Точка пересечения (продолжение)

jarus88 — 17.07.2022 Возвращение в город было триумфальным. О нас настрочила передовицу местная колхозная газетка, сопроводив надпись, как обычно, самой неудачной фоткой отвратительного качества. Комсомольский городской секретарь с довольной, как у мартовского кота, рожицей, пожал нам руки своей, традиционно, вялой и очень мягкой ладошкой. Предводитель леймановской речной ватаги, красноносый гопник и по совместительству, мастер спорта СССР, деревенский бугаище Качай, дуя на нас струёй мощного перегара пополам с вермутовским свежаком, пообещал общее покровительство и защиту от повседневных проблем, что, в целом, на тот момент, было, весьма, ценным приобретением и очень высоко котировалось в пацанской среде.
Парашютная секция в городе торжественно открылась и наша гоп-команда, на правах победителей судьбы понеслась дальше вверх, в ту самую синюю-синюю высоту, которую очень хорошо видно за дюралевым бортом.
Мы с Сашкой с фанатизмом и упоением неофитов окунулись по макушку в тренерскую работу. Укладки учебных парашютов, теория прыжка, физуха до трясучки в руках и ногах, спортивная стрельба из винтовок и пистолетов - народу и дел было много, дни пролетали, как длинная и нежадная очередь зелено-красных трассеров над ночной степью - быстро и, стремительно угасая.
Установка сваренных знакомыми мужиками-монтажниками, самодельных лопингов, рейнских колёс, трамплинов, обсуждение планов по покупке или самостоятельному изготовлению парашютной вышки - дела шли кругом, каруселью и движняк был знатнейший. Все вопросы организационно - материального характера решались на "ура" и в моменте, советско-комсомольская власть только успевала строчить мощные и сверхоптимистичные отчёты в, разного уровня, инстанции. Мы пёрли вверх на форсаже, как славные покрышкинские соколы, имея в прицелах беззащитные брюхи немецких бомберов, смирившихся со своей пробитой судьбой над бескрайними русскими пространствами.
Но тут, наконец, про меня снова вспомнил великий и могучий военкомат, уже в своём, главном качестве. Это был четвёртый, предпоследний пункт плана - "Призваться и попасть в десантные войска", и здесь проблем не наблюдалось, по крайней мере - не ожидалось и не планировалось - предварительная подготовка сыграла-таки, свою решающую роль.
Военком нынче дорогих и известных гостей встречал лично, в своём кабинете, искоса разглядывая две тощеньких краснозвёздных папочки с нашими личными делами.
- Ну что, молодые люди, так сказать - пора в путь-дорогу, да? Труба зовёт, обыкновенная. Судьба нелёгкая, военная - и он коротко хохотнул.
- Т-а-ак, Александр первый - военком весело взглянул на моего другана - ты у нас немного ростом не вышел, для ВДВ ты не подходишь, но!
Военком протестующе выставил ладонь в направлении ощетинившегося, было, моего напарника по суровому походу - спокойно, мол, брат,не надо эмоций, всё под контролем!
- Пойдёшь по сухопутке, в смысле - в десантно-штурмовые части, там по росту ограничения меньше, голубой берет и всё остальное - в наличии, набегаешься и напрыгаешься - это я тебе обещаю.
Сашка радостно закивал, пританцовывая от нетерпения и желания поскорее встать в заветный армейский строй.
- Ну, а, с вами, другой, не менее, молодой человек, вопрос посложнее, м-мда - военком потер свою лысину и вгляделся в серые листы дела так, как будто надеялся увидеть там что-то, ему доселе неизвестное и удивительное.
- На вас пришёл отдельный запрос. Вы у нас пойдёте по другой линии - загадочная фраза меня вначале не удивила и не расстроила, мало ли какие линии имеет славный советский десант?
- Для начала, вы зайдите в отдел призыва, вам там пару документов заполнить надо будет. Потом мы вас вызовем дополнительно. Всё, оба свободны!
Тогда ко мне впервые вкрался в душу червь сомнения, расслабляющий волю и делающий руки мягкими, как бельевые верёвки, а душу - дряблой и податливой к разным жизненным обстоятельствам. Какие там ещё, к чёртовой матери, линии, что они себе позволяют, крысы тыловые, военкоматовские, как они смеют, меня - да не в десант?!
Хм, нет, вначале - будем поглядеть, однако, не будем спешить вставать на амбразуру, на мой век их должно хватить.
Я равнодушно заполнил две, газетного вида, бумажные портянки с перечнем самых важных советских вопросов, благо, биография у меня была скудная, короткая и простая. После чего объявил всем в округе, что меня вот-вот , наконец-то, призовут в ВДВ и место моё в жизни, определится, раз и навсегда. Дворовая братия откровенно завидовала такому ходу дел, мать с отцом ходили гордые и смущённые, дядя Толя гулко хлопал меня по спине и гудел на всю улицу про то, каких мужиков выпускают в итоге из славных советских армейских рядов. Лейтенант Тарасов и прапорщик Волентир одобрительно щурились загорелыми и слегка усталыми лицами.
Через неделю меня вызвали в военкомат снова. На сей раз меня встречал Лёлик, непривычно, молчаливый и некурящий, и, даже - без традиционного перегара, в застёгнутом на все пуговицы, кителе, и в сидящей на ушах, фуражке с высокой тульей и голубым околышем.
В кабинете, куда он меня привёл и тут же, откуда стремительно смылся, сидел старый знакомый, "серый костюм". Сидел он за столом начальника отдела, курил, стряхивая пепел на пол, и небрежно листал какие-то бумаги, бегло пробегая по ним невнимательным косым взглядом.
Я радостно поздоровался с "костюмом", и сел, готовясь в очередной раз рассказать о своих ощущениях во время своего первого прыжка и выслушать очередную порцию восхищения своими талантами и умениями.
Удар был внезапным и резким, как в тёмной подворотне обрезком трубы по глазам, холодной ноябрьской ночью. "Серый костюм" поднял взгляд, полный ненависти и противотанковой, подкалиберной злобы, презрительно, чуть скривил губы, и, тихим, задушевным голосом спросил:
- Ты зачем советскую власть обманываешь, падла?
Это было жёстко, или, даже - жестоко. Быстро, ёмко и очень точно - удар по мозгам, на полном расслабоне получающего. Когда невозможно сообразить, что же надо ответить, когда мысли рассыпались порванным мешком сахара, и времени на ответ нет абсолютно, и становится ясно, что ты попал.
- Это, э-э-э, да я не обманываю власть-то, чего это, кого тут обманывать можно - забормотал я ошарашено.
Выдержать удар получилось плохо, слишком неожиданно и резко всё произошло, да и особого навыка общения с подобными товарищами я не имел.
- Запомни, мальчик, в этом мире никогда не делай две вещи - не обманывай советскую власть и не предавай её, понял?
"Костюм" впился в меня острейшими когтями глаз, и медленно начал приподниматься со стула.
- Всё поймём, всё простим, но если начнёшь обманывать - тут он окончательно и до предела округлил серые выразительные глаза и взял меня легонько за плечо.
- Найдём и уничтожим, даже не сомневайся. Где угодно, хоть, под землёй. Понял?
- Да я никого не обманывал, гражданин ... это, гражданин начальник - жалобно заскулил я - где мне обманывать, кого?! Я же сам служить хочу, я же...
- Ну-у, вижу, что ты нихера не понял и врёшь мне прямо здесь и сейчас. Это плохо, мальчик, такого мы от тебя не ожидали. Мы на тебя надеялись, понимаешь, а ты нас подвёл - со вселенской грустью в голосе начал подытоживать "серый", собираясь, видимо, после этого сообщения ввергнуть меня прямо в середину ада.
- Смотри сюда. Это ты писал? - он развернул листы заполненной накануне мною анкеты.
- Я, да, подпись моя - руки мои мелко затряслись.
- Ага, твоя, значит. Вот здесь: "я и мои родственники в плену и интернированы не были", ты писал? - тиски закручивались постепенно и неумолимо.
- Да, я писал. Не был я в плену-то, война когда уже кончилась - никак мне было неясно, куда же-таки, клонит этот славный представитель передового отряда защитников строителей коммунизма? Я же, свой, я же - сам, я - Мальчиш-Кибальчиш, в конце концов!. Мне сильно захотелось сказать, что , скорее всего, произошла чудовищная ошибка и вскоре, органы разберутся во всём. По крайней мере - я на это очень надеюсь.
- "Я и мои родственники на оккупированной территории не находились", так? - потолок проседал всё ниже и ниже, а в кабинете темнело и холодало.
- Ну, так, да.
- Хорошо. Твой отец какого года и места рождения?
- Сорокового, Ростовская область.
- А где он был и что делал в ноябре сорок первого года?
- Дак ему год всего был, чего он делал-то? Младенцем был.
- ГДЕ?! Где твой отец был младенцем с ноября сорок первого по август сорок третьего, скотина тупая, а? В оккупации или нет? И зачем ты советские органы обманываешь, дебил, блять?
Нокаут. Я был сломлен и поражён до самого основания человеческой натуры, ответить мне было нечего и я подавлено молчал, действительно тупо уставившись в большую царапину на пожухлом и бывалом военкоматовском столе.
- Идём дальше - "костюм" деловито послюнил палец и выудил из стопки бумаг нужную.
- Иван Романович, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, брат твоего отца - знаешь такого?
- Ну да, знаю, дядя Ваня наш, да, он комбайнёром работает, живёт в Ростовской области. Мы к нему в гости ездили не так давно. Так он, это, ветеран войны, вот!
- Знаем. Так-так-так, ага, вот - "серый" начал читать - "м-м-м, н-н-н, э-э, вот - сержант, командир штурмового отделения пехоты, триста восемнадцатой стрелковой дивизии, в ноябре сорок третьего выполняя боевую задачу в ходе освобождения Крыма от немецко-фашистских захватчиков...та-а-ак, м-м-м... закончились боеприпасы...в ходе штыковой атаки был ранен и попал в плен. ВОТ! В ПЛЕН! - радостно завопил "серый костюм", словно факт попадания в немецкий плен советского сержанта был каким-то, невесть, почему, весёлым фактом.
Я сидел совершенно и полностью, убитый горем и подавленный тяжким прессом до самого, набитого крысами, военкоматовского подвала. Мало того, что я обманул советскую власть про местонахождение моего отца во время войны, так ещё и оказалось, что наш дядя Ваня был в немецком плену....
Этого я откровенно не знал и жалобно поднял глаза на "серого", надеясь увидеть там решение своей судьбы, вместо серой и глухой расстрельной стенки.
- Что, сопляк, историю своей семьи не знаешь, позорник? - меня обдало вселенским презрением, я уже не хотел ни в армию, ни в десантные войска, а, наоборот, хотелось пойти и немедленно утопиться прямо в покрытом толстым зимним панцирем, Енисее, проковыряв и протопив крепчайший синий лёд своим человеческим горем.
- Ладно, не переживай, вдруг смягчился "костюм", дядя твой - на самом деле - герой. Его в лагерь направили, та-ак, Офлаг, номер восемь-а, в Кройцбурге. Он там две недели всего пробыл, отлежался, и совершил побег. Единственный, за всё время, кстати.
"Костюм" хмыкнул и посмотрел на меня повнимательнее, видимо, прикидывая мои потенциальные возможности, передаваемые в генах.
- Двух охранников убил, голыми руками, завладел оружием и сбежал. Принятыми мерами к розыску... ротой полевой жандармерии - не найден. Скрывался на местности, помощь в укрытии оказали угнанные на работы, советские граждане... дождался прихода советских войск... проведенной проверкой факты подтверждены... направлен в действующую армию...компрометирующей информации не установлено...
- Да, он, оказывается - герой, настоящий советский сержант, таких людей мало было, которые из лагеря с оружием сбегали. Он - молодец, а ты - мудак! Почему об этом не написал в анкете?!
И тут меня прорвало:
- Потому что я не знал! НЕ ЗНАЛ Я ПРО ЭТО! Он никогда про войну ничего не рассказывал, он награды свои мне никогда не показывал! А вы, вы спрятали эти бумажки у себя, вместо того, чтобы нам отдать, чтобы мы знали всё про дядю Ваню, про его подвиги, вы сами не читаете и другим не даёте!!!
Семь бед - один ответ, меня несло вперёд горной весенней речкой и становилось уже всё поровну. Обидно было, что я пропустил в своей в жизни такое, и теперь уже было без разницы - расстреляют меня немедленно или, всё таки, предварительно, сошлют на урановые рудники, так как десант от меня теперь отодвинулся далеко и надолго.
- Ладно, пацан, не ори. Сядь и слюни вытри. На будущее тебе урок - понял?
Я вяло и равнодушно кивнул, выжатый эмоционально, досуха, как растопыренный просоленный карась, высушенный и приготовленный к вечернему пиву.
-Служить пойдёшь туда, куда запланировали, но - помни: у нас длинные руки и холодная голова - ни к селу ни к городу вылепил афоризм, "костюм".
И я, полный самых раздраенных и противоречивых чувств, пропустил-таки, его ключевую фразу - "куда запланировали".
- Этого разговора не было, а про родственника своего поузнавай у родителей, пока он ещё живой. Свободен. Пока что - шутнул напоследок "костюм" скривив губы в подобии улыбки.
Вечером батя спокойно и без удивления, сообщил, что был с родителями в оккупации (а где же ему ещё было быть?), потому что они не эвакуировались, поскольку отец, то есть, дед мой, был инвалидом с Гражданской и пришлось им жить под немцем два года. А дядя Ваня и вправду, был герой. Вот только, не любил он очень о войне рассказывать ничего и никому. И свёклу не любил, и даже борщ не ел из-за этого, хотя и жил всю жизнь на родине того самого борща.
- А борщ-то, ему чем не угодил? - пристыженно начал я выпытывать суровую старинную родовую правду.
- Потому что прятали его наши угнанные в Германию, женщины в погребе немецком, в свекольном овощехранилище. Несколько месяцев, пока советская армия не подошла.
Если бы немцы узнали или нашли - расстреляли бы их всех, но его женщины не выдали. И после войны он нашёл ту, которая ему есть все это время носила и женился на ней.
Тётя Соня, жена его. "Тётя Соня!" - мысленно ахнул я, вспоминая милую и хозяевитую тётушку-хохлушечку в традиционном деревенском уборе в садочке под вишенкой.
Она же, тоже, получается, была в плену. Или интернирована, как правильно-то писать в этой проклятой анкете? Но я не стал развивать эту мысль, так как огромные, на выкате, глаза "серого костюма" не давали мне покоя и наблюдать их ещё раз воочию, не было никакого желания. Узнают сами - ну и хер на них, не узнают - обойдусь и так.
Переписав анкету и поимев себе проблем с советской системой государственной безопасности, я ослабил напор и обороты, что не могло не сказаться на удачливости и фарте, чем не преминула, тут же, воспользоваться судьба-злодейка.
На собеседовании перед вручением повестки Лёлик, пошмыгивая лиловым носом и кося глазами, заявил, вдруг, невозможное:
- Понимаешь, Саня, у тебя теперь первый допуск. А это значит - что?
- Что? - тупо повторил я.
- А это значит, что служить ты пойдешь не в ВДВ, а, наоборот, в другие места - грустно констатировал Лёлик и на всякий случай, отодвинулся от меня подальше.
- Да, я всё, брат, понимаю, мечта, голубой берет, прыжки и вот это вот, всё...
Ну... в армии не ты выбираешь службу, а служба выбирает тебя - глубокомысленно разлился военной мудростью совсем не в тему, снова, огнедышащий перегаром, как в свои лучшие времена, двухзвёздный Лёлик.
- После срочной службы тебя возьмут хоть куда, это я тебе сто процентов говорю. Там уже - всё, без вариантов. Хоть, в училище, хоть - в прапорщики - и Лёлик с уважением взглянул, скосившись, на свой беспросветный погон.
Это был предпоследний удар в мою светло-голубую краснозвёздную мечту.
Отдышавшись после таких потрясений, выпив с Качаем пару литров мерзейшей советской бормотухи для залития горя, я немного угомонился, приняв неизбежность советской действительности.
Спокойно поразмыслив и посоветовавшись с Сашкой, я решил не переть напролом, а совершить глубокий обходной манёвр, полностью, в стиле моего кумира - лейтенанта Тарасова.
Пообщавшись со отслужившими пацанами - старшаками, получив от них нужную информацию о путях попадания в различные рода войск, я решил уладить свои вопросы прямо на краевой пересылке, куда собирают призывников со всей округи и где царит нормальный такой, немного, военизированный бардак и хаос, и где можно решать разные вопросы запросто, надо только попасть в нужное место и время.
Призывали меня девятого мая. Гремела торжественными маршами, улица, толпа мужиков с наградами разливала и опрокидывала, ничуть не таясь милиции, что-то пафосное и казённое бубнили в микрофон городские чиновники. И, только, женщины во вдовьих платках, обметая своими тёмными подолами мраморные плиты, горько рыдали над
знакомыми до сердечного приступа, высеченными на стылой плите городского памятника, фамилиями.
Из городка уходили на фронт целыми семьями. Семьями же, и ложились в братские могилы, обильно удобряя собою поля, леса, города и страны, Европы и Азии. Радости, кстати, о которой пел уже тогда певец в песне про Победу, я не помню. Слёзы, водка да запах сгоревшего пороха из гильз скромного поселкового
салюта - таков был тогда этот великий день.
Нас, призывников, по случаю праздника было двое - я и ещё один такой же, лысый крепыш - Олег. Провожающую родню, весело напевающую "Ой, куда же ты, Ванёк" под хмельного гармониста, пытался перекрикивать вдупель пьяный Лёлик, перебирая тощими ногами в запылившихся форменных туфлях, вооружённый древней ракетницей
по случаю пускания того самого салюта.
Водитель автобуса, готовившегося умчать нас из дома в суровый и неприветливый военный мир, дымил сигаретой, как маневровый тепловоз на разгоне, женщины и девушки промокали красивые заплаканные глаза, мужики молча похлопывали нас по спинам, все были при деле и празднике, и только мы глуповато улыбались,
с нетерпением ожидая конца этого бедлама.
Как вдруг, из распахнутого окна военкомата раздался сверлящий мозг, громкий женский визг, плавно, октава за октавой, переходящий в звериный, непрекращающийся, вой.
Баянист запнулся и заглох, оборвались военные марши, на полуслове завис очередной поздравитель ветеранов у микрофона.
- Серё-жа-а-а-аааа, сыно-о-оооок!!!! Не-ее-ееет!!!
- Что там случилось? - отец дёрнул Лёлика за скрученный в трубку, галстук. Лёлик, клацнув челюстью, сказал "Ик", потом свёл глаза вместе и сделал умный вид.
- А, да, там, это, "двухсотый", короче, прибыл домой - тут Лёлик моментально и окончательно протрезвел.
- Привезли сержанта из Афгана, короче. В Панджшере погиб, короче. Гантимуров его фамилия.
Бабки закрестились и заохали, жалостливо поглядывая на нашу с Олегом, родню. Да и то - покойник в дорогу - это была очень плохая примета. А ещё и в армию идут хлопцы...
Мать заревела в голос. Батя тоже опал руками и сжал дрожащие губы. Гармонист исчез, провожающие растворились в пространстве, Лёлик, пошатываясь, побрёл домой, неся мятый китель в руках, как поверженное знамя.
Ветераны молча смотрели на военкомат, не понимая - почему же, через сорок лет после окончания войны, всё продолжают и продолжают гибнуть советские мальчишки, непонять - где и за что.
И, только наш, поселковый Герой Советского Союза, нетрезво, но очень громко орал на всю округу широко и взахлёб:
- Пидарасы-ы! Просрали Сталина, сволочи!! Забыли... через Днепр.... там все поля в наших были, а вы - вы всё просрали...у-у-у, мы Берлин брали, блять - Берлин!! А вы свой сраный Паншер не можете взять который год!! Непобедимые и легендарные!!
И городские менты осторожно, но твёрдо вели Героя к своему желто-синему, ошелушенному и видавшему виды, УАЗику, наливая на ходу, расплёскивая и торопясь, из початой бутылки традиционного русского успокоительного.
А начальник милиции досадливо размахивал рукой, как прогревающий движки, вертолёт - проходите, мол, граждане, не задерживайте движение. Видите - Герой наш устал нынче, кричит всякое, не надо такое слушать. Ему - можно, вам - нет.
Примета, кстати, сработала, бабки тогда оказались правы. На мой дембель, ровно через два года, погиб в далёкой африканской стране мой друган детства - Вовка Зверев. Но об этом - позже.
Вышедший на крыльцо бледный и вспотевший военком, вместо напутственной речи зло отмахнул водиле автобуса - давай, мол, сваливай вместе с этим новобранским пушечным мясом.
Видишь - замену надо срочно подать в войска, одного привезли, двоих увозят - баланс не сходится. Водила рванул с места, как получившая шпоры , лошадь и началась моя дорога в армию.
А душу разрывал нескончаемый вой матери: - "Серё-ё-о-жа-аа!! Сыночек мо-о-о-ооой!! А-а-а-аааа!!!"
Очнулись мы только на краевой пересылке, в гигантском водовороте таких же лысых и бестолковых созданий, собранных для защиты нашей многострадальной мамы-Родины.
Что я хочу сказать - план мой, по попаданию в десантуру через пересыльный пункт, не сработал.
Дал осечку, как старый винтовочный патрон, сделанный в счастливый и похмельный понедельник благословенных и оптимистичных семидесятых. Куда только, и в какие команды призывников, отправляемые туда или сюда, я не пытался прибиться - ничего из этого не вышло. Не взяли меня к себе красавчики-морпехи, с гордым видом чёрных лебедей-аристократов вышагивающие в своей умопомрачительной форме по залитому асфальтом и майским солнцем, двору.
Не взяли меня и лётчики, у которых я надеялся попасть в авиадесантную службу. Не попал я даже в команду, от которой разбегался весь лысый призывной народ - учебку где-то на границе с пылающим Афганом, откуда приехал дочерна загорелый майор с ещё более загорелым прапором. Посмотрев на меня, как на сильно больного, с жалостью и грустью, он, тем не менее, листанул моё личное дело и разочарованно сообщил, что взять меня в свою дырень-тьмутаракань не может, несмотря на кучу достоинств и моё жгучее желание, так как у меня - тот самый пресловутый "первый допуск", чему я должен быть несказанно рад. И посмотрел на мою лысую голову, немного, завистливо.
Что такое это за первый допуск, который так настойчиво препятствовал моей крылатой мечте, я вскоре узнал.
У меня нет ни малейшего желания, да и, наверно, возможности, описывать подробно свою срочную службу. Несмотря на то, что прошло уже много лет, Система жива и её предупреждения о неболтании попусту языком, вполне себе, вероятно, действуют до сих пор. Скажу только, что это была служба, мало напоминающая, собственно, солдатскую. Петлицы и эмблемы мы носили всякие - артиллерийские ("крест на судьбе"), автомобильные ("бабочки"), связистские ("мандавошки"), а кое-кто и лётчиские - голубые с самым настоящим золотистым пропеллером, но это не имело никакого отношения к нашей действительной службе, совершенно.
Ни пушек, ни самолётов, ни радиостанций, никакой другой техники мы так за всю службу не увидели.
А то, что увидели и узнали, более всего, напоминало длинный и непонятный для непосвящённых, роман советского писателя Юлиана Семёнова, создателя легендарного Штирлица.
Через год срочки, когда я уже был лучшим в роте, сержантом, отличником, победителем соцсоревнования и прочая, и прочая, мои потенциальные крылья обрубили и растоптали окончательно. Как и положено военному человеку, в положенное время, я подал рапорт о зачислении меня в военное училище.
Командир части, в которой я с достоинством и честью защищал Родину, скривился и презрительно пожав плечами спросил, почему это я желаю поступать именно, в Рязанское десантное училище, куда по его мнению идут одни лошадеобразные тупоголовые приматы, ничего не знающие и одноразовые, как патроны в оранжевом автоматном магазине. Есть же, мол, нормальные и достойные всяческого уважения, военно-учебные заведения, куда он лично готов похлопотать за толкового сержанта и куда меня возьмут, без сомнения. Но не мог же я ему пересказать всю свою жизнь с самого начала, он бы, всё равно ничего не понял, да и слушать бы, не стал.
Всё же, поступать мне, полковник, носивший прозвище "Скорцени", разрешил, и рапорт подписал, это было правильно по военно-корпоративному фэншую.
На медкомиссии в окружном госпитале председатель в виде очкастого и лысоватого подполковника-белохалатника, вынес вердикт:
- Нет, дружище, в РВВДКУ тебе нельзя, мы даём отрицательное заключение. У тебя стабильно повышенное давление, видимо - с сосудами что-то, это бывает.
В обычной жизни такая штука никак не мешается, в другие училища - пожалуйста, нельзя только - в лётные, десантное и в подводники. Хочешь в военно-медицинское - могу составить протекцию.
- Никак нет! - я глянул полным ненависти, взглядом, в равнодушные лица комиссии и чётко, по-сержантски, повернувшись через левое плечо, строевым шагом вышел из кабинета в никуда.

Картина "Егорка-летун"
Впереди у меня будет ещё много отказов - армия всегда очень неохотно забирает в себя желающих послужить ей честно и бескорыстно, и, почему-то, с упорством, достойным лучшего применения, тащит в свои ряды отчаянно сопротивляющихся пацифистов и прочий невоенный люд.
До сих пор для меня это является огромной загадкой - почему и для чего так устроен мир? Ответа я не получил на него даже в далёком-предалёком в обе стороны, две тысячи десятом году, когда выброшенный сердюковским ураганом за те самые зелёные ворота со звездой, обходил и объезжал одну за другой, воинские части
с просьбой дать дослужить своей маме-Родине, вдруг, в одночасье, проявившей себя суровой и равнодушной мачехой.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив