Маленькие хранители свежести: полезная информация о колпачках для бутылок и преформах ПЭТ 
Вот те на.. 
О манипуляции намерениями 2022 
Таганрог, 2025 год 
Подарок умнице 
Мы одних электронов. Фраза 62. Ответ 
А не, началось 
Утреннее 
Анекдоты от Танафи Патриарх Кирилл Поздравляю отца Фотия с победой в конкурсе «Голос». Предприятие с самого начала было весьма спорным и даже, хотел бы сказать, опасным для монаха. Потому что эстрада и монашеское призвание как бы несовместимы. Но результат, на удивление, оказался положительным – думаю, и дл ...
Свежий ветер избранных пьянил, с ног сбивал, из мёртвых воскрешал...
olgavals88 — 22.06.2010
О некоторых гранях, на которых — немногие хотят удержаться, немногие могут удержаться, и лишь немногим дано удержаться
Алекс Гарридо. Акамие. В сердце роза
Грань первая: о сюжете
Жанр на СИ обозначен как псевдоисторический псевдовосточный роман. Очень точное определение, можно добавить – с элементами мистики, однако можно обозначить его и как фэнтези, благо этот термин проглотит всё – и мистику и восточную экзотику.
Автор прошёл по очень скользкой грани, положив в основу сюжета судьбу царского сына и наложника собственного отца, смешав, тем самым, две запретные темы.
Грань опасна. И обвинениями в слэше, но более тем, что таким образом от книги полностью отсекается мужская часть читателей, и среди оставшихся женщин – большинством окажутся любительницы описаний однополых отношений. Хорошо, если они увидят в книге что-то ещё… впрочем, не нам судить – лучше читать хорошую прозу на те темы, которые ищут они по сети, создавая сообщества…
Однако тем, кто останется, и кто ещё прочтёт, можно позавидовать – книга хороша.
Она объединяет в себе две части – Акамие и В сердце роза. Обе крайне насыщенны и неоднозначны, потому и сюжет их пересказать достаточно сложно – слишком много боковых линий, слишком много отступлений и притч. Если коротко – как наложник стал царём и потерял царство.
Или - как сын-наложник ненавидел отца, потом простил его и полюбил, любовью отнюдь не сыновней, потерял отца, встретил любовь настоящую – с… телохранителем и убийцей, вынужден был от неё отказаться, потому что сам стал царём, и нельзя царю любить свободного, и вновь обрёл, когда потерял царство.
Или как царь – человек, полностью осознающий преступность своей страсти и ничего с ней поделать не могущий, одержимый ревностью и вожделением, сходит с ума, подозревая в преступной страсти к наложнику всех своих детей, как он отдаёт царство старшему сыну, признаёт незаконного, и умирает – умирает один, не сумев убить вместе с собой того, кого так сильно ревновал…
Или – как младший сын жалел и любил на этот раз чисто по-братски и по-дружески единокровного брата, как пытался ему помочь, рискуя навлечь и навлекая на себя ненужные подозрения и гнев царя. Как любил он свою жену – чужого рода-племени, и других своих жён, своё царство, как в его мир пришла зараза, и он хотел мир спасти, пытаясь добраться до сказочной долины и найти там помощь, – а на самом деле погубил, потому что мир жил его любовью, и как мир воскрес, когда бывший царевич, а ныне - царь Эртхиа - вернулся.
Младший царевич становится той отдушиной, тем противовесом, который позволяет удержать сюжет на грани, не давая ему сползти в слэш. Чистотый, благородный, пылкий – и при этом живой и не пресный.
Книг две – но они всё же едины. Акамие трагична в первой части, в линии же Эртхиа заканчивается жизнеутверждающе, пронзительной темой любви и прощения.
Вторая же книга – В сердце роза – куда более тяжёлая, и основной её мотив всё же – любовь как основа мироздания, то, что держит мир.
Грань вторая: о страстях и эмоциях
Страсти бушуют, но автору вновь удалось удержаться на той грани, за которой трагедия переходит в фарс и перестаёт восприниматься.
Нагнетаемая в начале книги атмосфера ощущается почти физически – безысходность положения наложника, невозможность самоубийства вследствие религиозных установок, ненависть к царю, глоток кажущейся свободы… и вновь - рабское существование.
Эпизод, когда царевич бросается к идущему мимо брату, для которого всё вернулось на прежние места, один из самых сильных в книге. Атмосфера накаляется, и в какой-то момент желание убить царя становится физически ощутимым и невыносимым.
Невозможность такого существования для Акамие заканчивается болезнью царя – и наложник бежит, желая смерти тирану, и - возвращается с лекарством, вдруг осознав, что царь любит его более всего на свете. Ненависть уходит вместе со смертью, уступая место воскрешающей любви – исключительно психологически достоверный эпизод. И Акамие отказывается от мечты стать воином ради вновь обретённого счастья с царём…
Физически ощутимы метания старшего брата, буря чувств в душе царевича Эртхиа, и необходимость выбора между чувством и долгом для его жены. Все поступают по совести и вопреки ей, все любят и изменяют – и все правы, потому что жизнь не схема, и при столкновении культур неизбежны трагедии, преодолеть которые может лишь любовь.
Страсти бушуют – настолько естественно, что совершенно очевидно: иначе быть не может. Мир такой. Герои молоды, они дети – по нашим меркам, и почти взрослые мужи – по меркам своего мира, герои открытые и пылкие – и в силу возраста, и в силу нравов этого мира. Они не могут по-другому.
Грань третья: очень скользкая
Если Акамие – книга пусть и трагическая, но в ней тема одержимости царя наложником полностью уравновешивается линиями Эртхиа и Ханнар, Ханиса и Атхафанамы, то вторая вещь – В сердце роза - уже более сосредоточена на однополой любви, поскольку этих линий в ней три, и они все основные: Акамие – Денеш, поэт Тахин и его возлюбленный Аренджа, и Сю-юн и У Тхэ – жители очень и очень далёкой страны, куда занесло царя Эртхиа, и противостоит им лишь всё тот же царевич, потому что остальные герои достаточно второстепенны.
И тут возникает вопрос: а где грань, за которой начинается слэш?
Где грань, за которой книгу читать не хочется, ибо понимаешь – она написана ради одного?
Почему влюблённый в вампира эльф вызывает омерзение, а сгорающий в огне поэт – сочувствие?
Что удерживает книгу на этой грани? Пылкий и благородный царевич Эртхиа? Его любящие жёны? Законы мира, однозначно признающие однополые отношения между свободными людьми – преступлением, караемым сожжением на костре? Страдания царя Акамие – выбравшего честь и долг? Первая вводная часть – о трагедии наложника? Реальность мира, в котором живут герои? Притчи и сказки, которые они рассказывают? Любовное, тщательное и подробное описание деталей одежды? Язык – образный, насыщенный, витиеватый, словно несущий в себе терпкие восточные пряности? Отсутствие откровенно постельных сцен при насыщенности отношений страстью?
Всё вместе. Эпатаж на потребу - он всегда легко отличим от мира, который создан с любовью.
И вот вопрос: мог ли автор при том же сюжете взять главной героиней женщину?
Нет, ибо тогда пропал бы накал страстей. Потому что женщины жили в то время иначе, чем мужчины, и вряд ли могли мечтать «о доблестях, о подвигах, о славе». Не было бы тогда трагедии. Хотя и женские трагедии показаны: и забытой ради наложника царицы, и Ханнар, и Атхафанамы - но всё же они не настолько взламывают представление о мире, как трагедия Акамие.
И самое главное – стиль написания книги.
Грань четвёртая: об особенностях стилистики
Вещь, написанная таким роскошным языком, не может восприниматься поверхностно, на уровне одного лишь слэша. Она не может восприниматься и на уровне одного лишь любовного романа. И одного лишь приключенческого романа. И одного лишь псевдоисторического псевдовосточного романа. В ней слишком много тем, слишком много пластов, слишком много поэзии.
«Пока ему расчесывали и умащивали благовониями волосы и бороду, пока надевали и стягивали многослойным поясом штаны, да наверх рубашку, да поверх рубашки кафтан, а потом еще пояс — любимый царем широкий пояс лучника, усаженный железными бляхами, да натягивали сапоги, да покрывали голову расшитым платком, да обвивали поверх этого другим, скрученным в жгут и перевитым золотыми шнурами и жемчужным низаньем, да прихватывали рукава браслетами над локтями и на запястьях, да укладывали оплечье и золотой нагрудник, да подавали кинжал, который он заткнул за пояс, и меч в ножнах, которые он пристегнул к поясу... нет, не успокоилась душа, не отошла от обиды.
Для нее, для нее одной оставил родной Хайр и пошел против отца, для нее же делил кров и пищу с немытыми кочевниками-пастухами, водил их по степи, сбивал в войско...»
Автор владеет языком безупречно – ему удаются и длинные витиеватые описания, и повседневная речь. Красота слога завораживает, книга течёт плавно и вольно, и, самое главное, нигде не выбивается из эпохи. Нет ни одного сбоя, ни одного случайного слова, которое вырывает из полного погружения, ни одного анахронизма. Безумная красота слога – по-восточному пышного, затягивающего, завораживающего.
И самое главное – в этой красоте нет самолюбования, нет горделивого «Смотрите, как я могу!» Язык красив – естественной, свободной красотой, прекрасно осознающей, что самоутверждение ей не нужно.
Грань пятая: неуловимая
И есть в книге то самое, неуловимое – душа. Откуда она берётся? Почему она чувствуется? Может, потому, что слова Сирина, обращённые к Эртхиа, на самом деле – о творчестве?
«Сумеешь удержать это? Сумеешь любить неустанно, всегда так, как сейчас? Пока сердце твое не остынет - этот мир, где бы он ни был, из чего бы ни был сотворен, этот мир - твой.
Счастье твое не будет легким. Ты не забудешь того, что видел и что знаешь сейчас - всегда будешь чуять под светом и звуком пустоту. Источником этого мира - твое сердце.
Чем он тебе не настоящий, Эртхиа? Или ты хочешь проверить?
Нет, сказал Эртхиа. Только скажи мне. Что же, они - живые ли? Для меня ли только этот мир или и для них тоже? Объясни, есть ли они, когда я не вижу их, если только слышу - где их видимый образ? Если даже не слышу - остаются ли они быть или исчезают и являются снова, когда я вспоминаю о них?
- О Эртхиа! - воскликнул Сирин. - Знал ли ты это прежде, от рождения и до этого дня? Как не знал ты этого прежде, так ни к чему тебе это знать и теперь. И настоящих миров разрушено без числа теми, кто задавал такие вопросы. А этот мир еще хрупок, и ты непривычен к своему делу: держать его своей любовью. Но всё в нем живое, и все в нем - живые. Возьми же воду, Эртхиа, неси ее Ханнар. Живи и люби, Эртхиа, и запомни, нет дела важнее ни у тебя, ни у меня.»
Да – речь и сотворённом мире. Но – не так ли авторы ощущают своих героев, и созданные ими миры? Именно так – слова, заполняющие собой пустоту, создающие людей и удерживающие их в мире, и чем точнее и ярче слова – тем реальнее мир и люди в нём…
Грань шестая, в которой всего лишь утверждается, что автору удалось пройти по всем скользким граням и никуда не сорваться – ни в слэш, ни в эротику, ни в псевдоисторичность, удалось создать свой мир – живой и яркий. А этого хотят очень немногие. Но из тех кто хочет – немногие способны. И из тех, кто способен – немногим удаётся. Или немногим дано.
Но ведь главное – захотеть?
Оставить комментарий
Популярные посты:
Архив записей в блогах:
В преддверии Олимпиады в Рио, Бразилия делает интересные документальные фильмы, журналисты пишут чудные исторические мемуары, достают из архивов на всеобщее обозрение потрясающие фотографии. Поблагодарим бразильцев за силовую подачу, которую они подарили не только мировому классическому, ...
Если под этим постом комментаторы будут оскорблять друга друга, публиковать кучу фото и видео, буду безжалостно банить, даже если буду согласен по сути (не по форме) написанного, без обид, но нервы и так ни к черту. апд. все. комменты закрыл. просил же. ...
Эстетически шикарный жёсткий фильм об экстремистской ячейке шанхайских подпольщиков времён японской оккупации 1930-х г.г. ( время/место действия не слишком важно: ведь "жизнь" - только слово, есть лишь любовь и есть смерть ). Критик Sean Axmaker назвал его пышным и ...
Недавний опрос Левада-центра показал, что среди главных достижений Путина россияне видят «укрепление международных позиций России». Да и то сказать, таких поворотов в международных позициях России, какие произошли на последние 15 лет, страна знала немного, если вообще знала. Что остави ...
