Сталинщина в воспоминаниях русских крестьян. Сборник №5.

historical_fact — 14.01.2022
Здесь воспоминания крестьян - очевидцев коллективизации и раскулачивания преимущественно в Кемеровской и Новосибирской областях, а также Алтайском крае и некоторых других регионах СССР. Некоторые воспоминания дополнены соответствующими архивными документами.
В данном сборнике: Варвара Ивановна, Дарья Михайловна, Соломатова М.К. и Жиганова Н.Ф., Мальцева Ф.С., Климовы Т.А. и В.Д., Мария Михайловна.

N Варвара Ивановна (фамилию просила не называть) родилась в Алтайском крае ещё до Первой Мировой войны. Точную дату не помнит, а в паспорте проставлена, по её словам, неправильная дата – 1914 г. Рассказ записала Филонова Светлана в 2000 г. (г. Кемерово)

"Семья у нас была большая – 12 человек. Жили мы нормально: было две лошади и три коровы, свой хлеб, лён. Все дети умели ткать, вышивать, ухаживать за домашней скотиной. Наш дом стоял на краю деревни. В нём была всего одна комната, вдоль стен – лавки...
Помню, что к новой власти отец относился почтительно, но с опаской и недоверием. Он старался отгородиться от внешней жизни, связанной с этой властью. Но это получалось с трудом. У нас все так к властям относились.

На деревенских вечерках можно было услышать такую частушку: «Коммунисты – люди чисты, жеребятину едят. Если этого не будет, они Бога матерят». Или вот ещё одна: «Колхозник идет, весь оборванный. Кобыленку ведет, хвост оторванный». Бывали частушки и с солеными словами, которые я тебе, девушке, сказать не решусь.
Пели их, конечно, скрытно. Но порой осмеливались и на открытое пение. Только потом эти певцы куда-то исчезали. Мы, дети, узнавали об этом не сразу. Постепенно такие частушки слышались все реже и реже. Родители обо всём этом перешёптывались. Но разве от нас что скроешь?

Поскольку отец... был грамотным и даже знал чужой язык, его во время коллективизации поставили раскулачивать односельчан. Отец очень не хотел этим заниматься. Ведь в деревне все друг друга знали: с этим крестился, с тем поженился, с третьим был роднёй. Поэтому в ночь перед раскулачиванием отец предупредил всех, к кому они утром должны были придти. Все всё и попрятали. А отец с приезжими из города потом не особо и искали.
Дядя мой в ту ночь надорвался. Он прятал зернодробилку, а она оказалась тяжелой. Соседка тетка Наталья неумело спрятала свои вещи, и их сразу увидели. Эта тетка была, наверное, одной из самых бедных в деревне. Составили акт, и всю семью куда-то отправили. Никакого суда, конечно, не было.

Примерно через месяц после этого отец собрал нас и увез в город Щегловск. Раньше уехать нельзя было, так как это бы вызвало к отцу подозрение. Слава Богу, в деревне отца никто не выдал. Но
судьба его была поломана. В городе мы тоже не очень-то свободными были.
Я считаю, что раскулачивание было преступлением против людей. Но так думать я стала не сразу. Тогда все так жили. Как-то по-другому жить было невозможно. Да и не знали мы, как это – по-другому. Тем более, что тогда всюду говорилось, внушалось, что всё идёт хорошо, всё так и надо, всё отлично, и дальше будет только лучше. Но жизнь не обманешь!"

N Дарья Михайловна (фамилию просила не называть) родилась в 1912 г. в д. Верхотомка нынешней Кемеровской области. Рассказ записал Васильев Максим в 1999 г. (д. Верхотомка)

"В нашей семье было восемь ребятишек. Жили богато. У нас было своё большое поле и двор полон скотины. Воспитывались мы сами. Слушались старших. За ослушание было наказание. С раннего детства дети помогали родителям по хозяйству.
Мамка наша долго не прожила. Она померла от тифа. Мне было 10 лет, когда появилась мачеха. Она строгая была. Заставляла много и подолгу работать, не любила нас. Но к работе я была привычная, и мне нечего было её бояться. Мы жили свободно: земля была своя, работать не ленились и никому ничего не были должны.

Помню я и гражданскую войну. Для нас она не войной была, а какой-то беготней. Запомнила, как белые солдаты переправлялись через Томь. У всех – ружья, шашки. А кони у них падали от усталости. Они их бросили, а новых у верхотомских хозяев забрали...

А когда красные пришли, они во все дома заходили и отбирали всё, что приглянулось: скотину, продукты. Но я их не осуждаю. Они разные были. Некоторые вообще ничего не трогали, просто про белых спрашивали. Из-за этой кутерьмы пожаров в селе было много. Сгорело несколько дворов. Это красные сжигали те дворы, на которых находили белых беглецов. А беглецов этих и хозяев дворов уводили куда-то. Люди говорили, что их расстреливали. А потом всё как-то стихло. Пришли новые люди. Да и не люди это были, а батраки. Всякая голытьба в этой кутерьме в люди выбилась. Раньше они на богатых работали, а теперь своих хозяев гонять и ссылать стали. У нас самых лучших хозяев сослали куда-то в даль...

В двадцать шестом году нам свободу дали. Мы могли жить, как раньше жили. Нам сказали, что мы можем заводить скотину, сколько хотим, лес рубить и строиться. Мы вроде бы сразу хорошо зажили. Продуктов стало много. Мы на ярмарку их вывозили. Они дешевыми стали. А зимой мы их в Томск наладились возить на лошадях. Томск был городом учебным, и цены там были высокими. Из Томска батька нам подарки привозил. Помню, он мне платок в большой цветок купил. Но так продолжалось недолго. Власть опять менять что-то принялась. Плохо стало.

Про эту власть я плохо, что помню. Знала, что Ленин правителем был и что его будто убили. После него неразбериха какая-то была. Потом Сталин пришёл. Но нам не до власти было. Мы ею не интересовались. Нас земля к себе просила. Мы на ней с утра до ночи трудились. Она нам хороший урожай давала. В двадцать девятом году нас опять власть стала прижимать. Коммуны выдумала. Потом в колхозы всех стали сгонять. Я уже тогда замужем была. Вот тут мы потеряли всё!
Которые из хозяев хорошо работали и богато жили, их в ссылку отправляли. Кто-то из них в лес убегал. Тем, кого в ссылку отправляли, считай, повезло. А многих из богатых зимой сажали на сани, отвозили в лес и там оставляли. Ни ружей, ни инструментов им брать не разрешали. Сколько их там поумирало! Это всё были рабочие-труженики! Говорили, что многие бежали. Может, дай Бог, спаслись?!

Которые из деревенских только языком чесать умели, жили в бедности и нищете, те нас и пограбили. Да ещё понаехали к нам из голодной России. Всех тружеников и поугробили. Они-то и развезли землю по пустырям. Такая боль у людей стояла от этого! Не прошла она у меня и до сих пор.
Мы с мужем поняли, что нас до смерти прижимают. Как-то исхитрились получить справку и сбежали в город. Поселились в бараке. Там и стайка небольшая была, и огородик всего из нескольких соток. Мой муж был лучшим плотником и кузнецом. Отменный ремесленник был. У меня потом второй сын по его стопам пошел, стал кузнецом. Муж работал в заводской мастерской. Целыми днями там пропадал. Устанет, не выспится, да ещё по дому какие-то дела делает.

А я за хозяйством присматривала да детей воспитывала. Их у меня было девять. Сейчас вот только шестеро осталось. Очень трудно жили, но ребят на ноги поставили. Одежды у них было очень мало. Они день ходят, а вечером я их одежду постираю, а утром они чистую одевают. Сменной одежды не было. Только после войны мы купили всем сыновьям костюмчики, а дочери платье. У нас всё на муже держалось. Он ездил в колхоз продукты зарабатывать. Привезет картошки, я её продам и детям хлеба куплю. Вот так и прожили – наполовину впроголодь.

Праздники мы отмечали весело. Собирались всей улицей, кто что принесет. Пообедаем, а тут и гармошка заиграла. Плясали. Песни и частушки пели. А молодежь ещё потом допоздна гуляла. Мы отмечали и 7 ноября, и Рождество. Я крещенная была и в Бога верила. Я и сейчас верю. Не верить в Бога нельзя!..

Потом была страшная война. Хотя из нашей семьи на ней никого не было, но всё равно страшно! Муж мой во время войны учил детей разным ремеслам и специальностям. После войны мы стали лучше жить. В 1949 г. старший сын пошёл в техникум. Я пошла работать. А потом и власть сменилась. Сталин умер, а на его место встал Каганович. Вот при нём мы и зажили хорошо. Я тогда опять в деревню переехала. Мы опять узнали свободу. Но он не долго продержался. Сбросили его, и руководителем стал Хрущев. При Хрущеве опять землю стали отбирать и налог большой за скотину брать. Объявил, что мы обогнали Америку. Деревни при нем разогнали, и земля опять стала пустовать.

Сейчас лучше стало жить! Смотрю я на молодых, они - веселые. Значит, у них хорошая жизнь. Хотя мы тоже веселыми были, а жизнь… Конечно, жаловаться на жизнь можно. Ну а мне жаловаться не надобно. Я уже на десятый десяток иду. Старые не должны попрекать молодых в их житье. Хотя молодые обязаны слушать старших. Молодым жить, а старым за них радоваться.

За властью я не слежу. Знаю президента, мне и достаточно. А что там власть делает… Это она себе проблемы наживает."

Соломатова Мария Кирилловна родилась в 1914 г. в д. Подъяково нынешней Кемеровской области. Жиганова Наталья Федоровна родилась в 1917 г. в д. Подъяково. Живут там же. Рассказ записал Лопатин Леонид в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования») (д. Подъяково)

"Соломатова - До колхозов мы жили небогато. Родители держали лошадь, корову, чушек, овечек. В семье было восемь ребятишек. Но мы тогда не голодали. Хлеб на столе был всегда. Мать вошла в колхоз в 1931 г., когда умер отец. Завела в колхоз скот, телегу. Жалко! А деваться некуда было. Тогда всех в колхоз гнали.

Жиганова - Да-да! Что-что, а хлебушек-то всегда могли поесть до колхозов. Кисели варили, сусла… Детям всегда лакомства были. Голодными никто не ходил. Когда колхозы стали создавать, то крестьянам сказали, что если не зайдете, у вас все отберут, и землю, и имущество.

Соломатова - Тогда кулаки были. Так называли крестьян, у которых были в хозяйстве несколько лошадей, коров, чушек. Это не обязательно богатые крестьяне. Главное – они не хотели вступать в колхоз. В нашем хозяйстве также корова, лошадь, чушки водились. Но мы вступили в колхоз, поэтому не были причислены к кулакам.

Жиганова - За работу в колхозе нам давали зерно. Денег мы не получали, а полученного на трудодни зерна, на пропитание не хватало. Люди держали подсобное хозяйство. Налог, правда, нужно было выплачивать очень большой. Брали налог с любой живности.
Мы курей держали, а яйца не ели, все сдавали. Молока не доставалось. Черт знает, куда все шло!

Соломатова - На целый день наваришь себе крынку травы и рано утром в поле идешь. Семь километров шли пешком, да ещё тащили на себе вилы, грабли, литовки. А вечером в двенадцать часов домой придешь, муж еще на работе, скотины дома нет – где гуляет? Дети еще малые, справиться с ней не в состоянии. Не знаешь, за что браться, кого и где искать.

Если на работу не выйдешь - накажут. Из колхоза выгонят без справки. И куда ты тогда пойдёшь? В городе тебя без паспорта и справки никто на работу не возьмёт. Ложись и помирай! О-о-о! Тогда так строго было! Работали мы сутками. День жнёшь, ночь молотишь. А осенью получишь дулю.
Как и на что жили старые люди, не знаю. Но знаю, что никаких пенсий колхознику не полагалось. Дети, наверное, кормили. После войны уже стали получать 28 руб. Но это были смех, а не деньги.

В 1936 г. я решила из колхоза уйти и работать в городе на производстве. Но меня из колхоза не отпустили. Чтобы уехать из колхоза, нужно было получить справку. Провели собрание, на котором выяснилось, что я будто бы должна была колхозу пуд зерна. Вот так! Я пять лет работала от зари до зари, не доедала, на трудодни, считай, ничего не получала, и ещё оказалась должна. Мне справку не дали, и по решению собрания отправили «на кубатуру» за Барзас лес валить.
Для кого и для чего мы там работали, не знаю. Знаю, что наш колхоз перед государством должен был выполнить план по лесозаготовкам. Вот зимой на лесоповале я отрабатывала тот пуд хлеба. Но когда вернулась, справку мне давать не хотели. Я насилу её выбила от начальства. Не отпускали из колхоза, и все тут! Как крепостные были. Нашей судьбой полностью распоряжалось начальство. Решало - где нам работать и где жить.

Жиганова – Да! За нас всё решали - кому быть председателем, кому бригадиром. За мою бытность много председателей колхозов сменилось. Высокое начальство присылало к нам из города председателей. Но иногда на председательский пост и из деревенских кого-то ставили. А нас заставляли за них за всех голосовать. Будто бы мы их сами выбирали.

Соломатова – Попробовали бы мы не проголосовать! Это означало идти против власти. А власть мы боялись! Власть-то ИХ была, начальства. От власти нам помощи ждать не приходилось. Я маленькая без родителей осталась. Придешь к власти в правление за помощью, нечего не получишь. Лучше не ходить, не просить, не унижаться. Всё равно тебе откажут в правлении нашего колхоза.

Жиганова - Помнишь, подружка, сколько мужиков из нашей деревни ещё до войны угнали непонятно куда и непонятно зачем? Власть и угнала. Безвинных угоняли!

Соломатова – Да, конечно, помню. Выслали как-то за один раз не менее 15 человек. Моего дядю вместе с ними забрали. У него было восемь девок. Жили они в старенькой избёночке, имели коня, да корову. Он хотел для семьи построить хороший дом. Уже и сруб поставил. За дядей приехали, арестовали, сруб забрали, скот увели. И все! От него никаких вестей мы уже не получали. Что с ним сталось - не знаем. Пропал, как говориться, и ни слуху, ни духу. А жена с девками так ни с чем и осталась. Да, у нас по деревне много таких семей было.

Жиганова - Раньше мы так много работали на колхоз, что на личную жизнь времени не оставалось. Даже на свидания некогда было бегать. Однажды моя мачеха решила, что мне пора замуж, взяла и выдала меня силой. Я с мужем всю жизнь прожила, девять детей ему нарожала. А куда деваться? Раньше стыд-позор, если от мужа уйдешь.
В деревне были свои традиции, которые от дедов пришли. Родители учили нас уважать старшего человека. Да и вообще уважению к человеку учили. Раньше в деревне люди друг с другом завсегда здоровались. Здоровались даже с незнакомыми приезжими людьми. Пьянства сильного не было. Праздники гуляли весело, всей деревней. Переодевания устраивали, ходили ряжеными. Но это до колхозов гуляли. А когда колхоз пошел, так некогда стало веселиться. Колхозы пришли - праздники ушли.

Соломатова – Да тогда и воровства сильного не было. Не знали хулиганства. А ведь и милиционера-то не было! Хулиганство всё – от неуважения к человеку! А мы друг к другу с почтением относились. Хотя, конечно, и ссоры меж собой случались. Как без этого!
Недалеко от нашей деревни есть кедровый бор. Мужики сами время знали, когда за шишками ходить. Никого не наказывали, но никто в бор не ходил до 15 августа. Обычай был такой! От дедов достался. Обычай и уважали.
А когда колхозы появились, запрет вышел - не бить шишки до 15 августа. Если поймают, накажут. Кедровые шишки стали колхозными. Тогда и появились люди, которые били шишку до заведенного срока. До колхозов сбор кедровых шишек был как забава, а во времена колхозов эти орехи были хорошим подспорьем в пропитании. Хлеба на трудодни не хватало. А в войну нам хлеб давали по 2-3 кг. на семью в месяц.
После войны стало маленько лучше жить. Ходили слухи, что колхозы распустят. Жаль, что не распустили. Может быть, жизнь в деревне бы и наладилась.

Соломатова – Я всю жизнь работала-работала! И всё бесплатно. Хорошо, что Вы спрашиваете о том, как мы жили. Пусть люди знают свою историю. Может быть, мы что и неправильно делали, так люди должны знать про это. И не жить так, как мы! Мы ведь закончили только по 4 класса. И то хорошо! А соседка моя вообще один день училась. А какое это образование 4 класса?! От нас требовались только рабочие руки и повиновение.
Нам говорили, что Ленин наш вождь, и Сталин наш вождь. Мы им верили и делали, что они нам велели. Сталин был нашим хозяином. Мы жили в постоянном страхе. То, что я сегодня Вам говорила, лет десять назад я ни за что бы не рассказала. Сразу бы забрали. Не я первая была бы. У нас много таких было.

Жиганова - Куда нас теперь повезут? (смеется). Подружка, мы с тобой тут наболтали. Хоть мы и старые, а жизнь дорогА. Умереть дома хочется!"

Мальцева Федосия Сергеевна родилась в 1914 г. в д. Ярхи нынешней Новосибирской области. Рассказ записал Московский Евгений в 2000 г. (г. Кемерово)

"Я родилась в большой семье, где было семь детей: 4 мальчика и 3 девочки. Семья была работящая. В страду брали сезонных работников. До замужества мать работала у богатых людей на кухне. Когда собралась замуж, ей хозяева подарили хорошее приданое и корову.
К моменту коллективизации в родительском доме осталось двое детей, в том числе и я – самая младшая. Старшие дети жили своими семьями. Самое крепкое хозяйство было у старшей сестры Екатерины.

В начале коллективизации объявили, что её семья, в которой было два работника, - семья кулаков. Всем селом пришли их раскулачивать. Из детских воспоминаний у меня осталось, что происходил форменный грабёж их хозяйства. Её свекровь и свекра куда-то отвезли, а ей с мужем разрешили остаться в деревне. Все думали, что раскулачивание на этом и кончилось. Но не тут-то было! Стали раскулачивать дальше. Дошла очередь и до нашей семьи.

К этому времени отец раздал все свое хозяйство по семьям старших детей. У себя оставил только корову и лошадь. Но нас всё равно раскулачили. Забрали всё подчистую и из дома выселили. Из деревни, правда, не выслали, потому что второй сын женился на сироте, и это повлияло на судьбу родителей. Наступили времена тихого выживания. Боялись всего. Даже о судьбе родственников
узнать страшились. Боялись их подвести или сами пострадать «за связь с раскулаченными».

Боялись готовить есть: а вдруг сосед зайдет и увидит, что у них есть хлеб и донесет властям. Такой случай у нас был. Соседка пришла и попросила хлеба для детей в долг. Мама такой хлеб пекла, что на всю деревню славилась. Дала от чистого сердца. На другой день в доме был обыск, проверяли, чем мы питаемся. Ничего особого не нашли. Тогда забрали мамины ботинки…

Учиться мне не разрешили. Надо было работать. Вот - прялка, вот - твое место.
И все-таки молодость брала своё. Молодежь жила и веселилась.

В 18 лет вышла замуж. Мой муж был сирота. Матери у него не было. Отец его был каким-то неудачником с женами. Не везло ему с ними. Их у него было три. Но все они после родов умирали. Вот и пришлось отцу одному троих детей поднимать. Трудно ему было: нищета, разруха. В деревне о нем слава была как о человеке, обделенном судьбой. Ну, а его сын Тихон к этому времени уже отслужил в армии и вернулся в деревню красивым богатырем. Стал председателем колхоза, уважаемым человеком.
Работали очень много, а результата - никакого. Кругом воровали, друг за другом следили, народ голодал. Боялись из-за воров из дома выходить. А если кто, по старой привычке, забывал закрыть на замок дом, его обязательно обчистят. Даже “справные” мужики от такой жизни запили горькую.

А в колхозе работали за палочки, то есть за отметку учетчика о твоем выходе на работу. За работу, считай, ничего нам не платили. Все мысли были об одном - где что-то взять, чтобы семью накормить. И это время, оказалось, ещё не самым страшным.

На фронт ушли все здоровые мужчины. Вот тогда-то мы узнали, что такое настоящий голод. У людей забирали всё. Нам приходилось есть лебеду, крапиву. Болезни пришли такие, которых раньше никто не знал - цинга, тиф.
Через полгода пришло известие, что мой муж пропал без вести. К этому времени у меня было трое детей: 6 лет, 5 лет и 1 год. Чтобы спасти детей, воровала все, что можно было украсть. Кажется, что это стало моей жизнью. Было страшно подумать, что же будет дальше!
Как-то мы с сестрой пошли ночью собирать с уже убранного поля картошку. Нас поймали. Был суд, который приговорил меня к ссылке на принудительные работы, а детей сдать в приют. Но судьба оказалась ко мне добра. В это время в сельсовет пришел запрос: сообщить о судьбе семьи старшего лейтенанта Тихона Никифоровича – героя войны, награжденного орденами, который давно не получал от неё писем. Муж оказался жив! После этого председатель сделал вид, что никакого приговора суда не было. Наша семья стала получать довольствие за солдата на фронте.
До конца войны оставалось почти два года. За это время люди еще больше озлобились…

Ни клуба, ни церкви в деревне не было. Жили надеждой на скорый конец войны. После войны в деревню мало мужчин вернулось. Но мой муж пришёл целым и здоровым. На фронте он подружился с умным и грамотным человеком. Тот ему многое объяснил, многому научил. И посоветовал ради детей уехать из деревни. Этот совет с очень большим страхом был принят. И в 1947 г. семья переехала в Кемерово. В городе страха и нужды было не меньше, чем в деревне. О политике, о Сталине, о партии не только говорить, а даже задумываться боялись. Наших кемеровских соседей объявили врагами народа за то, что их пятилетняя дочь что-то нарисовала на портрете Сталина.

Семья продолжала жить трудно. Но родители очень хотели дать детям образование. Сыновья уже были большими, и им было учиться в школе поздно. Зато дочь оправдала эту надежду. А за ней потянулась и вторая дочь (она родилась в 1949 г.), которая тоже получила высшее образование.
Сейчас я вижу, что наши с мужем усилия в налаживании жизни были верными. Спасибо фронтовому другу моего мужа, который подсказал нам путь. Мои сестры и братья, оставшиеся в деревне, жили, может быть, посытнее нас. Но пьянка сгубила не только их самих, но и их детей, а теперь и внуков. Я горжусь, что мои внуки получили образование. Нет богатства, но и горького похмелья нет!

В какую сторону изменилась жизнь в годы реформ? Не знаю. Вижу, что некоторые богатством видимым-невидимым обзавелись. Ведь не трудом это богатство нажито. Мы воровали, чтобы прокормить себя и детей, а сейчас воруют и убивают, чтобы жиреть и богатеть!"

Климовы (мать и дочь) родились и выросли в д. Барановке нынешней Кемеровской области. Таисья Антоновна родилась в 1914 г., Валентина Дорофеевна – в 1936 г. Рассказ записала Лопатина Наталия в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования») (д. Барановка)

"Таисья Антоновна - Ой, Валь, а с какого я ж года? Да, да! Я родилась в 1914 г. Родилась и всю жизнь прожила в Барановке. Нашей деревни уже более двухсот лет.
Я Вам сейчас всё расскажу. Расскажу, как мы жили в колхозе. Раньше нас молчать заставляли. А сейчас – всё можно!

В 1930 г. я вышла замуж. До 1937 родила троих девочек. А в 1937 г. моего мужика забрали в тюрьму. Он у меня ученый был, на ветеринара выучился. Сначала работал по специальности, а потом бригадиром пошел. В тюрьму его забрали как вредителя народа. Сказали, что будто бы у него где-то было не боронено. Мне с ним даже проститься не дали. Он только рукой мне махнул… и всё! Больше я уже его никогда не видела (плачет). А было мне тогда всего 22 годика. Мне одной пришлось растить детей. Я день и ночь работала, день и ночь (плачет).

Валентина Дорофеевна - Ну, мама, не плачь. Мы же выросли, не пропали.

Таисья Антоновна - Куда отправили мужа моего, я не знаю. Тогда много мужиков угнали из деревни, человек пятьдесят, не меньше. Гнали их пешком в тайгу. Никто потом не вернулся, и писем не было. Перед тем, как их угнать, к нам в деревню приезжал уполномоченный. Он и выискивал, кого по этапу отправить. Выискал! Забрали самых работящих мужиков.

Валентина Дорофеевна - Когда отца забрали, мне только годик был. Я отца не помню. Когда подросла, спрашивала об отце. Люди говорили, что он у нас был мужик справедливый, энергичный, грамотный. И еще говорили, что таких, как он, власть не любила, что вот таких как раз и забирала. Говорят, ту партию арестованных, в которой отец был, в Магадан отправили.

Таисья Антоновна - Их назвали кулаками. А какие они кулаки? У них семьи были большими, они работали хорошо. Поэтому у них всегда было что поесть и что надеть. А лодыри в бедняках ходили. Кто лодырь, тот, значит, не кулак? Хороший? И до 1937 г. раскулачивали. Я замуж вышла в 1930 г., и мы с мужем жили сего родителями, то есть, со свекрами. А в 1931 г. их раскулачили. У них забрали всё-всё! Даже кадку самодельную вынесли. Ничего не оставили. С дедами ничего не сделали, видимо, сильно старые были. Но добро все забрали. А попробуй в преклонные года начни хозяйство
с нуля! У кулаков все забирали. Скот в колхоз угоняли, а куда вещи увозили, не знаю. У кого были круглые дома (по кругу крытые) считался состоятельным хозяином, его забирали.

Валентина Дорофеевна - Я уже большенькая была, когда в 1940 г. у нас забрали амбар. Сделали его колхозным. Но ведь он же был наш. Мамка с отцом его заработали!

Таисья Антоновна - Сколько я работала! Я же одна детей растила (плачет). Работала в колхозе дояркой. Но это только считалось, что дояркой. Днём коров дою, а ночью иду молотить или ещё куда пошлют. Вот так я страдала всю свою жизнь…

Валентина Дорофеевна - Когда отца забрали, старшей сестре Ленке было 6 лет, а мне, младшей, всего годик. Мы нашей мамки почти никогда не видели. Она все время на работе была. Одно время мы со стариками жили, но они умерли. Ленка у нас вместо мамки осталась. Мы ее слушались. Строгая такая. Сейчас понимаю, что у нее и детства-то и не было, все за нами ходила. А в 1941 г. она уже ходила полоть колхозное поле. А было ей тогда всего 10 лет.

Таисья Антоновна - Ленка у меня молодчина, во всем мне помогала. Я пойду на работу, дам ей норму, что сделать по хозяйству нужно, все сделает. Молодец!

Валентина Дорофеевна - Она у нас молодец!

Таисья Антоновна - Денег в колхозе нам не давали. Жили в бедноте. Ели картошку да траву всякую. Такая трава у нас росла - вся в мягоньких шишечках. Мы её пестиком называли. Сейчас она уже почему-то не растет. Мы из пестика и хлеб пекли, и сушили, и сырым ели.
Прежде чем коровам дать сено, мы его перебирали, отбирали сухую траву и варили для себя заварюху. Иногда туда добавляли молоко и муку. Какая-никакая, а всё-таки еда.
Одеть и обуть нечего было. Сами пряли и ткали. Холщевую одежду носили. Зимой резиновые чуни наопушняешь (то есть, затолкаешь туда овчину) и носишь. А колени тряпками обматывали, чтобы они не мерзли. На водопой зимой коров водили, сами делали прорубь. Помню, пригонишь их на ферму, а раздеться не можешь. Потому что вся одежда вымокала и застывала на тебе коробом.
Ой-ой-ой, как жили! Конечно, я сильно уставала, очень тяжело было. Да только тогда молодая была. Всё нипочем казалось.
А знаете, хоть голодно было жить в колхозе, но весело. На работу и с работы с песнями шли. А почему так, не знаю. Наверное, песни были красивыми.

Валентина Дорофеевна - Я тогда маленькая была, так мне казалось, что так и надо. Хорошей жизни мы и не видели. Господи, подумать страшно. А что мы носили? Носили холщовые платья. Это почти что – из мешковины. После войны рабочие воровали на заводах ситцевые упаковочные мешочки и продавали на базаре. Люди покупали и шили из них одежду. Помню, мамка купит их и нашьет таких красивых платьишек. Оденет меня, как куколку.
Корову мы всегда держали. Но нас налоги просто душили. Это даже я помню. До 1953 г. налоги были страшные. А своё хозяйство держали потому, что какие-то крохи все равно перепадали. Мебели, считай, у нас не было. В доме стояли лавки, стол и кровать. Их еще отец сделал. И всё! На кровать клали матрацы, набитые соломой. Укрывались самотканными одеялами, а зимой - шкурами. Блохи нас заедали, которые в этих шкурах заводились. Хотя в доме мы всегда чистоту соблюдали. Как мы с блохами только не боролись. Не было от них спасения. Только в 1957 г. появился дуст. Тут блохам и конец пришёл.
Мы жили так же, как и все в округе. Хоть наша мамка всегда в передовиках ходила.

Таисья Антоновна - Да, у меня и медали есть. Когда первую давали, думала, денег дадут. Нет, не дали! А зачем мне эта медаль? Медаль разве поможет? Правда, уже после войны дали мне швейную машинку «Подольскую». Тогда на них дефицит был большой. Вот это была награда так награда!
У нас считалось, что в колхозе хорошо живётся конторским. Кто в колхозной конторе или сельсовете работал, тот и жил хорошо. Не то, что мы, трудяги! Конторские всегда людей подъедали. Уж, шибко хорошо они людей ели, им все доступно было. А мы вот не выучились, чтобы конторскими сделаться. Тогда нас родители не пускали учиться. Нам, девкам, прясть и ткать нужно было. А потом работала всю жизнь, некогда было учиться. Я совсем неграмотная. Хорошего в своей жизни ничего не помню. Всю жизнь работа, работа, работа! И всю жизнь, с 22 лет, одна живу, без мужа… (плачет).
А дети у меня хорошие, всегда мне помогают! До сих пор обо мне заботятся."

N Мария Михайловна (фамилию просила не называть) родилась в 1914 г. в селе Курс-Смоленка Чебулинского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записал Тарасун Максим в 1999 г.

"Отец мой - Михаил Андреевич и мать - Лукерья Митрофановна имели пять сыновей и пять дочерей. Я была вторым ребенком. Поэтому мне приходилось быть и за мамку, и за няньку. Отец вернулся с германской войны весь израненный. Он был хорошим портным, шил шубы, полушубки, точал сапоги. Односельчане платили ему хлебом, крупой, салом. Кто чем мог. У нас было два коня, две коровы, овцы, свиньи, гуси, утки, куры. Сеяли рожь, пшеницу, гречиху. Была своя маслобойка.

Одевались мы, как и все односельчане, просто: шубы или полушубки из дубленой овчины, тужурки, зипуны. Летом носили юбки, кофты, нагрудные фартуки. На голове у женщин - разноцветные платки, а девушки ходили без головных уборов. Зимой обряжались в полушалки. Питание у нас было, конечно, хорошее. Ели щи, гречневую или пшенную кашу, мясо, сами пекли хлеб, пили молоко, делали варенье. Масло не переводилось.
Магазина в селе не было. Всё необходимое мы производили в своем хозяйстве. А за сахаром или чем-то другим ездили в Мариинск. Обстановка в доме была самая простая. Всю мебель делали деревенские столяры: деревянные кровати, лавки, большой стол. На полу лежали самотканные дорожки.

В школу я пошла в 12 лет. Дети разных возрастов сидели в одном классе. Мама сшила мне холщовое платье, заплела атласную ленту в косу и отправила в школу. Обед брали из дома: кусочек сала, хлеб. Но учиться долго не пришлось. Проучилась всего два года. Надо было помогать родителям справляться с хозяйством и детьми. Так мы жили до 1929 г. А потом началось! То всех поголовно в коммуны гонят, то всех подряд раскулачивают! Выгоняли с насиженных мест и увозили неизвестно куда. Беда не обошла и нашу семью. В 1937 г. арестовали отца. Его признали врагом народа за то, что по воскресеньям он пел в церковном хоре. Расстреляли. Нас раскулачили, то есть забрали всё наше добро. У нас абсолютно ничего не осталось.

Мать арестовали и посадили в тюрьму за то, что мы не сумели заплатить налог. А с чего было платить?! Ведь у нас всё отобрали! Нас, детей, из деревни выгнали. Мы же были дети врагов народа! И разошлись мы - кто, куда...
А тут ещё война началась. А с войной пришел и холод, и голод.
В годы войны я была «и баба, и мужик». Частушка такая была: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик. Я и сею, и пашу, и голодная хожу».
Я и сеяла, и жала, и полола, и косила. Денег нам не платили, а ставили трудодни. Хлеба у нас не было. Собирали мерзлую картошку и ели драники. Мы не знали ни отдыха, ни покоя.

Но я всё равно добром вспоминаю те далекие годы моей юности. Помню и первое свидание. Я нарядилась в новое платье, на плечи набросила цветную кашемировую шаль. На ногах были ботинки, которые отец привез мне из города. Пели песни, плясали под гармонь.
Я очень рано овдовела. В 1950 г. переехала в Мариинск, устроилась на работу, обзавелась своим огородом. В 1952 г. сын закончил 8 классов и пошел учиться в ФЗУ. По этому случаю я купила ему на рынке курточку из вельвета и шаровары из сатина.

Оглядываясь назад, я вижу, что прожила тяжелую жизнь достойно. Ни на какие курорты я никогда не ездила. Все отпуска проводила дома, на своем огороде. Как только вышла на пенсию, больше не работала на производстве: уже не было сил, часто стала болеть. Хочется верить, что мы переживем все житейские невзгоды, вызванные перестройкой и смутным временем. Мы ещё увидим лучшую жизнь. Мне хоть и 82 года, но хочется дожить до хороших дней. А сейчас жизнь изменилась в худшую сторону. Моё поколение влачило и продолжает влачить жалкое существование."

Киселева (в девичестве) Мария Ивановна родилась в 1914 г. в с. Морозово, Кальчугинского уезда Нынешней Кемеровской области). Рассказ записал Тюменев А. в 2001 г.

"У моих родителей было 11 детей. Мы переселились сюда из Вятки в годы Столыпинской реформы.
Бедняков в селе Морозово не было. А откуда им быть? Были общинные земли. Их распределяло общество по количеству едоков. Переселенцам лес на корню царь давал бесплатно. Налогов при царе мы не платили. Нам даже семена давали бесплатно. До колхозов у нас была кооперация. Ей мы были довольны, так как сами её и сделали. Мы объединились и купили общественную механическую молотилку для обмолота зерна. Никаких бедняков или кулаков у нас не было. Были в деревне только ремесленники и крестьяне. Все мы делали сами. Семьи были большие, все работали, вот и богатели.

Для повседневного ношения одежду шили из домотканой материи (лен). Но у всех была добротная праздничная одежда. У многих были швейные машинки.
До колхозов крестьяне питались очень хорошо: хлеб, молоко, сало, яйца, мясо. Всего этого было вдоволь. А излишки продавали на базарах, ярмарках. В царских деревнях пьяниц не было. Пить – грех! Мы это знали все.

Коллективизация для нас - это грабежи, произвол. Забирали все имущество (скот, хлеб, орудия труда, иногда дома). Конфисковывали даже одежду и обувь. Кто сопротивлялся, того расстреливали или ссылали в Нарым. С собой могли взять только то, что можно унести на руках. Сведения из Нарыма поступали: они там жили в землянках, ели кору деревьев, умирали семьями. Из малолетних детей там не выжил никто.
Мой отец, Киселев Иван, остался жив, так как отдал все: большой пятистенный дом, надворные постройки, 10 коров, 6 коней, 1 выездного орловского рысака, землю, молотилку. У нас забрали даже мясорубку, а это было большой ценностью. Но швейную машинку «Зингер» спрятали. Она работает до сих пор.

После коллективизации всего стало очень мало. Колхозную землю обрабатывали очень плохо, так как она была чужая. Однажды старый дед вышел посмотреть, как колхозники обрабатывают землю, и ему сделалось плохо с сердцем. Он стоял и ругался, говорил, что так варварски относиться к земле нельзя.
С 1929 г. в деревне был голод. Один год голод сильнее, другой - меньше. И так было и до войны и после войны. Сгубили деревню коммунисты. Метод в колхозе был один – принуждение. Не пойдешь на работу - вышлют, арестуют. Протесты были (убегали в город).
Активисты колхозов присылались из города или из чужих деревень, в которых не умели работать. Председателей колхозов и бригадиров назначали. Выборы – это обман колхозников.
После коллективизации все продукты уходили в счет погашения продовольственных налогов. Сдавали молоко, яйца, шкуры и т.д., даже если не было кур и скота. Работали от зари до зари за палочки.
Так называли трудодни. Денег нам не платили. Пенсий никаких не было.

Мы, конечно, мечтали о роспуске колхозов. Но об этом помалкивали. Сразу сделают врагом народа. Были у нас враги народа. И очень много. Как правило, это были люди из лучших семей. Когда началась война, воевать шли охотно. Но не все. Все чувствовали, что война будет тяжелой и кровопролитной. Несмотря на пропаганду коммунистов, в легкую победу никто не верил. Основная масса народа с войны не вернулась.

Во время войны и после нее мы жили еще хуже. Личное хозяйство колхозника состояло из небольшого огорода. Скота и птицы держали мало, так как работать на дому не было времени и сил. Да и запрещалось большое хозяйство. Люди боялись, что их объявят кулаками.

Колхозное добро не воровали. Люди были честные, а за воровство давали 25 лет тюрьмы. Даже за тайком взятые колоски с поля сажали в тюрьму на 10-15 лет. Паспортов на руках у нас не было, чтобы мы не могли уехать...

Колхоз для меня - это сравнение с полным бардаком. В колхозе никто не жил справно. Даже председатель боялся власти. Все жили под страхом.
Мои сестры вышли замуж и уехали в город. Сестры всю жизнь работали и дожили до глубокой старости. А их мужья, мои братья и их дети частью погибли на войне, а частью были репрессированы и погибли в сталинских лагерях.

В том, что деревня не может выбраться из нищеты, виновата советская власть и с

Сохранено