Три аккорда

топ 100 блогов gennadydobr24.04.2019 Три аккорда

       Ленинградом я болел с детства. Точнее, меня туда тянуло. Читал о нём, что мог достать, собирал альбомы, открытки. Карту города наизусть выучил. Когда после второго курса техникума у меня образовался отпуск, то не возникло сомнений, куда поехать.
В семнадцать лет я познал магию советских железных дорог. Нет, до этого мне приходилось, конечно путешествовать, но раньше это были поездки со старшими, в ранге маленького. А в этот раз я впервые ехал один.
Как настоящий взрослый, с нежной растительностью на подбородке, изображающей бороду. Как принц инкогнито со ста рублями в новеньком кошельке.
Кроме денег, у меня хранились также номера телефонов далёких родственников и адрес общежития цементного завода. Родичей я знал только заочно, а в общаге жили приятели по техникуму, проходившие там производственную практику.
Шёл тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Меня окружал необъятный и несокрушимо дружелюбный Советский Союз. Я был его сыном — родным, хоть и не всегда любимым ребёнком той самой пресловутой национальности. Для антисемитов у меня были кулаки и секции бокса и штанги, а для друзей — голова, полная стихов и песен.  А ещё у меня была гитара.
В середине семидесятых этот музыкальный инструмент обладал сакральными достоинствами. Поднимаясь по крутым ступенькам в плацкартный вагон с гитарным чехлом за спиной, я ощущал интерес и надежду во многих взглядах: «Ух ты, здорово, повеселимся, если мальчишка играть умеет!» Выглядел я бывалым туристом: метр восемьдесят роста, рюкзак, штормовка, бородка. Но вот с умением играть были проблемы.
Гитару я получил в подарок на день рождения целых две недели назад. Ценой непрерывных каждодневных усилий и стёртых до крови подушечек пальцев успел выучить несколько первых аккордов. Но свободно играть и петь, конечно, не мог, как ни старался.
Всего этого мои попутчики, конечно, не знали, и потому приняли меня по одёжке, радостно и гостеприимно.
В те времена плацкартный билет до Ленинграда стоил двадцать восемь рублей, а поездка из Днепродзержинска занимала тридцать шесть часов. Тогда время текло неспешно и потратить два дня на дорогу в любимый город казалось естественным. Ну, правда, не самолётом же лететь, как герои кинофильмов?
Попутчики знакомились за неспешной трапезой — то ли обед, то ли пьянка. Во главе стола сидели дородная женщина лет тридцати формата героини Дорониной из кинофильма «Три тополя на Плющихе» и сорокалетний лысый снабженец-командировочный. Ещё была студентка из металлургического, отличница и задавака по виду, и демобилизованный сержант с боковой полки.
Начался конкурс хлебосольства. Женщина доставала из большой сумки домашние деликатесы, а командировочный так же неустанно извлекал из бездонного портфеля всё новые бутылки. Скоро места на треугольном алюминиевом столе не осталось. Поощряемые гостеприимными «Вызволяйтэ!» и «Будьте ласкави!» мы выпивали понемногу, закусывая пирожками, варёной картошкой и домашним салом.
В компании я оказался самым младшим. Сидя за столом, я, с ужасом ожидал приглашения сыграть чего-нибудь. Но попутчики говорили о своём, а меня милосердно ни о чём не просили.
Еда не лезла в рот. Я с ужасом представлял скорое неизбежное фиаско. Хорошо, что мою панику увидел сержант-дембель в фантастически красивой форме, усыпанной значками, как китель Брежнева — орденами.
Правильно истолковав причину кручины, парень предложил метод лечения. Он наполнил доверху тонкий чайный стакан в подстаканнике бормотухой под названием «Портвейн три семёрки» и сказал: «Выпей, поможет. Пей, как лекарство!»
Я махнул этот стакан отчаянно, как жаждущий в пустыне, одним бесконечным глотком. Сладкая жидкость согрела желудок, и мне полегчало.
Мне льстило внимание старших. Стараясь соответствовать собственным представлениям о правильном студенте, я пил, почти не закусывая. «Ирония судьбы» ещё не вышла на экраны, но типаж витал в воздухе. Интеллигенту полагалось много пить.
Конечно, вскоре меня развезло. Мир вокруг меня стал настолько прекрасен, что я боялся лопнуть от счастья. Отдаться восторгу полностью и воспарить мешал только сладкий портвейн, колышущийся внутри в такт поезду. Расстаться с ним я не хотел, а добавлять боялся. И тут солдат протянул мне гитару.
Воспринимая мир расплывчато и издалека, я не думал уже о таких мелочах, как стёртые пальцы и неумение играть. Хорошие люди просят, как тут не расстараться? Нужно было соответствовать.
Я мысленно переводил советские песни тех лет в единственно доступную мне тональность и вдохновенно орал их вместе с набившимися в купе попутчиками. Начали с “Там, где клён шумит”, продолжили Добрынинской же “Прощай!” и Антоновскими «Несёт меня течение» и «У берёз и сосен». Окончательно сразил слушателей только что появившийся хит Пугачёвой «Арлекино». Мы его орали подряд раза три.
За окном темнело, на душе светлело, хмель выветривался, а песни не кончались. Мы вспоминали любимые песни, сперва свои, затем родительские, народные, и все они прекрасно укладывались в волшебные три аккорда.
К ночи усталость нас победила, и народ потянулся стелиться и укладываться. Я спрятал в чехол гитару, уложил её нежно на полку и вышел перекурить.
В тамбуре гулял сквозняк. Пахло, несмотря на лето, углём. Я закурил сам и дал прикурить вышедшей вслед за мной симпатичной девахе-соседке по купе. Девушку звали Таня. Рослая и взрослая, на пять лет меня старше, она ехала в Питер на практику от индустриального института.
Весь день она просидела с ногами в уголке нижней полки, читая книгу. Не пела и не пила. Только улыбалась изредка и озадачивала меня прямым взглядом серых глаз. Мне казалось, что она спрашивает меня о чём-то. Впрочем, мало ли что мне тогда казалось?
Мы стояли и курили молча. Потом девушка выбросила сигарету в холодную печку, достала из кармана джинсов и дала мне сложенный несколько раз листок бумаги. Сказала:
— Спрячь, пригодится, может быть. Там адрес и телефон моей тётушки, у которой я остановлюсь. Если захочешь, сможем встретиться.
К таким предложениям я не привык. От смущения я смешался и не нашёл, что ответить. Даже покраснел, кажется.
Таня улыбнулась ободряюще.
— Неважно, кто первый проявит инициативу, если оба хотят одного и того же. Лучше сказать и ошибиться, чем промолчать и жалеть о несказанном. А мне не хочется тебя потерять, малыш!
Вот тут я точно покраснел, как рак. Впервые в жизни мне назначали свидание. Я спрятал листок в нагрудный карман рубашки и даже застегнул для надёжности пуговку.
Девушка взяла моё лицо в ладони и сказала:
— Ты сегодня ужасно играл, но здорово пел. Только не пытайся сделать пение профессией. Лабухов и без тебя хватает. Обещай, что не станешь зарабатывать музыкой.
Я кивнул молча. Странные слова, стук колёс, качание поезда, остатки хмеля — всё вместе создавало иллюзию нереальности происходящего.  Таня притянула моё лицо к своему и поцеловала. Поцелуй показался мне крепким, как спирт. Голова закружилась, а окружавшие звуки перекрыл шум в ушах.
Я поднял руки, чтобы обнять Татьяну, но она уже отстранялась, ускользала, исчезала. Хлопнула железная дверь, и я остался один, ошарашенный и счастливый. Туманные планы клубились в голове и сердце. Головокружение заставило опереться на стену.
Вернувшись, я увидел спящий вагон. Тускло светились синие лампочки, все уже лежали, кто-то даже храпел. Я прошёл в своё полукупе, уклоняясь от высунутых в проход ног, и забрался на среднюю полку. Таня уже спала или делала вид, что спит. Я подумал, что не усну до утра, и тут же выключился.
На следующий день вагон уже стал домом. Бытовые мелочи, еда — уже без всякой выпивки, разговоры о том о сём. Таня опять сидела с ногами в углу нижней полки, отгородившись от мира книгой. Я заметил название — “Опыты”, Монтень. Наверное, что-то по металлургии.
Конечно, мы больше не встретились. Приехав в Ленинград, я совершил визит вежливости к родственникам и был принят с истинно петербургской прохладой, даже с дождиком, кажется. Отбыв родственную повинность, я затарился в винном магазине, добрался до рабочего общежития и всё заверте…
Ленинград не разочаровал. Город пришёлся мне точно впору, как на меня сшитый. Музеи, театры, концерты — за месяц я выучил его наизусть, как любимую поэму. Наверное, именно так и надо узнавать город: молодым, свободным, открытым.
О Тане и о листочке в кармане я вспомнил только через неделю. Утром, с похмелья, в чьей-то постели… Звонить было поздно и как бы не о чём. Ну что с того, что провели вечер рядом в поезде? Ведь даже не познакомились, не поговорили. О поцелуе вспоминать было стыдно. Я вздохнул и вычеркнул девушку Таню из сердца и памяти.
В семнадцать лет такое проделать легко. Особенно в Ленинграде, в июне, на еженощном стихийном празднике белых ночей. Легко знакомились, легко расставались. Впереди ведь была целая жизнь и две недели до обратного поезда.
С тех пор к железной дороге я отношусь с почтением и любовью. И на гитаре играть не разучился. Умение мгновенно уловить мелодию песни и спеть её осталось со мной на всю жизнь. Подарок железнодорожной магии.

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
Коврики в госпитале. Ноги вытирают, у кого они есть. Остальные плюют. Вы даже представить себе не можете, как русские вас ненавидят. Страшное ...
Несколько раз названивали из фирмы "Натали". Которые устанавливают кнопку вызова врача. Наконец, мама дала мой телефон и я поговорила с барышней. Расписали кучу красивостей. Но я попросила договор. Сказали - придет техник, поставит кнопку и даст договор на подпись. Я сказала: нет, утром ...
. «Украина не совсем законно вышла из состава Советского Союза», - заявил Владимир Путин в беседе с Мустафой Джемилевым. РСФСР, получается, тоже «не совсем законно» вышла? И живем мы сейчас снова в «Союзе Советских Социалистических»? И Владимир Владимирович – глава «не совсем законного» ...
В рамках совместного предприятия под названием Natrium , TerraPower Билла Гейтса и GE Hitachi Nuclear Energy строят в Вайоминге демонстрационный образец коммерческого масштаба для «экономически конкурентоспособного натриевого быстрого реактора с системой хранения энергии на ...
Как сообщает "Комсомольская Правда", потрясающая русофобия, о которой власти Латвии предупреждали русских десятилетиями, наконец началась. "С 1 сентября в Латвии вступил в ...