Тень СССР

werewolf0001 — 30.04.2024 Статья Анны Очкиной /отрывок/

Советский Союз как государство закончил свое существование 20 лет назад, но только сегодня нам предстоит, наконец, расстаться с ним окончательно, предварительно поняв его, осознав и усвоив его уроки. Для этого и потому он и вернулся. А когда-то мы были уверены, что расстались с «совком» навсегда.
В январе — феврале 1992 г. я участвовала в большом социологическом опросе на пензенских и подмосковных промышленных предприятиях «Удовлетворенность социальной сферой». После сообщения из Беловежской пущи в готовую анкету был добавлен вопрос:
«Как вы оцениваете образование СНГ?» Не «крушение СССР» — этого не поняли и не ощутили сами составители анкеты. А именно — «образование СНГ».
Вопрос предполагал выбор из нескольких оценочных вариантов (от «безусловно положительно» до «безусловно отрицательно»), а также строчку для развернутого комментария. Помню, что тогда никто из группы, занимающейся подготовкой опроса, не смог
предложить варианты для так называемого «вопроса меню», варианты ответа на который отражали бы как можно более полно спектр возможных реакций на событие или явление. Беда в том, что у нас самих в то время реакция была одна: изумление и растерянность. Дискуссии, самые яростные, разумеется, были, но они убедили нас только в одном: наши подсказки, скорее, собьют респондентов с толку, чем помогут им сориентироваться и найти адекватную собственному мнению формулировку в предложенном «меню».
Слишком иррациональным и не сводимым к неким типовым, объективно обусловленным суждениям получился бы набор субъективностей, отражающих эмоциональное состояние, характер и личные жизненные обстоятельства членов группы, а не спектр социально-экономических, политических и культурных интересов, выражающихся в определенном суждении о
событии, как положено при составлении «вопросаменю». Мы просто-напросто не могли представить себе — точнее, более или менее обоснованно предположить, — как распределятся мнения респондентов.
Кроме того, необходимо было учесть и неординарность такого события, связанную с ним растерянность (тем более что мы ее и сами чувствовали), которая может спровоцировать случайный выбор варианта ответа. Подсказывать нам не хотелось, а хотелось получить
непосредственные суждения людей по свежему, так сказать, следу.
И ничего у нас не вышло.
Самым распространенным ответом-оценкой оказался «затрудняюсь ответить», а комментарии (которые встречались только примерно в каждой третьей анкете) выдавали ту самую растерянность, которая помешала нам самим составить закрытый «вопрос меню». В интервью респонденты даже не стремились обсуждать эту тему, хотя кое-какие устные комментарии мы все же получили. Резкого осуждения событие не получило, но и горячей поддержки тоже. Поражало почти полное отсутствие прогнозов на будущее этого самого неведомого тогда еще СНГ. Многие респонденты вообще восприняли ситуацию так, что это переименование СССР, произведенное с целью избавиться от слова «социалистический». У троих респондентов
вырвалось восклицание типа: «СНГ не СНГ, хоть бы Союз не развалился» (все трое, кстати, оценили образование СНГ «безусловно положительно»). Были высказывания, выражающие тот же тезис в более мягкой форме. Суть их сводилась к тому, что пусть будет СНГ, только бы не было таможен, национальных валют и разного гражданства. Короче, назови хоть горшком, только в печь не ставь. Поразительно, но никто из моих респондентов (а я лично опросила более 500 человек) не воспринял событие как судьбоносное, радикальным образом меняющее историю, социальную и частную жизнь в России. Никто! Всех гораздо больше
волновали задержки (к тому времени уже хронические) заработной платы, ужасающая дороговизна (началась «шоковая терапия»), бедственное положение предприятий. Интересно, что никто не выразил опасения по поводу возможного разрушения хозяйственных связей, волновались только из-за возможных пограничных и таможенных неприятностей для частных
лиц. А ведь опросы в Пензе я проводила на заводах, некоторые из которых являлись монополистами в Советском Союзе, да и комплектующие, сырье получали в основном также от монополистов. Не думаю, что это от недалекости или даже от пресловутой растерянности. Нет, просто в голову не могло прийти, что эта конструкция — СССР, казавшаяся всем железобетонной, вдруг развалится вот так, совсем и разом. Неприятности в частностях люди еще могли предвидеть: мол, кто знает, чего ждать от бюрократов, но за общее, за производство, никто и не думал переживать.
Вспомним, что «шоковая терапия» обрушила уровень жизни миллионов российских граждан беспрецедентно для мирного времени. В ответ — такое же беспрецедентное терпение. Мне уже тогда, во время соцопроса, пришло в голову, что люди просто не считали это время мирным, относились к нему если не как к военному лихолетью, то как к периоду сильного и затяжного стихийного бедствия, которое нужно просто пережить.
Страшно было, я точно знаю, что страшно было многим, но, как герой популярного романа Кабакова, российский народ, казалось бы, твердо вознамерился прорваться к лучшей жизни через «дикий капитализм», разруху, криминальный разгул и подступающую со всех сторон нищету.
И началось настоящее бегство от СССР — ритуальное и эмоциональное. Это бегство тогда заменило нам движение к свободе. Так подросток бунтует порой против несносных взрослых, отказываясь умываться и чистить зубы, не предпринимая по-настоящему ничего, чтобы стать действительно самостоятельным и независимым.
Не было слез по СССР, вошло в моду презрительное «совок» и «совки», все советское было объявлено безусловно темным прошлым. Изменились герб и гимн, не стало в 1993 г. Верховного Совета, появилась Дума, стало тут и там мелькать словечко «господа», поначалу
многих очень будоражившее, которое должно было напрочь вытеснить «совковое» «товарищи». Но «господа», к слову, прижились ограниченно: в коммерческой сфере, особенно в банках, плодившихся в девяностые, как кролики весной. В 1995-1996 гг. я работала в коммерческом банке, созданном и управляемом моими бывшими сокурсниками по экономическому факультету МГУ, и наблюдала, как вчерашние комсомольцы и члены партии пробовали на вкус, с удовольствием катали во рту: «господа, господа, господа»...
Но сейчас как-то не очень в ходу это слово, если оно и произносится, то больше с ироническим подтекстом.
Люди стараются найти ему заменителей, обращаясь друг к другу. На улицах остались универсальные «женщина», «мужчина», «молодой человек» и «девушка», в профессиональной среде в основном принято обращение «коллеги». Кстати, присказка «господа все в
Париже» осталась, я несколько раз слышала ее даже от совсем молодых людей.
Тогда, в начале девяностых, бегство от всего советского было безоглядным. Улицы и города меняли названия, менялись школьная и вузовские программы, появлялись новые профессии и специальности, была отменена ненавистная школьная форма, пал могущественный ОВИР, и можно было ехать куда угодно, были бы деньги. Правда, визу все равно нужно было
получать, теперь уже — въездную.
Шло постепенно и эмоциональное избавление — радостное, воспринимаемое как давно ожидаемое. То избавление, из-за которого, собственно, россияне так терпеливо и сносили все невзгоды и превратности первых лет рыночных реформ. Ведь если бы привлекательный образ СССР сохранился в начале «шоковой терапии» или возвратился сразу, после первых ее
болезненных ударов, многое было бы по-другому. То поразительное народное терпение 1990-х и связано было с тем, что никто — точнее, подавляющее большинство — назад не хотел. Ни за что не хотели и ни за чем — вот что главное. Этот несносный строй вызывал у многих в лучшем случае насмешки, а нередко и откровенную ненависть.
В некоторых современных произведениях, рассказывающих о последних советских годах, хорошо переданы это всеобщее раздражение советских людей против советского государства, это безусловное отторжение всего, что от него исходило, хроническое недоверие к любой официальной информации. В фильме Владимира Меньшова «Зависть богов» герои обсуждают инцидент с корейским самолетом. Большинство жалеют корейцев, разделяют возмущение американцев и «всего просвещенного человечества». Те немногие, кто рискует защищать позицию советского правительства, оправдывают действия летчиков, говорят
о диверсии, самолете-шпионе и т.п., подвергаются агрессивным нападкам, насмешкам, клеймятся как ограниченные, зомбированные пропагандой, косные и антидемократичные люди. Есть в фильме и эпизод, где герои смотрят кем-то добытое выступление Рональда Рейгана 8 марта 1983 г. во Флориде, в котором он произнес знаменитое: «Советский Союз есть империя
Зла». Переводчица, повторяя эти слова, делает паузу и выразительно смотрит на собравшихся. Они понимающе кивают в ответ. На лицах отчетливо читается: «А то мы этого не знали...»
Ничему, что говорили официальные лица, советские люди не верили. И только спустя годы с изумлением обнаружили, что врали им далеко не так часто и далеко не во всем. Хуже того. Государство — любое — врет своим гражданам, если ему это выгодно, советское не
было исключением.
Показательно, что герои фильма Меньшова — люди преуспевающие, и преуспевающие за счет идеологической поддержки советского строя, за счет работы на ту самую систему, на ту самую идеологию, над которой они так изощренно издеваются. Действительно, у советской
власти после ее краха не было более ярых обличителей, чем бывшие преподаватели научного коммунизма
Когда в СССР привезли американского безработного, советские люди хохотали над беспомощностью пропаганды: «Ой, насмешили, да на нем фирменные джинсы и кроссовки! Ой, умора, чтоб мы так загнивали!». Нужно было разрушить СССР, чтобы понять, что
безработица на Западе, особенно длительная и особенно в США, где капитализм наиболее «нормальный», — это риск потерять жилье, будущее детей, которых не на что выучить, потерять медицинскую страховку, пенсию.
Даже потерять жизнь, если вы будете так неосмотрительны и серьезно заболеете, не имея медицинской страховки. В США почти 50 тысяч человек ежегодно умирают потому, что не могут получить доступ к необходимой медицинской помощи. Не могут потому, что у них нет
денег. А джинсы и кроссовки в Штатах стоят копейки, и никому не приходит в голову считать их ценностью, сопоставимой с бесплатными высшим образованием и
медициной, с возможностью когда-нибудь получить бесплатно хоть какое-нибудь жилье. Говорили нам об этом?
Может быть, да мы не верили.
Большой идеологической ошибкой был пресловутый «железный занавес», превращающий «заграницу» в запретный, а потому страстно желаемый плод. «Ах, Запад, не пот, а запах, не женщины, а сказки братьев Гримм. Мартини, бикини-мини и наслажденье, вечное,
как Рим». Эта песенка ранних 1980-х, конечно, шутка, но в каждой шутке...
Мы недавно смотрели со студентами американский фильм «Погоня за счастьем». Симпатичный чернокожий парень, герой Уилла Смита, борется с нищетой и безработицей, пытаясь осуществить американскую мечту — стать брокером и разбогатеть. Он со своим
пятилетним сыном проходит через разные испытания и все-таки добивается своего: зарабатывает миллионы — и, как рассказывают нам в конце фильма, умирает мультимиллионером.
Подозреваю, что нас, посмотри мы этот фильм лет 25 назад в СССР, в первую очередь поразило бы многообразие возможностей, восхитил бы успех героя.
А мои студенты отреагировали иначе. Они радовались за симпатичного Криса Гардена, но дружно согласились с тем, что «не нужно обязательно миллионов, лишь бы не было голодных детей и безработных родителей. Он один прорвался, а там же сотня была кандидатов, которым не повезло. Победили труд и упорство? Да, на этот раз. Но так не всегда бывает. И вообще, проиграть не значит быть хуже. Проигравшие не должны платить такую цену».
После просмотра фильма Майкла Мура «Здравозахоронение» («Sicko») о медицинском страховании в США одна девочка печально произнесла: «Да, чистый капитализм — это вам не сахар...»
Они уже знают эти правила, знают, в отличие от нас двадцатилетних, что именно по таким правилам им самим предстоит жить. Новое поколение, взрослеющее в отсутствие СССР.
Но тогда, в девяностые, мы бежали прочь от «совка». Как социально-исторический факт такое бегство напоминало смену декораций в одном и том же стареньком театре. С утра играем сказку для детей, днем —концерт для ветеранов, вечером — пьеса «за жизнь» или
«про любовь». Так и постсоветская Россия обновила декорации, во многом оставшись в «здании» СССР. Советский Союз остался — и остался как необходимая и неотъемлемая часть новой, «настоящей» жизни, остался прежде всего как важный фактор экономики. Большинство промышленных сооружений, объектов социальной инфраструктуры, жилых домов, служащих
нам сегодня, советского происхождения. Демографический кризис — трагедия современной России — неожиданно смягчил и даже отдалил неминуемый, казалось
бы, жилищный кризис. Небогатый советский жилой фонд обменивается гражданами на квартиры в новых домах. Детей в семьях по одному-два, и бабушкины дедушкины квартиры, полученные в советских битвах с «жилищным вопросом», до поры до времени решают проблему. Советский Союз во многом остался с нами, но эмоциональное бегство от него, изживание советского продолжалось почти все девяностые.
Самой большой, роковой проблемой СССР оказалось то, что его почти никто не захотел защищать — ни в 1991-м, ни в 1993-м. Тогда вся огромная Россия оказалась равнодушной к отчаянной борьбе немногих, защищающих Верховный Совет. Не у Верховного Совета, а собственно у Советского Союза не оказалось тогда сторонников. Верховный Совет был обречен.
Но парадоксальным образом, только став понастоящему прошлым, Советский Союз вдруг возник
в общественном сознании если не как полноценный вариант будущего, то, по крайней мере, как критерий для отбора таких вариантов. Став невозвратным прошлым, Советский Союз перестал отторгаться и вернулся — уже как фактор общественного сознания.

© Очкина А., 2012

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив