Советский беспредел, 1984г. За гибель троих детей никто не ответил

takoe-nebo — 20.03.2024

Могилевская область. Кировский район, деревня Столпище. 1984 год. 12 октября.

На свекольном поле женщины нашли снаряд. Инженер по технике безопасности Леонид Лагойко уложил снаряд возле магазина и пошел звонить в милицию. Телефонограмму принял сержант А.Петрашевич, который перезвонил в военкомат. Прапорщик Караньков пообещал сообщить в войсковую часть.

Из райцентра до Столпищ — пятнадцать минут езды.

Инженер Лагойко вернулся сторожить снаряд. Прошел час, другой. Мимо проходили колхозники, и он попросил их еще раз позвонить. Снова отвечал Петрашевич, перезванивал Каранькову, и тот опять обещал сообщить саперам.

Прошло три часа, четыре. Стемнело. Мимо проходил «газик» председателя колхоза Солоновича. Инженер загрузил снаряд и возле правления бросил в цветочную клумбу.

Колхозного инженера не раз приглашали на курсы повышения квалификации в Минск, в Могилев, инструктировали и по поводу снарядов: в районе Столпищ шли жестокие бои, и земля начинена боеприпасами.

Ему, Лагойко, надо было просто запереть снаряд в сарае или амбаре.

12 октября была пятница, заканчивалась неделя, и в военкомате никакого сообщения саперам писать не стали.

15 октября, в понедельник, военкомат составил заявку на разминирование. Но в этот день не оказалось на работе машинистки, некому было отпечатать.

16 октября, во вторник, заявку на разминирование отпечатали, но некому было ее подписать: все офицеры военкомата уехали на занятия по командирской подготовке.

17 октября, в среду, и.о. райвоенкома А. Навроцкий заявку подписал и ее отправили в войсковую часть.

Заодно военкомат отписал и милиции: срочно (!) выставить оцепление возле снаряда. От военкомата до милиции — четыреста метров, ходьбы — меньше пяти минут. Военкомат отправил срочное предписание почтой. Письмо пришло в милицию через пять дней — 22 октября. Начальник милиции М. Зарубов адресовал письмо участковому милиционеру с резолюцией: «Для исполнения». Секретарь положила распоряжение в папку на имя участкового. Но участковый был в отпуске, и бумага забылась.

В войсковую часть депеша из военкомата пришла пораньше, чем в милицию, — 19 октября. Опять оказалась пятница, опять конец недели, заявку командиру части не показали, даже не зарегистрировали, бумагу перекинули в инженерный отдел, там она и затерялась.

Леонид Лагойко принес находку прямо в контору, на утреннюю летучку. Члены правления пожали плечами — вроде как глушитель, хотя и похож на снаряд. Лагойко отнес непонятный предмет обратно в клумбу возле крыльца.

Вся деревня обсуждала, что это — домкрат или глушитель от мотоцикла. В деревне 37 участников войны, 36 военнообязанных, прошедших армию. Даже если глушитель, но похож на снаряд, — все равно опасно. Конечно, ни один хозяин не позволил бы лежать ему у порога собственной избы. У конторы? Пусть правление и разбирается.

В начале двадцатых чисел ударили заморозки, трава пожухла, клумба оголилась, и снаряд стало хорошо видно.

26 октября (и опять была пятница, опять конец недели) возвращались из школы дети — Сережа Лютаревич, Валера Акушкевич и Игорь Кульмач. Семилетний, восьмилетний, девятилетний. Домой — как раз мимо конторы.

Дети подняли снаряд, опустили на бетонный выступ крыльца…

* * *

Следы взрыва обнаруживали в радиусе 150 метров.

Родители узнавали детей по остаткам одежды.

Валентина Михайловна Кульмач:

— Я в Подречье в магазине работаю. Дядька Евгений, подвозчик с фермы, прибежал: «Валя, едь быстро домой, там дети чьи-то взорвались». Я на велосипед, доехала до Столпищенского магазина. Шофер — навстречу. «Гриша, — говорю, — мой?» Он кивнул. Я с велосипеда упала.

Дальше помнит плохо. Люди рассказывали мне, как она пыталась бежать, ноги подгибались, она падала, потом поползла, потом просто катилась, боком, в сторону конторы.

— Очнулась — главбух и соседка под руки меня держат. К конторе не пускают. А я гляжу на ребятишек — моего нет. Опять отключилась. Мне говорят: «Твой Игорь дома». А потом я увидела — его портфель, осколками пробит, рукавичку увидела, капюшон от куртки по шву оторван. Шапка его на дереве… Часы отцовские, которые ему так нравились, не нашли: мы ходили как во сне. Купили новые, даже надеть не на что было. В гроб просто положили.

Ирина Романовна Лютаревич:

— Не пускали меня. Я прорвалась, сразу увидела: шапочка зеленая с белой полосой — Сережина, ботинок его. Меня успокаивают, держат: «Не твой, нет». …Я азбуку его на асфальте увидела — знаете, такая матерчатая, с кармашками для букв — для первоклашек. Порвана, кармашки пустые. Мне потом рассказывали, как я по асфальту на коленях ползала, буквы искала и в кармашки складывала…

Тамара Владимировна Акушкевич:

— Когда я Валеру рожала, должна была умереть. Роды — искусственные. Подключали искусственную почку, давление смогли сбить только до двухсот пятидесяти. В реанимации потом очень долго лежала.

…Я в этот день мыла окна, соседка зашла: «Тамара, не бойся… у тебя несчастье». Я подумала — с мамой, никак не думала, что с Валерой что-то. «Твоего сына, — говорит, — убило». К правлению я из всех последняя прибежала. Народу полно, следователи, фотовспышки. Валя Кульмач на коленях стоит, ее под руки держат. Ира Лютаревич ползает, азбуку собирает и в ранец Сережин складывает, рядом сердце на асфальте лежало, она и его — в ранец. Тут мама подошла ко мне, плачет, руки в крови. «Где Валера?» Она говорит: «Валеры больше нет». Потом, позже, я просила: «Пойдем, соберем, что осталось». — «Там нет ничего…».

Тамара Владимировна достает пластмассовую коробочку, в ней — номерок Валеры в родильном доме: утро — 6.40, вес — 3300. Еще хранит в коробке светлые волосы — Валеру постригли в первый раз.

…Сразу после взрыва приехали саперы. Наехала милиция. Районное начальство. На другой день появилась пожарная машина, смывала все вокруг. Смывала, но не смыла.

По ночам беспризорные собаки слизывали кровь.

По утрам матери погибших приносили на асфальт цветы.

* * *

Зачем я писал этот материал? Знал же, что в той стране, под властью очередного генерального секретаря ЦК КПСС, его не опубликует ни одна газета. Я прогонял со страниц ночных собак, рассеивал другие безнадежные строки. Но не в них было дело, любые дикие подробности были бы не опасны для публикации, если бы сдвинуть вину на самих детей и, конечно, на проклятую войну.

А куда же все-таки подевалась заявка на разминирование снаряда? Ее нашли на второй день после взрыва, она завалялась у военных.

И военная, и гражданская прокуратуры возбудили уголовные дела, работник облвоенкомата подполковник Макасеев дал показания: войсковой частью «допускаются постоянные проволочки и не проводится очистка местности от взрывоопасных предметов в установленные сроки — в течение 3-х суток со дня обнаружения. Все они исполняются в течение 10—15 дней».

«Проволочки» — не главная беда. Главная беда — липа. В уголовном деле говорится о судьбе всех заявок на разминирование, поступивших в в/ч в середине октября. Оказывается, все они «не были зарегистрированы, на доклад командиру части не представлялись… До непосредственных исполнителей заявки не были доведены и остались не выполнены, хотя в книгах учета по разминированию в инженерных отделах сделаны отметки о выполнении» (листы 59—61 уголовного дела).

Значит, и снаряд, унесший три жизни, значился в бумагах как разминированный.

Конечные виновники — нач. инженерных войск в/ч подполковник В. Г. Яковлев и нач. инженерной службы в/ч подполковник А.В. Конореев.

Военная прокуратура вынесла решение: «между халатным бездействием» старших офицеров и «наступившими последствиями» нет никакой «причинной связи»…

То есть между тем, что снаряд не обезвредили, и тем, что он в конце концов взорвался, — связи никакой. Это вызывающе бесстыдное постановление подписал и.о. военного прокурора той же самой в/ч подполковник юстиции Коваленко.

Если бы речь шла о его детях — подписал бы?

Гражданская прокуратура тоже прекратила дело — без подписи районного прокурора, без подписи руководства облпрокуратуры.

Ни бюро райкома партии, ни исполкома райсовета. Даже исполком сельского совета не собрали. Даже колхозного собрания не было. Даже правления колхоза, на котором обсуждают любые мелкие недоразумения.

Тишь да гладь.

Заместителя райвоенкома Навроцкого, который в отсутствие военкома исполнял его обязанности, после этой истории повысили: он возглавил комиссариат в другом районе.

Перед отъездом в Москву я пробился к министру внутренних дел Белорусской ССР В.Пискареву. Виктор Алексеевич был в курсе всех подробностей моего пребывания.

— Давайте договоримся: я снимаю с работы начальника районного отдела милиции Зарубова, а вы не публикуете материал, — сказал министр.

— Нет. Зарубова надо судить. Кроме того, много других виновных — военных, колхозное руководство.

— Это не по моей части. Собственно, я могу решить вопрос без вас: сейчас позвоню вашему главному редактору, — министр властно положил руку на телефонный рычаг.

— Позвоните, — попросил я.

Пискарев вдруг понял, что между главным редактором и журналистом субординация может оказаться иной, чем между министром и участковым милиционером.

— Хорошо, — сказал министр, — я снимаю с работы Зарубова прямо сейчас, при вас. — Он нажал на кнопки. — И жду от вас встречных шагов. Жду.

Шансов на публикацию не было, но министр этого не знал.

* * *

Редакция решила вместо публикации направить письмо первому секретарю ЦК КП Белоруссии Н.Слюнькову. Для принятия мер. «Уважаемый Николай Никитович…». Письмо было унизительным для газеты, по интонации и беспросветности сродни письму Ваньки Жукова: «Милый дедушка Константин Макарыч…»

К письму приложили гранки моего очерка «Взрыв».

Я против подобных газетных просьб. Ну, наказали бы, навели бы порядок в Могилевской области. А в республике, а в стране? В Белоруссии каждый день обнаруживают в среднем около 1400 бомб, мин, гранат. С годами дело на убыль не идет. Все зависит от грибного или ягодного лета, от вторжения в землю (строители, дачники и т.д.). После Столпищ сколько еще людей погибло? Цифра засекречена.

Если бы до меня кто-то другой сумел предать гласности — шумно, на всю страну — безобразия саперных начальников, может быть, эти трое детей остались бы живы.

Редакция ждала ответа из Минска.

Ни слова.

Товарищу Слюнькову позвонил главный редактор.

Потом в Минске с товарищем Слюньковым разговаривал первый заместитель главного редактора.

Потом к товарищу Слюнькову пришел на прием заведующий корреспондентским пунктом в Минске.

Все зря. Прикрыл, не выдал партийный вождь своих белорусских преступников. Никто из военных так и не был наказан.

Несчастные матери остались одни. Они ждали публикации, то есть публичной поддержки и публичного осуждения. Они долго писали мне, потом перестали. Наверное, подумали, что и я бросил их.

И наверное, довольный милицейский министр решил, что со всяким журналистом можно сторговаться.

* * *

Конечно, это разговор о времени. Сегодня любая газета напечатала бы очерк «Взрыв». Но никто бы не обратил на него внимания. Сегодня даже начальника райотдела милиции не сняли бы.

Сегодня я тому министру благодарен.

* * *

Прошло пятнадцать лет.

Недавно, в конце декабря, на исходе года и века, я снова оказался в тех краях.

Времени было в обрез. Ехал, по существу, извиниться. Как-то они встретят?..

Вечерняя темная деревня вымерла. Наверное, от волнения никак не мог найти дома женщин. Одинокий прохожий указал на соседние постройки — Кульмач и Лютаревич.

Ирина Романовна Лютаревич в этот вечер была как раз у Валентины Михайловны Кульмач. Смотрели телевизор.

В плохо освещенной кухне они не сразу узнали меня.

…Как же они растерялись! Как они плакали и обнимали меня, Господи.

— Спасибо, что вспомнили.

— А я и не забывал вас.

Событий в их жизни было много за это время.

Гражданская прокуратура вновь возбудила дело. Зарубова удалось привлечь к суду.

Перед судом Зарубов приезжал в деревню. Упрекал матерей, что «такую заваруху завели», советовал про все забыть и заявления из суда велел забрать.

Валентина Михайловна:

— Зарубов с нами даже не здоровался.

Его наказали условно… Фактически оправдали. Мы, все трое, после суда стоим на крыльце растерянные, а Зарубов в машину садится и нам улыбается.

Валентина Михайловна и теперь плоха, сдали нервы, не работает.

Ирина Романовна — доглядчица на животноводческой ферме. Скота теперь почти втрое меньше, колхоз в упадке. Зарплата в переводе на российские деньги — около 75 рублей. Недавно, в декабре, получили за август.

Деревня вымирает, молодежи не осталось.

…Тем мальчикам сегодня перевалило бы за двадцать.

Ирина Романовна решила еще раз родить. Было ей около тридцати. Роды прошли удачно. Девочку назвали Оля.

Через несколько лет решилась на ребенка и Валентина Михайловна. Ей было 36 лет. Родила благополучно. Тоже девочка. Тоже назвали Оля.

Женщины умоляли меня задержаться, побыть до утра, попить хотя бы чаю. А на прощанье сказали:

— Мы вас будем помнить.

Какими же надо быть одинокими в мире, чтобы так слезно благодарить за ничего не сделанное, за одно только сочувствие.

Заехал я, конечно, и к Тамаре Владимировне Акушкевич. Помните, в каких муках рожала она Валеру, пролежала в реанимации и чудом выжила?

Не застал ее. Старики — Мария Федоровна и Владимир Викторович — достали пластмассовую коробочку, в которой по-прежнему хранятся номер Валеры в родильном доме и светлые волосы — когда его подстригли в первый раз. Портрет мальчика — на стене, прямо против входа в избу.

Тамара Владимировна работает технологом на мелком заводе. Она тоже очень хотела родить ребенка, но, однажды избежав чудом смерти, — боялась.

Шла середина девяностых и ей было уже под сорок, когда и она все-таки решилась — как в омут головой. Родила. Все обошлось.

Те две Ольги ходят в школу, а ее Надя — в детсад.

Неисповедимы пути Господни.

Было три мальчика.

Стало три девочки.

2000 г.

Текст: https://polyanovsky.ru/очерки/было-у-них-три-сына-2000/
Газетная публикация:

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив