The Trip revisited: Imprisonment spell

tmish — 25.10.2022 Нужно до атомной войны закончить "книгу", уже буквально 2,5 главы осталось, а я вновь отвлекаюсь. Вот запихну сюда кусок из недавнего и еще даже не принятого, может, опять удастся сдвинуть.

Потому что если я не закончу то, за что взялся, то оно и дальше меня найдет. А это ужасно.


Неведомо сколько была тьма, а точнее, спокойная добрая темнота, безо всякого такого, что люди обычно приписывают тьме. Я отдыхал, не думая ни об отдыхе, ни о темноте, ни о покое, ни о себе самом. А потом по черному зеркалу покоя прокатилась тончайшая, с конский волосок, волна ряби - и я узнал в том, кто эту рябь заметил, самого себя.

Так начался отсчет времени. Одновременно с отсчетом "меня".

И можно сказать, что время отсчитывалось достаточно долго, чтобы "я" набухло с безразмерной точки, отметившей что-то, что ею вроде не являлось, до чего-то такого крупного и важного, что оно уже не могло покоиться далее в безмыслии.

Пора была "вставать", что бы это ни значило. Возможно (и даже наверняка) где-то была допущена ошибка, приведшая к появлению на свет "меня", клубка ворчливого беспокойства, которому пора было вставать, но было совершенно непонятно, кто и по какой причине эту ошибку допустил, раз до нее ничего и никого не было, кроме покоя и счастливой распахнутости во все немыслимые стороны.

Я проложил дорожку намерения к акту "открыть глаза" и реализовал его без затруднений. Сразу навалилось всё - и снаружи, и внутри. Будто моя собственная история, немыслимое число связей, прихотливо соединяющих непрестанно обновляющиеся мысли-образы, - в общем, всё это будто дожидалось меня где-то снаружи, а потом, когда одновременно появились и "я", и "снаружи", молниеносно на меня напрыгнуло.

Наверное, звучит это не очень понятно. Но только что я был какой-то абстракцией, а тут резко стал собой, что бы это ни значило.

(Можно было бы продолжать, что ощущение "себя собой" основано на памяти о таком же ощущении, мнящейся чем-то прошлым, но если оно впрыгнуло в меня сразу в полном комплекте - ведь точно так же могло появиться вообще что угодно, и я бы ощущал себя собой с такой же силой художественной убедительности? Ладно, что раздали, тем и играем, нет смысла всерьез задаваться вопросами, заведомо не имеющими решения...)

Последняя мысль прозвучала будто как чужая. Как это - одни мысли мои, а другие, получается, нет?

Вопрос сложный, но никто не должен знать, что некоторые мысли я считаю чужими. Это чревато проблемами.

Я лежал на высокой, пышной, но довольно жесткой постели; моя голова и грудь были утыканы присосками, от которых шли провода к большой машине, украшенной разноцветными огоньками. Я не очень понимал, что всё это означает, но не видел в этом ничего совсем уж чуждого.

Это называется "ложное пробуждение".

У изголовья кровати располагался белый чистенький столик, на столике - рамка с весьма реалистичным изображением молодой женщины. За хрупкими и очень правильными чертами лица читалась несгибаемая воля.

Маленькая женщина была моей сестрой. Моей строгой и сильной младшей сестрой.

Точное совпадение - подобное тянется к подобному. Ты в шаге от того, чтобы проснуться в чужой жизни. Будь крайне осторожен.

Теперь мы уже не притворяемся моими собственными мыслями? Кто ты и по какому праву сидишь у меня в голове?

Потом. Всё потом. Сейчас пора валить. Если она тебя застанет в сознании - всему хана бесповоротно.

Похоже, я впал в кому, а сестрёнка регулярно меня навещала, говорила со мной, как с живым, читала вслух... И это после всех бед, что я навлёк на нашу семью...

Ты бредишь. Еще минута - и ты поверишь, что тебя зовут Слава Иванов, ты впал в кому два с половиной года назад после того эпизода на парковке у Кнессета, а всё твое немалое состояние так глубоко зашифровано, что никто из родственничков так и не нашел способа запустить туда щупальце... и только сестрица никак не сдавалась.. ведь это ты и есть, правда, Славик?

Что... тьфу! Но откуда же сестра, совпадение такое? Маленькая женщина...

Оттуда, что подобие! Сколько народу в коме, у скольких есть сёстры? Вот тебя и притянуло на огонёк. Этот-то, похоже, всё, отосрался. Глазки закрывай, падай назад сам в себя, как будто в черную яму. Начинаю обратный отчет: три, два, раз...

Падение в черную яму себя далось с удивительной легкостью. Вторая жизнь инвестора Славы Иванова продлилась неполные четыре минуты. Так и не успели познакомиться.
----------------------------------------

- Ну наконец-то. Ты здесь. Ты с нами.

Голос сестры был обманчиво тихим, и торжество в нем не звенело медью, а струилось серебром.

- Ты дома. Ты свободен.

Так началось - и так продолжалось, и так закончилось, - нечто, на что нельзя смотреть в терминах продолжительности и последовательности; на что смотреть нельзя.

Нечто, про что нельзя даже сказать, было оно или не было, а если было или не было, то с кем.

Просто нечто непостижимое.
-------------------------------------

- А ведь ты ничего не знаешь, - тот же голос, что назвал меня дурнем, а затем притворялся моими собственными мыслями.

- Он ничего не знает, не знает ничего, - эхом зашелестели два одинаковых женских голоса.

- И не узнает никогда, - отрезал мужской голос. - Отбой.

- Отбой, отбой!.. - девичьи голоса отдалялись, пока совсем не истаяли в укромном закоулке ума.

Я стоял на узкой полоске суши; передо мной была серая шершавая стена, уходящая в туман тремя сторонами; за мной - темные, мертвенно-недвижимые воды; где-то угадывались обугленные остатки мостков. Налево, направо - стена, вода, узкая полоска берега, туман. Вверх - просто туман. Не туман, скрывающий что-то, а просто отсутствие какого бы то ни было содержания.

Всё что я чувствовал - это апатия, настолько всеобъемлющая, что не хотелось даже лечь и умереть.

А я ведь это сам. Всё это я сам. Оттуда, из непостижимого. Бросил всё. Сюда решил. Голоса - об этом.

Мосты сожжены. Впереди глухая стена, позади мертвая вода. Сам всё это выбрал. И даже никогда не узнаю - почему.

- Многие мужчины в возрасте за сорок врезаются в эту стену с разгона, - раздался довольно злорадный голос, не похожий на предыдущие. - А ты предусмотрительно притормозил. Молодец, что уж. Иди теперь вдоль стены, ищи свою черную дырочку смерти. Куда пойдешь - направо или налево? Подумай, взвесь всё как следует. Это неважно.

Голос был мой собственный.

Что-то шевельнулось в апатичном болоте. Еще не злость. Так - раздраженьице.

- Решил - значит было надо. Пойду направо.

И пошел себе не спеша. Под ногами глухо поскрипывал плотно слежавшийся песок, идти было легко. Да, наверное, и тела-то у меня не было, чтоб испытать тяжесть, один лишь унылый дух и иллюзорная оболочка...

Зачем же я всё-таки покинул невыразимое? И правда ли я это сделал по собственной воле? Может, меня изгнали? Или я допустил какую-то страшную ошибку и был низвергнут, а мне из милосердия позволили считать, что всё это сам?..

А может, то, что маленькая женщина считала своим братом, нашло своё место в невыразимом, а меня выкинули как шелуху?

Пронеслась последовательность образов: долгая, тяжелая, торжественная подготовка к вознесению, апофеоз... и жалкий плач на руинах. Тот, кто готовился к вознесению, оказался лишь скорлупой яйца, из которого вылупилось нечто, возносящееся к неведомому.

Апофеоз состоялся - но вознесся не я.

- Ты в курсе, что куры клюют скорлупу собственных яиц, чтобы пополнить запас кальция? - голос, казалось, пытается меня приободрить. - Как бы там ни было, прав ты в этой интерпретации или нет, тебя не склевали, вот что сейчас единственно важно.

- Я бы не был так уверен.

Говорить было тяжело - словно выдавливать из ума густую вязкую пасту. Похоже, меня всё-таки склевали.

Цепочка образов, еще убедительней предыдущей. Самонадеянный дурак, вообразивший, что в его жизни есть смысл, и смысл этот можно открыть, делает всё возможное и невозможное для того, чтобы стать пищей для какой-то безмозглой космической курицы, и все его труды, все потери и находки, все озарения и ослепления - лишь шаги на пути к тому, чтобы стать пищей. Она что попало не клюет. Необходимо себя тщательно подготовить...

- Так ты теперь у нас, получается, самоходное говно?

Очередная вереница образов, имя которой безысходность...

Нет. Это уже слишком. Критичности вообще никакой, попадаю под безусловную власть первой попавшейся фантазии. Хватит. И - будто тусклый фонарик зажегся в серой бездне апатии. Без лишних мыслей я повесил на него свое внимание, как на единственный колышек посреди унылой пустоши.

А потом я заметил, что на стене вырисовываются контуры дверей. Слабенько так, неубедительно, но всё же что-то новое. Не знаю, сколько я шел к этому открытию, но мой внутренний фонарик постепенно разгорался, и контуры проступали всё отчетливей.

А на дверях - таблички; не присутственные, основательные, а просто накарябано что-то от руки незнакомым почерком:

"5: Заборье, гроб пустой"
"12: расхождения в Перерве"
"18: смотр строя и песни"
"14: свинья Параскевича"
"2: быть человеком"
"3: выцветает всё"

...и еще множество примерно того же.

Дверей не было много; собственно, ни одной настоящей двери и не было, все нарисованные, и только таблички менялись. Наконец решился - толкнул дверь плечом. Оказалось: "3: выцветает всё".

Вроде столько лет прошло. И вроде ничего особенно не поменялось. Годы как сон пустой.
- Ну ладно, есть теперь у меня ниточка, - нехотя произнес Толик, догадавшись, что я никогда не задам вопрос.
- И это реально?
Роговской ответил ласковой полуулыбкой.
- Ты узнал, где это… и как?
- Узнал, где можно узнать. Наверняка. Узнать наверняка. Это действительно точно – подробностей пока не могу. Веришь мне?
- Верю что ты веришь, - ответил я. - Но ты на самом деле и не представляешь, что ждет нас в конце пути. Если б представлял - не звал бы.
- Возможно, ты даже ближе к истине, чем думаешь сам. Но скажи на милость - это уважительная причина для отказа?
- Нет... не думаю. Я верю. Хотя не понимаю, во что.

Секундная растерянность; контуры двери исчезли. Это что - прошлое? Моё прошлое?

Я обнаружил, что не понимаю толком, кто я такой, и думать в этом направлении как-то муторно. Внутренний фонарик мерцал, и контуры двери на стене плясали. Табличка теперь гласила: "2: быть человеком".

- Это ты очень интересно рассказываешь. Я всем говорю: Сережа, он только с виду такой строгий, а на самом деле как разговорится, так столько интересного может рассказать, что просто я уже и не знаю. А ты правда маг? Настоящий?
- Да в общем-то вполне, да. Настоящий, - с обезоруживающей, как мне показалось, искренностью ответил я и приналег наконец на свой омлет, пока он не совсем остыл. Ленка посидела еще пару минут, покрутила своим чарующим профилем, а потом встала и ушла, подмигнув на прощание. В дверях обернулась.
- Ты, главное, Роговскому поверь, послушай его, как тогда слушал. А то плохо будет всем, - непонятно сказала она и наконец исчезла.
А собственно, чего я расселся-то? Бросил на стол несколько монет, утёр подбородок и бодро зашагал следом. Антонова стояла на крыльце, будто в ожидании.
- Слушай, Лен, я тут только что сообразил, - начал импровизацию я. - Ты ведь не видела еще мою коллекцию волшебных жезлов! Пойдем посмотрим? Как раз удачное утро, не жарко...
- Я люблю коллекции жезлов, - благосклонно откликнулась Антонова. - Наконец-то ты предложил. Пойдем, конечно.
И мы пошли; день, еще с утра такой напряженный, сменил настроение. Мероприятие прошло без малейшего затруднения и неловкости; на званый ужин к Словацким я попал в крайне благодушном настроении.

О как. Вот, значит, что у меня на уме. Вот они какие, высокие материи...

Внутренний фонарик мерцал всё так же, но показалось на миг, что он начал чадить. Нет - правда показалось. Но осадочек остался.

Главное, я всё еще не понимаю, кто я такой и что тут делаю. Попытка мыслить в этом направлении упиралась в серое равнодушное марево и там угасала.

Может быть, эти воображаемые двери - способ вспомнить что-то о себе?

- А тебе никогда не приходило в голову, что ты - просто персонаж заброшенного романа, позабытый даже автором?

В знакомом голосе звучали насмешливые нотки. Снова по глади ума пронеслась рябь образов. Еще одна окончательная истина, простая и ужасная.

Нет. Не куплюсь. Летите, голуби, летите.

"7: рыцарь Света"
- Сергей, скажи нам, пожалуйста, что ты вот сейчас о нас обо всех думаешь, - произнес Роговской, грустно глядя мне в глаза. – Надо же с чего-то начинать, в самом деле.
Вопрос заставил меня всерьез задуматься. Сказать им правду? Тогда мы все разойдемся. Точнее, уйду я, а они, объединенные общим позором, продолжат путь – с нарочитым пафосом и самоуничижением, но без меня. Так не годится. Попробовать сказать им половину правды? Тогда уйдет Салтык, а дамы наши всерьез обидятся. И этого нельзя. Сделать вид, что не понял ничего? Не поверят. И что же делать?
- Я вас слишком давно знаю, чтобы как-то радикально менять мнение, - начал выкручиваться я, подпуская немного неловкой иронии. – Да и не случилось сегодня ничего такого уж прям нового. Помните - восьмой класс, поход, холмы? Я-то помню.
- Сереж, ну прости ты их, - Ленка обняла меня, на секунду ткнулась лицом мне в плечо. – Ну, обосрались чуточку, бывает же с каждым, а? В следующий раз вот Слава нас всех выручит. Или Анатолий.
Я начал звереть, бесконтрольно и тихо, и Антонова меня сразу же отпустила.
- Про тот поход я помню не только это, - с ненавистью произнес Салтык. - В девятом классе было. Я же прав оказался тогда, и сейчас прав наверное - этот кретин с глазами именно тебя искал. Толь, скажи, что это так?
- Я не знаю, - спокойно ответил Роговской. – Вообще-то вряд ли.
Салтык посмотрел на него с ненавистью. Потом он посмотрел с ненавистью на меня. Он был ужасно похож на прямого, грубого и честного человека, который смотрит с ненавистью на хитрого подонка.
Выдержка меня не подвела – я ответил спокойным и чуточку печальным взглядом.
- На самом деле это вполне возможно, - нехотя согласился я. - Он самонаводится на страх. Даже нет - на ужас. Похоже, дело в том, что я из нас всех обосрался сильнее всего. Так что да, в определенном смысле он искал именно меня. Довольны?
Салтык заметно смутился - не такого ответа он ждал. Повисла тягостная пауза - уже которая по счету...
- Здесь забавно вот что, - продолжал я. - Всё сложилось так, что вы меня вынудили пойти навстречу собственному страху - мне это нужно было сильнее, чем вам всем вместе взятым. Ну я и пошел. Неважно, что мы думали о происходящем тогда. Вышло-то правильно.
- Будто нас кто-то ведет, - с готовностью подхватила Антонова. Прозвучало это, пожалуй, чуть торопливо, но всё же прозвучало.
- Ну ты прям дипломат стал, - проворчал Салтык. Вид у него был сконфуженный. Я притворился, будто не замечаю.

Светлее! Понял - мы играем в ясно-мутно, как дети в холодно-тепло. Мой внутренний светильник горел чуть яснее. Кажется, я сейчас сделал что-то правильное, толком этого не понимая...

Салтык... я ведь этого человека постоянно зачем-то задирал... А теперь словно разгладился узелок, завязанный на моей судьбе неведомо когда и кем... Нет... это хорошо, но не то... Главное тут - решение, к которому меня подтолкнули насмерть перепуганные спутники.

Навстречу. Только навстречу. Новая ясность показалась по контрасту просто ослепительной. Фрагмент моей собственной картинки стал легко читаем.

Я в заточении. Освобождение в Неописуемом оказалось временным. Я вернулся - или меня заставили вернуться - чтобы что-то доделать. Закончить. Закрыть.

Значит, заточение не совсем настоящее. В настоящем заточении ничего закончить или доделать не получится - в нем невозможно создавать причины, оно - сплошные следствия...

Или я в силу чудовищной ошибки взялся за невозможное, сам, своею волей, вернул себя в ловушку, из которой принципиально нет выхода?..  Опять всколыхнулись шпалеры образов - будто бесконечная вереница висящих пальто нестройно зашевелилась.

Нет. Кыш!

- Моя задача, - проговорил словами я, - заключается в том, чтобы выяснить, в чем заключается моя задача. А потом это сделать.

Голос оказался удивительно знакомым. Я понял, что говорю не я. Говорит тот, другой, который уже и давал мне советы, и подшучивал над моими страхами.

- Думай-думай, голова - жопа трещину дала! - Голос понял, что снова мною раскрыт, и от этого еще развеселился пуще прежнего.

"5: Заборье, гроб пустой"
...а потом мы кубарем ссыпались по лестнице, и вниз, вниз, петля за петлей… Сначала под ноги торопливо подворачивались ступеньки, а потом перестали, кончились, и дальше мы бежали по ровной наклонной поверхности, и отдалившиеся стены всё уверенней отражали шорох и стук, и прерывистое дыхание… Виток за витком, бетонный пандус уводил спиралью вниз, из одной черноты в другую, в совершенно другую бессмысленную маслянистую черноту, в черноту вне сознания. Мы спускались всё ниже и ниже, размашисто топая по уходящему из-под ног полу, и вскоре начали догонять людей. Люди двигались вниз спокойно. Люди степенно вышагивали, и на их неподвижных лицах была начертана высшая скорбь – та, что неотличима от высшего спокойствия. Невозможно было даже помыслить, о чем – или о ком – можно так скорбеть. В руках у людей пылали факела, которые ничего не освещали, кроме себя, потому что свет людям уже не был нужен. Они всё спускались и спускались, нас совсем не замечая, будто нет нас (или нет их? или вовсе никого?), и вот звучит уже негромкая песня, благозвучная и печальная, и мы сбавляем шаг, потому что спешить нет смысла, и вечность нельзя преодолеть быстрее или медленнее… Впереди уже виден гроб, обыкновенный человеческий гроб, украшенный небогато, но со вкусом, и гроб несут пятеро особо приближенных, и слезы стекают по их тяжелым лицам, слезы, как будто бы в знак особой близости к покойному им одним дозволено плакать...
Надо понять, куда они идут, чем всё это для них кончится. Или уже кончилось. Нет, в одном смысле оно еще и не начиналось, но в другом, который гораздо полнее, цель путешествия была столь неотвратима, что мысли о "началах" и "концах" ничего, кроме их самих, уже не значили.
В конечном смысле они уже пришли - раз и навсегда. Как и я. Как и все мы. То, к чему мы пришли - и до сих пор идем - настолько ужасно и не совместимо ни с чем более, что, не сговариваясь, каждый из нас сокрыл гнойный нарыв этого финального понимания под толстым слоем умственных бинтов, и одно лишь прикосновение к ним вызывает немыслимую боль и отвращение...
А эти спускаются по темному пандусу вниз, виток за витком разматывая свои бинты, как будто им уже совсем не больно...
Это всё гроб. А они даже не знают, что гроб совсем пустой.
Потом я обогнал процессию на целый виток и ясно увидел пункт назначения.
Как будто бинт резко сорвали с гнойной раны...

Это было, есть и будет всегда. Это нигде не начиналось и никогда не кончится. Бесконечное и безначальное отпадание в ледяную бездну ужаса. Отпадание, от которого нельзя отвернуться ни на миг, потому что отворачиваться просто некому.
Окончательная истина жизни: сознание - это бесконечное погружение в ледяной ужас, по сравнению с которым физическое блаженство неотличимо от физического мучения, потому что и то, и другое - недостижимая сказка забытья.
Вот что, оказывается, скрывалось под слоем бинтов. Теперь не забудешь, как ни старайся.

Я сидел на песке и тупо глядел в стену, на которой медленно таяли очертания двери. Хотел познать истину... и познал истину. А после этого - зачем вообще всё?

- Познать-то ты познал, - голос звучал, к моему вялому удивлению, вполне участливо, - да не всё. И даже то, поди, не запомнил. Ну-ка?..

Безо всякого энтузиазма я попытался объяснить себе только что постигнутое - и увидел на месте истины лишь черную всеобъемлющую безнадежность безо всякой конкретики.

И шорох бинтов. Теперь всё это - шорох бинтов. Кто-то рассказывал когда-то, что прикосновение к ужасающему Абсолюту для него похоже на запах супа. Для меня, отныне и навсегда, это - тишайший шорох бинтов.

Вдруг это просто обман, игра ума? Ведь может быть..?

Нет. Это всё на самом деле. Просто на рану кто-то вновь наложил бинты. Если их не тревожить больше, можно прожить всю оставшуюся жизнь в деланном неведении, зная при том, что ледяной ветер смерти решительно снесёт все смешные и жалкие щиты, и то, о чем я сейчас так тщательно пытаюсь забыть, станет тем, чем всегда и являлось - окончательной, абсолютной истиной.

Бытие безблагодатно.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив