Товарищ лейтенант, а правда, что любовь сильнее страха?


- Товарищ лейтенант, а правда, что любовь сильнее страха? - спросил молодой конвоир, поправляя винтовку.
- Заткнись, Петька. Через пару лет службы поймёшь - здесь нет места таким вопросам, - ответил я тогда, не подозревая, как скоро жизнь заставит меня искать на него ответ.
Холодный ветер пронизывал до костей, когда я заступал на ночное дежурство. Февраль 1952-го выдался особенно суровым, даже по сибирским меркам. Тулуп грел плохо, а мысли о том, что через пару часов принесут горячий чай, только раздражали.
Лагерь спал неспокойно. Сквозь тишину доносились редкие стоны из бараков, лай собак у периметра и скрип снега под ногами патрульных. Луна освещала колючую проволоку, превращая её в серебряное кружево - жуткое украшение этого забытого богом места.
- Новый этап привезли, - сообщил мне сменщик Василий, протягивая термос. - Как обычно. Одна там... учительница из Ленинграда. Молодая совсем.
- И что с того? - буркнул я, принимая горячий чай. - Все они тут молодые да несчастные.
Но на следующий день я увидел её сам. Она стояла в строю, прямая как струна, несмотря на ватник не по размеру. Каштановые волосы выбивались из-под серого платка, а в глазах... В глазах была такая решимость, что я невольно отвёл взгляд.
- Как фамилия? - спросил я у надзирательницы.
- Соколова Екатерина Михайловна. Срок - восемь лет.
Я кивнул и пошёл дальше, но что-то зацепило. Может, то, как она держалась - без страха, но и без вызова. Или то, как помогла подняться пожилой женщине, поскользнувшейся на льду, хотя конвоир уже замахнулся прикладом.
Через неделю я узнал, что в свободное время она учит других заключённых стихам. Тихонько, украдкой. Бригадир закрывал на это глаза - говорил, с ней работа спорится лучше.
- Алексей Иванович, - окликнул меня как-то Петька. - А что это вы всё на женский барак смотрите?
- Службу несу, дурак, - огрызнулся я. - А ты лучше пост не проморгай.
Но он был прав - я смотрел. Смотрел, как она делится пайкой с соседкой, как читает что-то по памяти, когда думает, что никто не видит. Как улыбается - редко, но искренне, будто солнце выглядывает из-за туч.
А потом я случайно подслушал разговор начальника лагеря с оперуполномоченным.
- Соколову надо переправить в Тайшет, - говорил начальник, закуривая. - Больно умная. Такие долго не живут.
Что-то оборвалось внутри. Я знал, что значит "переправить в Тайшет". Оттуда возвращались только в деревянных ушанках, как говорили зэки.
Той ночью я впервые за семь лет службы нарушил устав - заговорил с заключённой.
- В Тайшет тебя хотят отправить, - шепнул я, делая вид, что проверяю замок на бараке.
- Значит, так надо, - ответила она тихо.
- Дура ты, Соколова. Там тебя... - я осёкся.
- Убьют? - она впервые посмотрела мне прямо в глаза. - Знаю. Только это ничего не меняет.
И тогда я понял - меняет. Меняет всё.
***
Решение пришло внезапно, как удар тока. Я понял, что не смогу жить дальше, если позволю ей исчезнуть в чёрной дыре Тайшетского лагеря. Три дня я готовился, продумывая каждую мелочь, благо опыт службы научил замечать слабые места в системе охраны.
- Петька, - позвал я молодого конвоира вечером накануне. - Завтра возьмёшь мое дежурство на вышке?
- А что такое, Алексей Иванович? - подозрительно прищурился он.
- Живот прихватило. Видать, каша в столовой несвежая была.
- Конечно, помогу! - обрадовался Петька. Он всегда хотел выслужиться.
В ту ночь я почти не спал. Всё вертелось в голове: "А если поймают? А если она откажется? А если..." Но когда я представлял её глаза, полные той удивительной смеси боли и силы, сомнения отступали.
Следующим вечером, когда большая часть охраны собралась в караулке на ужин, я прокрался к женскому бараку. Замок поддался знакомой отмычке - не зря я неделю тренировался на старом навесном замке в подсобке.
- Соколова, - прошептал я в темноту барака. - Выходи. Только тихо.
Она появилась из темноты как тень - бесшумно и легко. Ни вопросов, ни удивления. Только кивнула, будто ждала этого.
- А остальные? - шепнула она, оглядываясь на спящих.
- Нельзя.
Мы пробирались вдоль стены, пригибаясь под прожекторами. У дальнего угла зоны была мёртвая точка - место, куда не доставал свет с вышек. Там, под снегом, я заранее спрятал ножницы для проволоки.
- Стой! Кто идёт? - вдруг раздалось сверху.
Я прижал Катю к стене, затаив дыхание. Луч прожектора скользнул в метре от нас.
- Показалось, наверное, - донеслось с вышки. - Холод мерещиться заставляет.
Когда мы оказались за проволокой, Катя вдруг остановилась:
- Зачем вы это делаете?
- Потому что иначе не могу, - ответил я, взяв её за руку. - Бежим!
***
Три дня мы шли через тайгу, проваливаясь в снег по пояс. Я знал примерные маршруты поисковых групп и вёл нас в противоположную сторону. Ночевали в охотничьих избушках, питались сухарями и консервами из моего НЗ.
- Расскажите о себе, - попросила она на третью ночь, когда мы грелись у печки в заброшенной избушке.
- Да нечего рассказывать. Сын врага народа, который решил выжить, став охранником.
- А я думала, вы убеждённый...
- Такие на вышках не рефлексируют, - усмехнулся я горько.
На пятый день мы набрели на деревню Старая Вишня - десяток покосившихся изб на берегу замёрзшей реки. Большая часть домов стояла заброшенной - после многие уехали в город.
- Здесь живёт моя тётка, - соврал я местным. - Жена, значит, моя.
- А документы? - спросил председатель колхоза, недоверчиво щурясь.
- Сгорели при пожаре. Из Красноярска едем, погорельцы мы.
Как ни странно, нам поверили. А может, просто решили не связываться - время было такое, что лишние вопросы никому добра не приносили.
Мы поселились в крайней избе. Я назвался Иваном Петровичем, её представил как Марию. Начали обживаться. Катя оказалась на удивление хозяйственной - быстро превратила покосившуюся избу в подобие дома. А я научился колоть дрова не по-городскому.
- Знаешь, - сказала она как-то вечером, когда мы сидели у печки, - я ведь попала в лагерь из-за глупости. Написала письмо в газету о том, что в школе, где я работала, завхоз ворует учебники и продаёт их. А он оказался родственником секретаря райкома.
Я молчал, глядя на огонь. А она продолжала:
- Но знаешь что? Я бы всё равно написала это письмо. Потому что дети сидели без учебников, а он жировал.
В такие моменты я понимал, почему решился на побег. ..