Соколов Ярослав Вячеславович. Доктор экономических наук, профессор 3

jlm_taurus — 26.04.2024 О ЛИЧНОСТИ И ЧЕЛОВЕЧНОСТИ В двух разных магазинах нашего Фуражторга произошли два одинаковых случая: проворовались продавцы. Тут интересна реакция двух завмагов. Первый завмаг был интеллигентным человеком — раньше в школе историю преподавал. Люди его не любили: будучи очень вежливым, но требовательным, он всех, начиная с уборщицы, называл на вы. И когда у его продавца по внутреннему подотчету возникла недостача, директор заактировал ее и передал дело в прокуратуру. Тогда же в другом магазине произошла аналогичная недостача. Второй директор поступил иначе: он избил продавщицу, выбил несколько зубов, изнасиловал, но в суд дело не передал и огласки (официальной) случаю не придал. Жизнь женщине-матери судимостью не испортил. Потом люди много спорили: кто лучше — первый или второй завмаги. Все признали, что второй завмаг порядочный человек, настоящий отец своим подчиненным, а первый — просто противный задающийся вонючий интеллигентик.

САМООБСЛУЖИВАНИЕ Где-то в начале пятидесятых годов пришла команда открывать магазины самообслуживания. Что это такое, никто не знал. Рассказывали, что товары должны быть разложены по стеллажам, продавцов не будет, а покупатели станут ходить по помещению и что захотят, то и будут в свои сумки накладывать. Потом, как сознательные строители коммунизма, подойдут, конечно, к кассе и, расплатившись, переполненные товаром и счастьем, отправятся домой.

Директор и партсекретарь провели собрание с активом. Товарищ из центра сообщил, что за бугром уже есть опыт подобной торговли и что и нам пора переходить от развернутой торговли к торговле культурной. Что такое развернутая торговля, мы и знать не знали — Вася Денисов, товаровед, на мой вопрос ответил: это когда нет оберточной бумаги покупки заворачивать, — а что такое культурная торговля, знали. Тут все оживились, стали шуметь и посыпались вопросы: — Что же это за культура, когда продавцов не будет? — Какая же культура, если люди все товары будут грязными пальцами цапать? — Все же разворуют. Это вам не заграница. — Сумки покупателей выворачивать нельзя. А он, покупатель,все сопрет. И так воруют.

— Больше всех воруют у нас сами продавцы. Родственники приходят, на пять копеек чек выбьет, а на тысячу рублей товаров унесет. А завмаг плати. — Людей в торговом зале наберетсят тьма-тьмущая. Люди же подавят друг друга. Вторая Ходынка получится. — Кто будет за разворованное платить?

Такие и похожие вопросы и замечания раздавались весь день. К вечеру товарищ из центра дал пояснения: 1) культура торговли возрастает, так как не весь торг, а только один магазин перейдет на самообслуживание; 2) продавцов действительно не будет, их ликвидируют, но для подъема культуры и помощи покупателям, чтобы они, не дай Бог, чего-нибудь не забыли, будут введены администраторы торгового зала, консультанты, операционисты и другие товарищи. Эти кадры обеспечат и контроль;
3) сумки будут казенные, прозрачные. Покупатель, а не человек, будет укладывать в них то, что ему нужно. С того момента, как он возьмет с полки товар, он, товар, переходит в его собственность. Работники магазина и другие покупатели не в состоянии выдергивать у него из сумки положенные туда товары;

4) отсюда следует, что покупатель, войдя в магазин, отдает в гардероб свою сумку, получает номерок и казенную сумочку. Далее, двигаясь по стеночке, отбирает нужные ему объекты, которые складывает в названную персональную сумочку. Произведя набор, добегает до кассы, становится в очередь и оплачивает покупки. Если наберет больше, чем в состоянии оплатить, то кассир отбирает у него неоплаченный товар. За кассиром стоит контролер, к которому с сумкой подходит покупатель. Контролер требует предъявить чек и сверяет содержимое сумочки с чеком, тем самым пресекаются попытки за пять копеек отпустить друзьям и знакомым ценности завышенной стоимости;

5) помещение магазина будет обставлено таким образом, что ни один покупатель мимо кассы не проскочит; 6) очереди на вход в магазин не будет, ибо администратор будет впускать столько покупателей, сколько сочтет уместным. Вся остальная публика выстроится на воздухе. Регулированию можно придать объективный характер: сколько будет выставлено свободных казенных сумочек, столько и войдет покупателей. А дальше за десять минут выйдет N покупателей, следовательно, освободится столько же сумочек и соответствующее количество народа сможет войти в храм торговли. Ходынка отменяется;

7) конечно, партия и правительство понимают, что за всем не уследишь, поэтому вводятся дополнительные нормы убыли, на забывчивость покупателей. Помните, воровства у нас нет, его уничтожил семнадцатый год, с тех пор у нас не воруют. Однако есть большой контингент людей изможденных наукой, которые думают о лучшей жизни, о том, как бы что-нибудь изобрести для народа или обороноспособности: они отбирают товары, но по рассеянности забывают за них заплатить, а работники торгового зала забывают им напомнить. Вот эту часть потерь государство принимает на себя и предоставляет специальную скидку на забывчивость таких ученых покупателей.

Ответы должны были успокоить завмагов, но у них была только одна задача: чтобы его, конкретного завмага, обнесла чаша сия. Теперь всем на все было наплевать, но был страх, что именно он попадется. А поскольку крайнего не было, все разошлись, крича и причитая, моляв душе Бога: только бы не меня взяли.

Директор Фуражторга был человеком умным. Он в ту же ночь направил своих людей в один самый «передовой» магазин и велел принести акт с объективными результатами, то есть чтобы там была нарисована большая недостача, и дело запахло криминалом. Люди пришли перед самым закрытием магазина, предъявили предписание, пить не стали, все проверили и все по правде записали. Утром бумаги были у директора торга, а директор магазина сидел перед ним и, чтобы не сидеть в другом месте, просил поддержать инициативу коллектива: чтобы именно ему, его коллективу, выпала высокая честь открыть первый в городе магазин самообслуживания.

Директор сказал, что обдумает с товарищами инициативу коллектива, сказал, что уже были предложения, что людям говорили:— Вы выступите с инициативой, а мы поддержим, а ты, — это был хороший знак: кого начальник тыкал, того признавал своим, —сам поперек батьки в пекло лезешь. Но я выдвину твою кандидатуру, и думаю, народ меня поддержит. И тут же закрыл завмагу криминальные бумаги на десять лет лагерей. Так определили и лучший магазин, и лучший коллектив, и лучшего завмага.

Сразу же после того директор торга вызвал нас с Иваном Петровичем: — Что будем менять в методике учета нового предприятия? — спросил директор. Иван Петрович, как человек очень умный и профессионал высокой марки, сказал: — Надо подумать. Последовала реплика:— Иди и чтобы к понедельнику — дело было в субботу утром — были предложения в письменном виде. Приказ пора отдавать.

Мы вернулись, и Иван Петрович спросил:— Ну, что скажешь, Дорофеев, что менять надо? Я ответил, что ничего делать не надо: как спустят норму на допустимое воровство, так бухгалтеры на нее и возвысят процент естественной убыли. — Ну и дурак же ты, Алексей, никогда из тебя советского работника не выйдет. Тут счастливый случай выпал. Делать ничего не надо, а деньги снять можно, покрасоваться, прославиться, орден получить, а то и квартирку, глядишь, дадут. Мы сейчас с тобой план мероприятий по бухгалтерии двинем. Смотри, переучивать надо всю бухгалтерию торга, стоит столько-то. Дурак бы написал, что переучивать надо одного бухгалтера этого магазина, которого, кстати, и переучивать не надо, но мы размахнемся— всех. Люди, обученные новым методам коммунистического труда, естественно, должны получать больше зарплаты, чем те, кто еще не знает методов будущего.

Другой бы премию хлопотал, но это дело разовое, ты на него не льстись. Бери зарплатой и бери больше, а смотри дальше. У нас в этом магазине одна штатная единица, а она справитьсяс такой новой нагрузкой? Конечно, нет. Значит надо просить еще две единицы. Одну в магазин, вторую — в торг. Дальше. Как документы из магазина передаютсяв торг? Их уборщица носит. Но теперь, когда открывается магазин XXI века, так больше делать нельзя. Бухгалтерии надо выделить «Победу» с шофером. Чего он только не написал! Но директор торга остался доволен, даже очень.

Население города, услышав такое непривычное слово «самообслуживание», задумалось и сначала черт знает что подумало, дурные слухи по квартирам, особенно коммунальным, поползли, так что власти должны были в газетах разъяснения дать. Это людей, с одной стороны, успокоило, а с другой — взволновало. Никому и в голову не могло прийти, что магазин без продавцов может работать. Но стали готовиться к открытию, ждать. Чего-чего, а ждать мы не хотим, но всегда умеем! Некоторые, не зная техники продажи, даже специальные мешки шили.

Утром, перед открытием, приехал председатель горисполкома, устроил митинг и нес какую-то речь про счастливую жизнь, про работу партии и правительства, потом стушевался и поправился: «про заботу правительства и партии». Потом выступил секретарь нашего парткома и что-то нес про маяк свободы и заботу о населении руководящих товарищей. Потом оркестр сыграл туш, знаменосцы замахали красными флагами, председатель исполкома взял ножницы, раскрыл их, чтоб разрезать ленточку — вход в магазин, — но, будто невзначай, сложил ножницы и сказал: — Пусть эту ленточку разрежет человек, которому суждено будет жить при коммунизме. Это для него мы построили этот дворец торговли, храм будущего

Тут же нашелся маленький мальчик — я его узнал, это был внук директора торга. Мальчик бодро перерезал ленточку, оркестр заиграл марш, и кто-то в динамик закричал:— Спасибо коллективному руководству нашей великой страны. Спасибо правительству и партии за счастливую жизнь. Ура! Все, кто торчал перед магазином, закричали многоголосное:«Ура!» После этого ответственные товарищи вошли в магазин, а неответственные, с мешками, остались ждать своей очереди. Ответственные быстренько прошли по торговому залу и зашли в кабинетик, где был накрыт знатный стол. Товарищи тяпнули пару рюмочек «Столичной», закусили икрой, похвалив Фуражторг и людей Фуражторга, и сразу уехали.

После этого стали пускать народ. Продавцы в белоснежных халатах зорко следили за правилами советской культурной торговли, и все были довольны. На руководство торга посыпались награды. Директор торга дал множество интервью, написал несколько статей и даже одну книгу, которую посчитали диссертацией, и ему в Москве даже степень кандидата экономических наук присвоили. Диссертация действительно была впечатляющей, ибо все экономические показатели магазина возросли неимоверно, экономический успех был очевиден, хотя в основе его лежали не полки с товаром вдоль стен, а то, что весь дефицитный товар торга направляли в этот магазин, и у его стен всегда стояли очереди покупателей с мешками. Покупателям было наплевать на прогрессивные формы торговли, они хотели купить то, чего в других магазинах не было.

Почин нашего торга, который отличился небывалым новаторством, должны были поддержать другие торговые организации. В городе подумали-подумали, и выбор пал на булочную. Что считалось тогда особенно важным: директором булочной была женщина, бой-баба — Татьяна Ивановна. Но курица не птица, баба — не человек. У Татьяны Ивановны дело пошло, но привычка на все жаловаться, мелочиться, сквалыжничать по пустякам, нести вздор, думая, что говорит правду, погубили и ее, и самообслуживание в хлебной торговле.

Случилось большое городское собрание работников торговли по обмену передовым опытом. Наши работники отчитались замечательно: на вопросы отвечали грамотно, а одного крикуна директор торга осадил здорово. Сейчас не помню, но какой-то сомнительный человек ему что-то такое провокационное в идее вопроса подкинул, а директор не стал рассусоливать и как крикнет:— Что я тебе, Ленин что ли, на такие вопросы отвечать?! Всем этот принципиальный ответ очень понравился— зал буквально взорвалсяот аплодисментов. Все понимали, что наш директор на Ленина ни с какой стороны не похож.

Тут объявили выступление Татьяны Ивановны. Ей сразу вперед похлопали — как-никак женщина. Речь ее так поразила собравшихся, что у меня даже сейчас, спустя столько лет, дух захватывает: — Товарищи! У нас все воруют, но больше всех воруют полковники, — начала речь Татьяна Ивановна. — Вчера во время рабочего дня я нахожусь в торговом зале, входит полковник, подходит к стеллажу, расстегивает шинель, и я вижу, что он что-то прячет. Я сейчас же подхожу к нему и говорю: «Товарищ полковник, зайдемте ко мне в кабинет». Он с удовольствием соглашается. Думает, что я его еще чем-нибудь угощу. Я и угостила. Пришли в кабинет, а там сидит моя заместительница, у нее высшее юридическое образование. Рассказываю суть вопроса, и она сразу же мгновенно запускает ему руку в недозволенное место и вытаскивает батон. Всего лишь батон.

Я говорю: «Товарищ полковник, у меня много батонов, но кто платить будет?» Он смотрит с презрением и скрипит своими гнилыми зубами: «Я сражалсяза Родину, проливал кровь, а вы тут морды отращивали, вон у тебя, стерва, какие телеса, воровка, наш народ таких, как ты, ниже дерьма ровняет. И ты мне еще будешь указывать, когда мне платить?» Вот до чего докатились! Я, конечно, вызываю милицию. Приходит наш квартальный. Быстро пришел, мы его прикармливаем. Полковник сидит, наглый такой. Увидел милиционера и командует: «Сержант, эти идиотки обвиняют меняв краже. Вся кража — один батон. И ты считаешь, что я, участник Великой Отечественной войны, награжденный медалью, я, бравший Бухарест и Софию, должен отдавать свои кровные, а эти воровки, которые крадут ежедневно тысячами, когда я и такие, как я, вшей кормили и кровь проливали, мне еще будут указывать? Сержант, я что, не прав? Смотри мне в глаза и отвечай».

Милиционер жмется и тихо так говорит: «Товарищ полковник, может быть, все-таки оплатить? Сумма небольшая». Полковник встал, гордо выпрямился, взял со стола батон и ушел, так и не заплатив. На милиционера смотреть было жалко. Он предложил сам заплатить, но я махнула рукой. А вот если бы у нас была нормальная советская торговля, — громогласно подчеркнула Татьяна Ивановна, — никто бы ничего не унес, даже полковники бы платили.

Таких речей мы, конечно, никогда не слыхивали и оратору не похлопали. Жуткая тишина воцарилась в зале. Татьяна Ивановна поняла, что наплела что-то не то: лишнее сказанула и армию зря задела. Председатель заметил, что защитников Отечества оскорблять мы не позволим, и закрыл заседание. Все разошлись в подавленном состоянии. Вскоре Татьяна Ивановна из нашего обихода исчезла.

В ИНСТИТУТЕ Вызвали меняв отдел кадров и говорят: — Тебе надо продвигаться, ты молодой, но техникума маловато, тебе надо вуз закончить. Заочно. В нашем городе был УКП (учебно-консультационный пункт) московского заочного института, вот туда я и подал заявление. Экзамен нетрудный: диктант, и учительница сама по рядам ходила и подсказывала: «Тут «е», а не «и», тут запятаяи т.п.» Так я на пятерку написал всю диктовку, хотя за недосугом до сих пор русскую грамоту не осилил. Задачи по математике на консультации разобрали —опять пятерку получил, а историю сдавать было одно удовольствие: всех Романовых от Михаила Федоровича рассказал, так что «отлично» заслужил честно. И стал студентом-заочником.

В те времена народ торговые институты не любил и не уважал, все стремились в технические вузы, все в инженеры метили, даже партаппаратчики из инженеров набирались. В торговые вузы шли одни девушки, а парню туда идти было зазорно. Но и в стыдном экономическом институте была своя градация по факультетам. Самым престижным считался факультет товароведения промышленных товаров, потом шел факультет торговоэкономический, его любовно называли ТЭФ, далее хуже — факультет продовольственных товаров и, наконец, самым позорным считался учетно-экономический — бухгалтерский факультет. Туда брали тех, кто не прошел по конкурсу в три предыдущих, то есть одних двоечниц, потому что парни, даже сверхдвоечники, ни за что позоритьсяне хотели и в бухгалтеры не шли. Добровольцев оказалось двое: я, патриот своей профессии, и Коля Мясин, жертва детского паралича, ходивший на костылях. Вот мы с ним и учились, вместе с женским населением, которое не приняли в товароведы и экономисты.

Два раза в год, по полтора месяца, посещали лекции и практические занятия, а в перерывах, сидя дома, решали задачи и делали контрольные работы. Многие девочки — учились среди них и такие девочки, что уже матерями были, — покупали контрольные. Иногда за них кто-то писал (наши бухгалтеры на этом подрабатывали), иногда сами у методистов или лаборантов кафедральных покупали, иногда с самими преподавателями или посредниками договаривались. Были в институте такие посредники, брались любой
экзамен устроить.

Не все педагоги были продажными, но социалистическая система была вся и насквозь продажной. Однако в отличие от современной глубоко законспирированной эпохи, никому и в голову бы не пришло обсуждать прейскурант вузовских услуг: все говорили о доброте и справедливости, и обсуждался тот же прейскурант и его расценки как трогательная забота о молодых кадрах. Все хотели помогать девочке или мальчику, а помогать — святое дело, поскольку те, кому помогают, конечно, должны быть благодарны своим помощникам. Так и шло дело: тайно делают и по совести говорят.

Хотя взяточничество процветало и в открытую. Надо на экзамен идти — складывались в зависимости от злобности педагога: чем строже, чем больше склонен двоек ставить, тем больше придетсяпотратиться. Простому педагогу дарили цветы (на цветы тоже нужно было складываться); другим, так называемым требовательным, приходилось еще и на подарок скидываться. Самое простое подношение — бутылка коньяка, но встречались в научном мире гиганты.

Один «ученый»-доцент на консультации перед экзаменом даже выступал со следующими заявлениями: — Труд работника высшей школы, дорогие товарищи, еще плохо оплачивается, государство еще не имеет возможности полностью оценить наш вклад в дело воспитания молодежи, в подготовку кадров. Поэтому сознательные студенты в знак признательности к своему учителю складываются и покупают что-нибудь хорошее и нужное. Некоторые студенты относятся к этому процессу формально, купят там ерунду какую-нибудь: цветы или коньяку бутылку. Но настоящие студенты, которые ценят свою профессию и понимают педагога, открывающего им глаза на мир, на нашу жизнь и ее особенности, — те студенты дарят что-то солидное, прочное: например ковры или мебельный гарнитур.

Подобные подарки могли делать студенты престижных факультетов, а у нас, на учетно-экономическом, такие речи не проходили, тем более что этого требовательного типа довольно быстро из института поперли, и, насколько язнаю, никакого гарнитура ему не было.

Было за время моей учебы еще два случая разоблачения взяточников. Первый был связан с доцентом-математиком. Доцент — кстати, отставной полковник и человек богатый, потому что жена у него директором трикотажного магазина работала, — поступал так. Экзамен принимал благожелательно — пятерки и четверки рекой лились, попадались студенты, которые вообще ничего не могли ни сказать, ни молвить. Таким он говорил во время экзамена:— Вы сейчас не готовы, выйдите, подождите, почитайте, подумайте, а когда кончится экзамен, зайдете опять, и мы продолжим. Когда же после экзамена студент заходил, бывший полковник грубо командовал:— Давай двадцать пять рублей и получай свою тройку. Студент или студентка, обалдевшие от счастья, отслюнивали деньги и, танцуя, покидали аудиторию.

Так длилось много лет: все это знали, и всем было до лампочки, но однажды наш герой не на ту напал. Вместо того чтобы отслюнить двадцать пять рублей, студентка вдруг говорит:— Я дам десять рублей. Это оскорбило полковника. — Базарить будешь? — спросил строго и добавил. — Ставлю двойку. Огорченная студентка направилась в учебную часть и стала жаловаться начальнику, человеку безупречной честности, который действительно никогда ничего не брал, на то, что преподаватель поступает несправедливо: она-де знает, что экзамен стоит десять рублей, а отнюдь не двадцать пять. Начальник сразу и говорит студентке: «А вы напишите об этом мне. Вот вам бумага». Она и написала все в подробностях, а начальник учебной части запаковал ее письмо и тут же отправил с уведомлением в такую организацию, которой все в те времена остерегались.

Директор УКП хотел дело остановить. Он мог многое: ему ничего не стоило снять трубку и сказать прокурору: «Закрой дело», — и прокурор закрывал. Но в тот момент под самого этого директора гребли, поэтому он поостерегся вмешиваться и решил полковника сдать. Провели расследование. Подняли дела троечников, разослали 1700 запросов: из них 14 человек подтвердили сценарий о том, как они получили тройки, 1686 человек ответили, что они в поте лица все рассказали про бином Ньютона, а еще про ординату и биссектрису. Но и четырнадцати показаний было достаточно — полковника арестовали. Перед судом провели большое собрание, где все его осуждали, удивлялись, как земля таких негодяев носит, потребовали для него сурового наказанияи тут же на партсобрании исключили из рядов КПСС.

Через три дня полковнику дали восемь лет, где в лагерях он и умер. Директора сняли с работы (может быть, для того все и задумано было), а начальника учебной части сначала расхвалили, а потом тихо выгнали.

Второй эпизод еще занятнее. Взяточником был Николай Александрович, доцент кафедры марксизма-ленинизма, преподававший партийные предметы. Молодой человек с опухшим от каких-то болезней лицом, он раньше был инструктором в райкоме партии, откуда его перекинули на научно-педагогическую работу. Действовал Николай Александрович совсем не так, как математик: тот был злым и хитрым, а этот добрым и ленивым. Николай Александрович приходил на консультацию перед экзаменом, рассказывал, как надо отвечать по билетам и на вопросы, потом отпускал группу, но просил старосту остаться. Староста, уже подготовленная опытом сдачи экзаменов и консультаций в других группах, заранее собирала по десять рублей с людей, не желавших сдавать экзамены.

А поскольку Николай Александрович никогда и никому двоек не ставил, и достаточно было студенту сесть против экзаменатора, как минимум тройка ему была обеспечена, то деньги давали лучшие студенты, отличники или хорошисты. Они ведь всегда учились, а перед экзаменами особенно, ночами не спали. Они-то перед консультацией и передавали старосте деньги, а когда консультация заканчивалась, Николай Александрович и староста оставались вдвоем. Первый вынимал заранее взятую в деканате ведомость предстоящего экзамена, а вторая, передавая деньги, говорила доценту, кому и какую оценку надо ставить, он и ставил ее как в ведомости, так и в зачетной книжке. Все были счастливы. Отличники и хорошисты вместо бессонных ночей изучения материалов съездов и конференций шли в кино, а потом спали редким дляних крепким сном, а он, бывший инструктор райкома партии, пересчитывал десятки, и душа его радовалась от сознания сотворенных добрых дел.

Чем больше рубликов, тем больше счастья дарил он молодежи. На следующий день приходила принципиальная часть группы, состоящая из лодырей и бездельников, и получала свои бесплатные тройки и четверки, а на пятерку из них никто не претендовал. И опять все радовались — больше всего в райкоме и ректорате, ибо по общественным дисциплинам была достигнута абсолютная успеваемость и очень высокий средний балл. Механизм высоких достижений в области марксизма-ленинизма был известен всем, и все подтрунивали над Николаем Александровичем — но только потому, что он по сравнению с математиком сильно демпингует учебный процесс, и все.

Однажды в Москве, на кафедре общественных наук, началась какая-то склока. Одна дама с большими связями надумала докторскую диссертацию писать. Заведующему, доктору и профессору, это не шибко понравилось, и на каждом обсуждении он стал материалы дамы, посвященные нерушимой дружбе народов Советского Союза, гробить. Тогда дама прибегла к хитрости. Она взяла отпуск и стала готовить новый вариант, якобы по рекомендациям кафедры, а рекомендация одна: ближе к жизни, к первоисточникам. Поэтому она весь свой текст нафаршировала цитатами из сочинений Маркса, Энгельса, Ленина и кавычек не поставила, а выдала за собственную оригинальную работу. Когда стали обсуждать диссертацию, признали, что она, дама, написала пасквиль на ленинскую национальную политику Центрального комитета КПСС, решили даже возбудить персональное дело, чтобы исключить даму из партии.

В райкоме начали разбираться, но дама объяснила все тем, что заведующий малограмотный человек, а она его разоблачила, так как антиленинские тексты на самом деле принадлежат Ленину и прочим классикам марксизма. Когда разобрались, всем поставили на вид и дело замяли: заведующему рекомендовали усиленно изучать сочинения классиков, а даме не прибегать к провокациям, а усилить работу над докторской диссертацией. Даму это обидело, и она зашла на докторскую с другой стороны, заручившись поддержкой всесильных органов.

В очередной раз, когда Николай Александрович под диктовку старосты вставлял оценки и складывал десяточки, в аудиторию ворвались оперативники в штатском и допросили студентов. Студенты сознались, о чем и был составлен акт. Николаю Александровичу дали восемь лет, а заведующий, кровно обидевший даму, перестал заведовать кафедрой. Больше никто не пострадал, ректору даже на вид не поставили."

*****

запись интервью с Ярославом Вячеславовичем Соколовым (17 марта 2009 г.).
«Л.А.: Скажите, мне Андрей дал эту книгу – А.К. Дорофеев “Рассказы старого бухгалтера”. Это Вы или нет?
Я.С.: Я объясню: и да, и нет. Все это, так или иначе, связано со мной, но фамилия Дорофеев выбрана специально с той точки зрения,
что есть эпизоды, где просто я участвую, а есть эпизоды, где участвуют мои коллеги, и их опыт я подставлял как будто свой, поэтому и появился Дорофеев. Во всяком случае, каждый эпизод может быть реально подтвержден...».

****
Е. Ф. Мосин, канд. техн. наук, профессор кафедры государственного права Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, адвокат Санкт-Петербургской городской коллегии адвокатов
ПРАГМАТИЗМ И РОМАНТИКА БУХГАЛТЕРСКОГО УЧЕТА В ТРУДАХ ПРОФЕССОРА Я. В. СОКОЛОВА

...Только большой знаток реальной, а не виртуальной жизни мог так афористично мудро сказать (Соколов, Основы…, 2000, с. 484, 12, 43, 391, 389, 13, Прагматизм и романтика бухгалтерского учета в трудах профессора Я. В. Соколова 40, 392, 18, 397, 79, 391, 391 (последовательность указанных номеров страниц соответствует последовательности цитат)):

«Жизнь важнее логических конструкций и амбиций их составителей»;
«Учет есть учет, а хозяйственная жизнь существует сама по себе»;
«Реальный хозяйственный процесс остается “по ту сторону бухгалтерского учета”»;
«Искажение — неотъемлемое свойство любого отчета»;
«Искажение отчетности как по объективным, так и по субъективным причинам (по греховности человеческой натуры) — дело хотя и ненормальное, но естественное»;
«Мы видим хозяйственную деятельность не такой, какая она есть, или она не такая, какой мы ее видим, а такая, какой мы хотим или не хотим ее видеть»;
«Правильная регистрация фактов хозяйственной жизни не гарантирует их правильной интерпретации»;
«Чем больше конфликтов внутри фирмы-клиента, тем надежнее ее отчетность»;
«Чем дальше собственник удален от исполнителей, тем больше у последних желание что-то похитить»;
«Учетная политика — средство, позволяющее администрации предприятия (фирмы) легально манипулировать финансовыми результатами»;
«Учетная процедура не может изменить жизнь, но очень легко меняет представления о ней»;
«Мнение аудитора зависит от его интересов»;
«Пробуждение совести случается намного реже, чем хорошая аудиторская проверка».

Пророческими и сохраняющими актуальность оказались его слова пятилетней давности: «И поверьте, скоро мы опять узнаем об уточнениях и исправлениях в НК РФ, ибо чем нестабильнее общество, тем чаще в нем меняют налоги» (Соколов, Соболева, 2006, с. 73)!

"...Как истинный патриот, человек, горячо любящий свою Родину, Ярослав Вячеславович не стеснялся в резкой критике недостатков отечественной системы бухгалтерского учета, и не только ее. Он искренне (чему тоже множество свидетельств как письменных, так и устных от людей, знавших его лично) стремился к тому, чтобы люди стали лучше, и немало делал для этого. Но идеалистом он не был. И мог в шутливой форме сказать так, что сразу подумаешь, что в каждой шутке есть доля правды, но не сразу поймешь, в чем же она, и задумаешься над проблемой (вероятней всего, именно это и было целью автора — заставить задуматься, ибо с этого начинается душевная работа).

Например, он писал: «…русский человек на генетическом уровне убежден в духовном принципе справедливости, под которой он понимает то, что в кошельке других не должно быть денег больше, чем в кошельке собственном. И обратите внимание: не в его должно лежать много, а в других не должно лежать больше, чем в моем. Если же у кого-то больше, то он вор» (Соколов, Рец. на кн.: Цвайнерт…, 2008, с. 173). Или, рассуждая о многогранности понятия «торговая наценка», в шутливой форме высказать очень важное об учетной политике: «Самый главный итог сводится к тому, что в жизни проявляются результаты, которые, с одной стороны, мы создаем своим трудом, физическим и умственным, с другой — финансовый результат — это следствие той изворотливости ума, которой Бог одарил нас. Выбирая учетную политику, мы предопределяем финансовый результат» (Соколов, Торговая…, 2010)

Сохранено