Тата: Объявить себя виноватой – в чём профит?

alterristika — 13.04.2016 Рассказывает Тата:

Продолжая изучать на себе проблемы соальтерризма, мы обратили внимание, что я вообще чуть что заявляю "ну виновата" и даже кричу "хорошо, я виновата‼!"

Нам стало интересно, это что за феномен: прежде всего – почему хорошо-то? ну и отчего вообще "виновата" как такой универсальный ответ (который, правда, ничего не объясняет и не помогает решить по сабжу, но как-то пригождается же мне, не зря я его держу под рукой). Мы довольно долго разбирались вместе, а потом я ещё одна думала и надумала некоторые мысли, которые и пишу здесь, вдруг это кому-то пригодится.

Прежде чем объяснить, почему хорошо быть виноватой у меня так много сложных ситуаций сводятся к теме вины, скажу, как я вообще вижу эту тему. Мы про это писали
вот тут теоретически, я отчасти повторюсь, ну и себя приведу в пример для наглядности)


Предположим, делалось какое-то дело, в котором можно рассмотреть две заинтересованные стороны, и вышло какое-нибудь "типичное не то". Стороны сознают, что их не устраивает результат (либо побочные последствия) их взаимодействия или действий одной из сторон. Очевидно, что в этом случае обе стороны должны быть заинтересованы в том, чтобы выяснить действительную причину проблемы и способы её устранения. Логично? Пока никакого разговора о вине все трезвые.

Вообще в том, что случилось нечто неприятное, вполне может быть не виновата ни одна из сторон, даже если речь не о стихийном бедствии, а про отношения.

Вот к примеру. Родители возили меня в турпоходы в лес, начиная с полуторагодовалого возраста. Во время одной из таких поездок, холодной майской ночью, моча в моём горшке, выставленном из палатки, замёрзла, так что наутро пришлось запихать в рюкзак горшок как есть. В электричке горшок оттаял, содержимое из рюкзака на верхней полке вытекло на головы родителей и друзей семьи. Кто виноват кроме деда мороза?

Вины может не быть, но причина у события всегда есть! – и эта причина может быть и вовсе вне участников, и в одной из сторон, и в обеих. В вину причина может превратиться (а может и не превратиться) в связи с осознанием этой причины сторонами и оценкой, кто тут что мог (может) сделать, и если не хочет, то почему. Вот тут и начинается...

Вроде самый выигрышный вариант, когда в ком причина, тот и может её исправить, и всё опять будет как надо. Если этот кто-то – ты сам, впору вроде бы радоваться: ура, раз я виноват, значит, всё в моих руках! Но…

Запросто может оказаться, что причина в одной из сторон, но та сделать ничего не может; а сделать может только другая сторона, хотя причина и не в ней. Опять же, вроде не повод горевать: надо просто разобраться – и вместе решить, стоит ли второй стороне прилагать сюда какие-то усилия, или лучше для всех будет, например, отменить совместный проект, разойтись порознь, действовать каждый за себя.

Бессмысленно говорить о вине в этом случае: первая сторона может, конечно, сказать горшок мой, ну и что дальше "я виноват, но исправлять ничего не буду" – хотя на самом деле куда точнее просто констатировать: "причина в моих таких-то свойствах, но с этим я ничего не могу сделать" ("не могу" включает и лопнет пузырь "могу, но поломаюсь" и т.п.). Реально о вине можно говорить только, если первая сторона знала о том, что её свойства приведут к проблеме, но не информировала заранее вторую сторону и не приняла иных мер, которые были в её компетенции, в её возможностях.

Вторая сторона может сказать "ну и сиди впредь дома я исправлять ничего не буду" – и, что называется, будет в своих правах, её никто не назовёт неправой или виноватой, поскольку причина нестроения не в ней: бессмысленно обвинять одного партнёра за горшок с мочой особенности другого. Но поскольку в силах второй стороны – принципиальная возможность изменить ситуацию, постольку от неё зависит решение: продолжать брать Таньку в лес развивать общий проект, принимая на себя затраты по амортизации особенностей первой стороны, или прекратить. Это зависит от того, что именно второй стороне важно во взаимодействии, какую она готова платить цену за результат, есть ли другие способы достичь результата в обход особенностей первой стороны.

Виновата вторая сторона будет, если она игнорировала предупреждение первой стороны, что тут будут сложности, или сперва взяла на себя ответственность за ситуацию в целом, а потом попыталась переложить её на первую сторону.

Я в полтора года не могла ни обойтись без горшка, ни предупредить родителей; они взяли на себя ответственность за ситуацию, когда по неуёмной любви к карельскому лесу потащили в майский поход малолетку. Но зато, к их чести, они и не пытались возложить на меня вину за описанные головы (и другие неизбежные сложности). К счастью, я любила летний лес до полного самозабвения и готова была на любые лишения, лишь бы взрослые меня туда брали с собой.

К несчастью, родители возили меня и в лыжные походы, а зиму и лыжи я не любила: от холода у меня дико болели ноги в лыжных ботинках, и вообще зимний лес похож на покойника. Не к чести старших, эта проблема в полной мере не осознавалась ими, а моё недовольство перспективой очередной такой поездки проходило по графе "нытьё", то есть игнорировалось или вызывало раздражение. Получалось, что в том, что у меня мерзлявые ноги, я не виновата, а в том, что ною и могу испортить прогулку – виновата. К сожалению, нам далеко не всегда удавалось разделить интересы, причины, вины, возможности и ответственности. Таскаться вместе в заснеженный лес – мой интерес или родительский? Сделать впечатления от прогулки не отвратительными – в моих возможностях или в родительских?

Лыжи – частность, было и другое. Как сейчас, помню разговор за столом:

"Танька, как тебе не стыдно, и так толстая, а просишь ещё блинчиков!" "Я что, не имею права есть сколько хочу?" "Ты ешь, сколько ты хочешь, а бегай – сколько мама хочет!"

Ну вот и почему один человек должен бегать столько, сколько хочет другой? И почему он оказывается виноват, если не бегает и не хочет бегать? Я не задавалась тогда этими вопросами.

С детства у меня, несмотря на все достоинства нашей прекрасной семьи, остался комплекс некондиционной дочки, не желающей любить спорт так, как его любит мама. Танька – толстая, ленивая и неспортивная. Кто виноват?

Меня не хватало на то, чтобы сказать: мама, ты хочешь быть спортивной – так ты и будь; я не просила рожать меня и не собираюсь отдать все силы, чтобы соответствовать твоим понятиям и интересам. Меня моя фигура устраивает, я не испытываю сокрушения, что я не атлетка и не фигуристка. Могу только искренне посочувствовать твоим несбывшимся мечтам про меня.

Но вместо этого я ощущала свою вину за то, что я так устроена, и свою вину за то, что не делаю особых усилий для изменения ситуации. Я ради единения со значимыми людьми соглашалась считать ситуацию плохой и для меня – в то время как честно было бы констатировать, что меня в ней не устраивает только реакция родителей. Но для этого надо было расписаться в том, что у меня иные ценности, чем у моих старших, а это я воспринимала как измену. Естественно, что усилия (подсознательно, а потом и сознательно) я направляла на то, чтобы справиться с реакцией родителей, а вовсе не со своей комплекцией – и уж тем более не с кривой оценкой себя и своих желаний.

Пожалуй, всякого такого в моём детстве было не столько, чтобы совсем поломать способность в конфликтной ситуации искать реальные причины неудачи, отстаивать свою позицию, разделять сабж и оценку. Однако, в целом я приобрела перекошенную систему ориентации в конфликте – с упором не на решение проблемы, а на решение вопроса о вине. И не развила в себе умения определять, что именно меня не устраивает: результат и последствия результата, цена этого результата для меня, цена или последствия для участника взаимодействия (для близкого), негативная реакция близкого.

Неудивительно, что в нашей общей с Кирой жизни я впадала в горестное недоумение и беспомощность, когда надо было авторизовать и оценить результат того или иного моего действия, приведшего к конфликту. Подсознательно я перелагала на неё обязанность оценки не только серьёзности ситуации, но и моих действий (бездействия) в ней. Иными словами: я ориентировалась на "заругает / не заругает" (а впоследствии, став постарше, на "расстроится / не расстроится"). Мне, в волнениях по этим вопросам, было как-то не до того, чтобы оценить самой для себя: я получила то, что мне (нам) нужно? это приближает меня (нас) к цели? я именно этого хотела? меня устраивает результат с такими последствиями? за такую цену? и т.п.

Я по-прежнему то и дело (особенно в трудные периоды) видела себя ребёнком, которого взрослый под свою ответственность вовлёк в некое приключение: но поскольку это приключение – это то, что я хочу и люблю, то я дала своё согласие, так что теперь моя главная задача – пореже проситься на горшок как можно меньше мешать ему тащить меня на себе. В итоге я чувствовала себя виноватой, когда от моих потребностей (и тем более – от желаний) проистекали помехи Нашему Делу (в первую очередь это касалось альтерризма и всего с ним связанного). И – оцените парадокс! – с огроооомным трудом осознавала себя как источник обломов в случаях, когда я не делала чего-то необходимого (в первую очередь для себя, от заботы о здоровье и адекватности до изучения хроник и воспоминаний чо со мной ваще было-то в жизни о моих контактёрах).


Хочу подчеркнуть, что мои родители не только в ретроспективе иной раз говорили мне, что тогда-то чувствовали себя виноватыми передо мной за то или иное, но и в актуальном времени были способны иногда попросить у меня прощения и больше так не делать. Так что я по опыту оценивала и продолжаю оценивать сам процесс выяснения вины и примирения как в принципе конструктивный.

Но я знаю, что бывают семьи, где не только считают невозможным признавать неправоту старшего перед младшим (это-де вредно младшим), но и склонны возлагать на ребёнка вину за всё неприятное в своей жизни, чему ребёнок (на самом деле, объективно) является причиной. Они винят его за свои неудобства, за его несоответствие своим понятиям о правильном, красивом и общественно одобренном, за своё плохое настроение от избыточной нагрузки по его выращиванию и так далее. Сказать "нам всем плохо оттого, что тебе тут нет места, но мы этого не рассчитали, когда тебя родили" им слабо, поэтому транслируется "нам плохо, наверняка опять из-за тебя".

Логично, что ребёнок, вырастая, считает за дефолт "если вышло плохо, значит, непременно кто-то виноват", "если начали разбираться, что произошло, значит, сейчас найдут виноватого" и "если ты говоришь, что не виноват, значит, ты считаешь виноватым меня".

(В этом мировосприятии "вина", по-моему, что-то вроде медицинской пиявки. Одни толкуют о её полезности, но шарахаются, чтобы она к ним не присосалась; сходятся на том, что она должна быть – значит, пусть будет чья-то, кидают её друг на друга со словами "а, это твоя, потому что не моя" или "тебе полезно, а мне ни к чему". Другие заявляют, что вообще нездорово замечать и тем паче рассматривать эту мерзость в грязи под ногами – поэтому надо считать, что её не существует! А третьи собирают на себя вин как можно больше со словами "чем хуже, тем лучше!".)

Какой, казалось бы, интерес людям (в том числе взрослым в отношении ребёнка) находить "виноватого", от которого на самом деле не зависит исправить ситуацию, потому что, например, причина не в нём? Да целых два интереса! –

"назначенный виноватым" может (легитимно в системе ценностей обвинителей!) самортизировать паршивую ситуацию за счёт своего ресурса: взрослый "заплатит штраф", материальный или моральный, а ребёнок "постоит в углу", "останется без сладкого", тот есть даст возможность взрослым не заботиться о нём какое-то время, не отдавать какой-то кусочек ресурса;

"справедливость восторжествует", то есть у "правых" участников болезненной ситуации уменьшится онтологическая тревожность по поводу несовершенства мира, а также конкретные опасения насчёт "виноватого"(он наказан, значит, либо "раскается и исправится", либо "побоится впредь"); если виноватый – ребёнок, это тем более важно для его старших, они ведь остро заинтересованы в его правильности.

Даже не осознавая в полной мере всю эту подлую кухню, растущий человек, стремясь освободиться, начинает инстинктивно ненавидеть "разборки" и "поиски виноватого". Для него здоровым представляется игнорация межличностных (и даже деловых) трений и нестроений, а если их игнорировать уже невозможно, то нужно либо без "взаимного вынимания нервов" расстыковаться с партнёром, на время или насовсем, либо вежливо сказать "мы оба в чём-то неправы, ибо не бывает, чтобы виноват был только один".

Причём по "негласному соглашению о минимуме травматичности" самый шик даже лучше, чтобы каждый сказал "за себя": извиняюсь, наверное, я был не совсем прав! – подразумевается, что это позволит партнёру без ущерба для самоуважения сказать то же самое, то есть взаимно дать другу формальное признание правоты. И тогда каждый, расстыковавшись, может спокойно в глубине души продолжать думать, что он-то точно ни в чём не виноват, или как минимум более прав, чем партнёр.

Но это вообще-то означает, на мой взгляд, курс на расставание: если только конфликт не был чистым недоразумением, значит, проблема (в чём бы она ни состояла) осталась неосознанной, не обсуждённой, не решённой – значит, ситуация повторится, если отношения будут продолжаться ("так значит, завтра на том же месте, в тот же час!"(с)); а сколько раз можно стукнуться лбами с партнёром и вежливо извиниться, чтобы это не превратилось в полную фальшь? Только если больше не встречаться, оба расстанутся уверенные, что все ОК. Для парадигм, в которых мир – или сплошной кошмар и драка без правил, или система, где выигрыш одного возможен только за счёт другого, такое формальное извинение – действительно наименьшее из зол.


Однако даже в парадигме осмысленности чистосердечного раскаяния неформального признания вины я, подумав, нашла причины, по которым выгодно соглашаться считать себя виноватым, даже если ты, хоть убей а тем более, если многочасовая разборка к тому уже идёт не видишь, в чём твоя вина.

Вот они родимые!
Итак, "ну хорошо, я виноват...

– …только успокойся!":
окончание мучительной ссоры, особенно изнурительной для травматика с ограниченным ресурсом и вечно сочащимися ранами;

что плохо: это "успокойся" иной раз может вызвать и взрыв со стороны визави;

а можно было бы сказать: я уже не в том состоянии, чтобы спорить, беру тайм-аут, а то просто сейчас умру, да и тебе лучше отдохнуть;

– …и завтра всё исправлю!":
принятие на себя гиперответственности с целью успокоить тревогу – раз я тут вольно-невольно оказался единственным виновником всего, то я принимаю решение разбиться в лепёшку и тогда уж наверное настанет нам щастье;

что плохо: такие обещания не выполняются потому, что невыполнимы, да и забываются в отходняке после стресса;

а можно было бы сказать: если тут и правда что-то зависит от меня, давай прикинем, потяну ли я, давай просчитаем, а точно ли это то что надо, давай я попробую в этом направлении и посмотрим практически;

– …зато ты прав!":
твой партнёр, значимый для тебя человек, от которого в основном зависит твоё благополучие, остаётся вне подозрений в некондиционности, спокойнее считать, что он сделал всё, что тут нужно и возможно сделать;

что плохо: это ход, который позволяет оправдывать неумелых родителей, никчёмных супругов и так далее, чтобы ничего не менять в своей жизни; значит, кошмар будет повторяться;

а можно было бы сказать: доверяю тебе и понимаю, что у тебя есть важные резоны так действовать, но и у меня они есть, так давай их друг другу предъявим;

– …и отстань!":
мой любимый финт! как бы маленькое самоубийство "да, я виноват и это признаю, больше не трать на меня слов и сил, делай со мной что хочешь, выбрось или примени как удобрение на твоё усмотрение", этим шагом я ценой отказа от самозащиты отменяю копание в себе (потому что – какой для самоубийцы может быть аудит?);

что плохо: я исключаю выявление неприемлемых для меня внутренних причин проблемы (например, с моей точки зрения нелепых, постыдных, вообще невыразимых словами и пр.), объявив о полной капитуляции, я зато сама и разбираюсь там в себе с собой и назначаю себе вину там и такую, где и какую мне сподручнее и понятнее; мои психзащиты подсунут вместо реальных причин что-то психологически приемлемое, то есть красивое и ужасное, а главное – неисправимое моими силами: не придётся делать трудное и противное;

а можно было бы сказать: допускаю, ты прав в том, в чём меня обвиняешь; совсем или отчасти, я не могу вот так сразу осознать; если ты прав – что из этого следует, как это должно выглядеть изнутри меня? а как я, по-твоему, должен поступать, чтобы не происходило то, что происходит? мне надо подумать, проверить, мне нужна твоя помощь, но без наезда, потому что скорее всего всё сложнее, чем тебе кажется снаружи меня.


В привычной для меня парадигме "быть виноватой" означало быть временно отвергнутой, ибо равносильно "быть плохой" (пусть даже временно). Из этого следовало, что во всех конфликтах (началось это ещё в семье, но в полной мере развернулось по ходу нашей с Кирой жизни, особенно остро от проблем в совместном альтерризме) своей главной задачей я видела доказательство своей лояльности (а не выявление проблемы, во мне, во второй стороне, или вне нас, для устранения). Поэтому

либо настаивала, что, раз я ничего плохого не хотела (не злоумышляла, не вредничала, в крайнем случае просто забыла или не поняла) – значит, я не виновата! – а с тем, что произошло не знаю что делать что-нибудь придумаем, неважно;

либо соглашалась, что виновата (раз получилось то, что получилось, по факту) и, значит, достойна наказания; в таком случае надо демонстрировать полное раскаяние, в том числе стремиться поскорей это наказание получить – чтобы быть освобождённой от клейма "плохая" и очутиться принятой обратно в объятия – а с тем, что произошло не знаю что делать что-нибудь придумаем, неважно.

Кира, сформировавшись вне этого абсурдного лабиринта вины вменённой и вины самовозложенной, недоумевала на мои реакции и долгое время вообще не могла их правильно интерпретировать. Дело в том, что для неё вина, признание вины означали тот удачный вариант (см. выше), когда в ком причина, у того и возможности, он это увидел, обрадовался и всё исправил к своей пользе и удовольствию партнёра.

Поэтому она всегда с энтузиазмом бросалась выяснять, в ком-в чём причина нестроения, и бывала удовлетворена, осознав её (хотя бы часть её!) в себе – мол, плохо что я этого не видела, зато теперь увидела и сделаю всё хорошо! Но зато приходила в ярость и отчаяние, когда партнёр (это бывала не только я) либо бездумно заявлял "я во всём виноват, а в чём тебе видней", либо истерически обвинял её "виноват не я а ты, сама знаешь в чём". Зверела она потому, что оба таких заявления у неё отнимали возможность что-то осмысленное выяснить и, следовательно, реально исправить ситуацию, чтобы дальше нормально жить. В её парадигме недопустимо, нельзя "жить с виной" не потому, что это означает нелюбовь-отвержение или клеймо "некачественности", а потому, что нестерпимо опускать руки, если можно изменить положение к лучшему; если исправить нельзя – значит, надо учесть на будущее и принять меры, чтобы не повторять таких действий.


Но сейчас я говорю о себе. Я пришла к выводу, что признавать вину, считая себя не виноватым или не понимая в чём она состоит – не просто нестоящее дело, а очень вредное для личности (хотя, как описано выше, отчасти сберегающее для биологической единицы). Потому что это означает, что исправлять ничего не будешь, подписываешься, что и дальше всё будет так, а это уже прямое саморазрушение.

А если реально ощущаешь вину аж в горле жжёт и земля под тобой качается и понимаешь, естественно, в чём она конкретно – какой смысл её не признавать? Но тогда она естественно оказывается в одном пакете с соображениями, что ты хочешь и можешь сделать, чтобы изменить положение к лучшему – может, и не всё из этого получится, но даже решение и планы уже возвращают ощущение почвы под ногами.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив