Галле смотрел на родные лица высвеченные на киноэкране фотографии из «Блокадной книги», а немцы, серьезные и внимательные, слушали считываемый c дневников ленинградского школьника Юры Рябинкина голос войны, страданий и мужества. А ведь это чудо - хотя нас уже чудесами трудно удивить - вблизи увидеть не только обратную сторону Луны, но и планету Земля - например, восход солнца в далекой стране.

Можно вообразить, как с съемочная группа будет «следовать» за нашим светилом, снова и снова восходящим еще над чьим-то домом, перенося солнце с одного гигантского видеоэкрана на другой, - народы как бы передают его друг другу, из рук в руки - утро, свет, заботы наступающего дня. Технические возможности для многомиллиардной встречи землян существуют, как и потребность в ней.

Не желать этого могут лишь те, кто опасается, что, взглянув друг другу глаза, видя и слыша «другую сторону», их граждане и удивятся, и возмутятся: вот на них, на этих людей, на их дома надо сбросить бомбу? И это с ними нельзя договориться? Идти на ядерное самоубийство вместо того,чтобы разделить и вообще нести земные тяготы и проблемы?… Продолжая столь необходимую работу по прояснению всех последствий возможной ядерной катастрофы, ученые сознают, что особенно необходимы сейчас позитивные проекты, идеи, цели…

Миллиардный телемост, безусловно, принадлежит к числу самых счастливых в этом отношении и, главное, назревших проектов. Чтобы человечеству спастись, ему надо возникнуть, стать, а этому и служат космические мосты. Во многих литературах звучала, повторяется с мысль, что народ, человечество состоит не только из живущих, но и тех, кто в земле. И из неродившихся! Их несравнимо больше, во много миллионов раз больше. Они - завтрашнее человечество.

Науки и религия №6, 1986

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив