Соколов Ярослав Вячеславович. Доктор экономических наук, профессор. 1

jlm_taurus — 26.04.2024 из книги "Рассказы старого бухгалтера", вышла под псевдонимом Дорофеев Алексей Кузьмич.

1. Дисциплина .В наше время все было лучше. Главным было вовремя прийти на работу. За опоздание могли посадить. Вот был порядок. После окончания техникума советской торговли меня направили бухгалтером в Фуражторг. Теперь никто и не знает, что это такое. А это сеть магазинов по торговле кормами для коров и лошадей. Очень важная отрасль народного хозяйства. И, зная порядки, я пришел в свой первый день утром без пятнадцати минут девять.

Во всей бухгалтерии сидел один главный бухгалтер Иван Петрович - глубокий старик. Он взглянул на меня, посмотрел на часы и сказал не слишком дружелюбно: "Ты, как чиновник, без четверти приходишь!" Мне стало стыдно. Я тихонько пролез на заранее отведенное мне место и занялся проверкой товарных отчетов. Без одной минуты девять влетело двенадцать бухгалтерш, женщин, и расселись по своим местам. Никто не опоздал! Иван Петрович смотрел на них суровым осуждающим взглядом. Но молчал. С женщинами, как я понял, он связываться боялся.

Работа шла дружно. Мы все любили и дело, и друг друга. Бывало, заходил часто к нам в бухгалтерию юрисконсульт Федор Аркадьевич - друг Василия Петровича, старый юрист. Любил поговорить с молодыми женщинами. Женщины каждый день рассказывали удивительные вещи: где, кого и как убили, в какой квартире вчера кого и как ограбили, где и как кого изнасиловали, и другие жизненные проблемы. А Федор Аркадьевич говорил, что это все от иностранных фильмов. Вот покажут картину "Танцующий пират", или "Знак Зеро", или "Красное и черное", насмотрится молодежь на сладкую жизнь, вот и хулиганит. Чего же нам ждать.

Поскольку во всей бухгалтерии молодежь представлял один я, то все и обращали взгляды в мою сторону. Сначала эти взгляды меня пугали, и я говорил, что это действительно плохие фильмы. А хорошие картины - это "Падение Берлина" и "Сталинградская битва". Тут все оживали, и начинался бесконечный спор, какой Сталин лучше: Геловани или Дикий. Те, кто за грузина, говорили, что тот правдивее, говорит с акцентом, а те, кто за русского, кричали, что Сталин - русский и душой, и телом, что он в день Победы пил за русский народ, и, вообще, Дикий - великий актер, который играет великого человека.

За то, что я так всколыхнул коллектив, меня женщины полюбили, и я полюбил их. В таких спорах и проходили наши будни. А там глядишь и конец рабочего дня. Без 15 минут 6 все собирают свои вещи и бегут в уборную, ибо пользоваться ей старались за счет рабочего времени, а не за счет своего, и ровно в 18:00 убегали. Справедливости ради надо сказать, что для работы со временем не считались: когда надо было баланс составлять, могли и всю ночь проработать. В бухгалтерии только косточки от счет щелкали. Всякое было. Трудовой порыв.

2. Соцсоревнование Помню, ради социалистического соревнования нас обязали годовой баланс сдать 1 января, точнее: "2 января чтобы годовой отчет лежал на столе у главного бухгалтера управления торговли города!". Иван Петрович человек был твердый, он понимал, что так сделать нельзя, но ему сказали:- Сдашь - премию дадим, не сдашь - пеняй на себя, поедешь как саботажник и враг народа туда, куда Макар телят не гонял. Понял?! - Понял, - ответил Иван Петрович со всею грустью. - Да еще, ты, бухгалтер, главбух чертов, позаботься, чтобы завтра от всех сотрудников бухгалтерии лежала за подписями бумага тут, что все согласны и обязуются. Пусть выступят с инициативой. А мы поддержим трудовой порыв счетных работников.

Пришел, я помню, Иван Петрович в бухгалтерию бледный как смерть, это не дисциплину в своем курятнике наводить, и говорит:- Что же нам делать...Рассказывает. Женщины все ему твердят: это невозможно, я не подпишусь, я сейчас же уволюсь, и всякие такие слова.
Но я-то был молодой, комсомолец, я спрашиваю:- О чем базар, в чем проблема? - Да как же мы 2 января отчет положим, когда только 5 января встречные документы поступят?
Понял я, в чем тут закавыка, и сразу замечаю:- Ну и что? - Как ну и что, какой же баланс без документов за декабрь?!

А я говорю: еще лучше, правдивее будет, 31 декабря банк не работает, 30 декабря получим выписку за 28 декабря и разнесем ее 31 декабря, зарплату и резервы начислим полностью, амортизацию рассчитаем, и все проводки по Главной книге сделаем. Вот и баланс получим. Еще лучше, ибо реально на 31 число последних декабрьских документов еще и не было. И никогда не бывает. Так баланс еще реальнее получится.

Посмотрели на меня зло. Если бы это я в обычных условиях говорил, то, скрывать не стану, просто мне бы Иван Петрович морду за вредительство набил. Но тут он только тяжко и неодобрительно вздохнул. Женщины закричали, что так положительно нельзя делать. И многие заявили, что будут увольняться. Но в те времена был порядок, и так просто уйти было нельзя. Тут могли приписать дезертирство с трудового фронта, отказ от идеи коммунистического строительства, трудовой саботаж и черт знает еще что. Народ это знал.

Иван Петрович послал за юристом. Федор Аркадьевич вник в проблему и сказал: "Молодежь говорит правильно, тем более что у тебя, Иван Петрович, выбора нет". У мужиков, особенно у юристов, есть огромное влияние на женский пол, все успокоились, счетовод-профорг - милая пожилая женщина из уцелевших аристократок - стала сочинять текст социалистического соревнования, а Иван Петрович стал расписывать кому что делать.

Со второй половины декабря встали на трудовую вахту. Мой авторитет возрос. Воскресенья отменили, а 31 декабря вся работа была в разгаре, никто и не думал домой уходить, все сидели вместе. В 12 часов пропикало радио, Иван Петрович вскрыл шампанское, и все закричали: "Ура!", и всю ночь танцевали: с Иваном Петровичем - никто, а со мной - все. Я и сейчас вспоминаю то мгновение как лучший момент моей жизни. И вы знаете, с того года все с гордостью рассказывали о том, что 2 января впервые в истории полный годовой отчет был сдан.
Все работники бухгалтерии вспоминали этот случай как самый счастливый день в своей профессиональной жизни. И никто не обижался. Все были счастливы. Вот как мы работали!

Ивана Петровича очень хвалили. Спрашивали:- Почему сразу не поддержал? Тот улыбался и говорил, что недооценил и недопонял глубину замысла. Но ему заметили, что вот поддали тебе, и ты сразу понял и глубину, и замысел, стал работать. А не поддать, так бы и был в отстающих.

Тут мы сделались все ударниками коммунистического труда. Ивана Петровича повесили на Доску Почета, а всему коллективу дали премию, но разделить ее было трудно. Все требовали себе прибавки: у кого детей много, кто безотцовщина, кто герой войны, кто инвалид труда. Кое-кто, правда, и обо мне вспоминал. Но я, слыша и видя такие стенания, сказал, что отказываюсь в пользу коллектива, как молодой и еще несозревший. Коллектив меня понял и поддержал. Но теперь, на старости лет, я думаю, что тут был глубочайший смысл власть имущих. Ведь вот дали Василию Петровичу благодарности, другим коллективам велели брать с него пример, а при желании любого победителя соцсоревнования и посадить могли.

Опять же возьмут и спросят: "А как это ты баланс без документов, без операций за декабрь сдал?" И все, и сказать нечего. И в любую минуту за очковтирательство, за обман партии и правительства и за незаконное получение прибыли любого главбуха, самого лучшего, цап-царап можно было. Был просто хороший человек Иван Петрович, угодил начальникам - героем труда стал, а не потрафил - в лагерную пыль стерли. И все за один и тот же баланс. Каково?!

3. Контроль Иван Петрович любил строгость. Вот уйдут все бухгалтерши в столовую на обед, а он задержится. Потом приходит, чуть опоздав. Сидит со всеми. Смеется. Потом, часа через полтора, говорит Вере (это он к бухгалтерше обращается): "Дай мне такую-то инструкцию". А документ-то секретный! Вера говорит:- Сейчас! Ищет, ищет и бледнеет, краснеет и не может найти. Просто жалко на женщину смотреть. Наконец с ней случается истерика. Бьется в судорогах. А тут и конец рабочего дня.Иван Петрович, отправляя ее домой, говорит:- Завтра дело будет передано в прокуратуру. Две женщины в беспамятстве отводят эту женщину - Веру - пока домой. Утром ее приносят бледные родственники. Иван Петрович родственников выставляет, а женщине говорит: - Вы проявили преступную халатность. Для сведения коллектива я должен сказать, что вчера во время обеденного перерыва я изъял из вашего стола секретную инструкцию, а вы ее не хранили надлежащим образом. На первый случай я возвращаю ее вам. Но пусть этот пример вашего разгильдяйства послужит всем хорошим уроком. Будьте бдительны. Слушайте радио.

Что тут началось. Все ликовали, смеялись от счастья, все лезли целоваться с Иваном Петровичем. И, конечно, больше всех радовалась та, у которой украли документ и которой его возвратили. Прошло много лет, и я встретил эту женщину. Она была уже совсем старушкой. Увидев меня, она сказала:- Лучшим человеком в моей жизни был Иван Петрович. Таких людей больше не встретишь. И она была права. Делайте людям больно, и они полюбят вас. Добрые дела забываются. Они воспринимаются как должное. И никто за них вам не скажет спасибо.

4. Смета У нас было подразделение - 12 человек, которое работало за счет бюджета, а смета этого подразделения утверждалась в Москве, в министерстве. Утвержденная смета поступала в конце первого квартала. Но ее всегда утверждали, и вопросов не возникало. Так, формальность.
Но однажды, в середине апреля, из нашего республиканского министерства пришло письмо, что смета утверждается только в половинном размере, а это значит, что средства нашей сметы уже к июлю будут все съедены, сотрудников надо будет уволить, а работы прекратить. Собрал совещание, все плачут. Говорят, надо скинутся и в Москву ходоков посылать. Иду к Ивану Петровичу, он сочувствует, говорит, поезжай в столицу. А у меня в союзном министерстве знакомый человек был. И был он очень влиятельным сотрудником. Я к нему. Объясняю дело. Он сочувствует. Говорит, помогу, но напиши официальную бумагу, о чем ты просишь министра. Я, конечно, тут же написал. Через день смета была утверждена в полном объеме.

Ни Иван Петрович, ни одна из двенадцати, подлежащих увольнению, мне спасибо не сказали, а начальники республиканского министерства взъелись на меня, замучили ревизиями и выговорами. Ибо большую канцелярскую ошибку допустил я: нельзя прыгать выше непосредственных начальников. Важно не дело и судьбы людей, а расположение тех, кто тебе может гадость сделать.Это был для меня хороший урок.

5. Хозрасчет У нас в городе было много магазинов. Каждый из них был на отдельном балансе, а на два-три магазина выделяли по специальному бухгалтеру. Это были или женщины, или инвалиды Отечественной войны. Они вели учет для своих магазинов, но почти за все их расходы отвечал Фуражторг. В конце месяца то, что бухгалтерия торга оплатила за магазины по определенному коэффициенту, распределялось по магазинам, и это позволяло каждого завмага держать под контролем. Не любит дирекция завмага, ему тайком бухгалтерия такой коэффициент подберет, что тут же издержки магазина возрастут, и в магазине - даже, может быть, и очень хорошем - сразу же сделается вместо прибыли убыток.

Директор ни черта не понимает. А если не понимает, его к директору торга на ковер тянут. Как, такой-сякой, как допустил? Завмаг теряется, что-то бормочет, обещает исправиться, и, если поймет, что к чему, найдет общий язык с директором, бухгалтер ему коэффициент распределяемых расходов занизит, и самый убыточный магазин самым прибыльным станет. Умные завмаги с главбухом начинали дружить, и у них проблем с рентабельностью, как правило, не возникало. Так поднимался авторитет бухгалтерского учета.

6. Незавершенное производство Был у нас производственный цех. И надо там учет вести было по промсхеме 2, то есть счет 120 "Основное производство" вести смешанным способом: по дебету все фактические затраты надо было собирать, а по кредиту списать фактическую себестоимость готовой продукции было нельзя. Дело в том, что ее узнать можно было только по окончании месяца. А в течение месяца использовали счет 188 "Выпуск готовой продукции". В последний день ушедшего месяца, а чаще - в первый день следующего месяца назначалась из своих людей инвентаризационная комиссия, в которую часто включали и меня. Это был знак доверия. И если руководство хотело поднять рентабельность цеха, то нам давали команду (негласную, разумеется) завысить объем незавершенки, как тогда говорили. А если злились на начальника цеха, если он чего-то по работе не доделывал и не додавал, то мы должны были занижать остатки незавершенного производства. Начцехи комиссию уважали.

7. Естественная убыль Одним из основных источников поддержания экономической самостоятельности магазинов была естественная убыль. Каждый завмаг мог допустить определенную недостачу за счет утруски, усушки и др. естественных факторов недостачи. Но за счет аккуратности в работе и обвеса покупателей эти недостачи с лихвой возмещались. А если у директора еще и "левый товар" был (товары, украденные на производстве и без документов сданные в магазин), то вопросов с недостачами не возникало. Наоборот, боялись излишков.
Любопытно, что все - и богатые, и бедные, хотели всю естественную убыль, официально допустимую недостачу, снять. То есть товары продать с лотка, минуя кассу. А вот сколько можно снять выручки под естественную убыль, знал только бухгалтер этого магазина. Только он.

Расчет был сложный, ибо каждый товар имел свою норму, а учет был суммовой, огульный. И без сложнейшего расчета сумму недостачи узнать было невозможно. Был на моем веку случай, когда одна аспирантка, не зная практики, предложила установить средний процент естественной убыли, скажем, 0,3 % со всего объема продаж. Дескать, вся огромная бухгалтерская работа на треть сокращается. И даже расчеты привела, что все равно то на то и выходит.

Но, конечно, все бухгалтеры признали ее диссертацию и выводы незаконными. Ведь мы должны все считать до копейки. Да и если вдруг недостача по среднему проценту окажется меньше реальной, то материально ответственное лицо не захочет ее гасить и потребует выполнить все точные расчеты. Следовательно, средний процент ничего не дает.

Но любопытно, что когда эта наука о средних дошла до материяльщиков, они ухватились за нее. В этом случае им был не нужен бухгалтер. 0,3 % они всегда могли сосчитать с оборота, с каждой продажи. Это был подарок судьбы. В других городах начался переход на средний процент. Но в нашем городе бухгалтеры отстояли свои права.

8. Сверхнормативные потери Инвентаризация всегда выявляла потери сверх норм - так называемые сверхъестественные потери. Их можно было отнести или за счет завмага, и тогда он должен был их возмещать, или за счет Фуражторга*, то есть за счет государства. И тогда их никто не должен был возмещать. Ясное дело, что завмаги всегда в этих случаях проявляли интерес к государству. А государство представлял Иван Петрович. Они приходили к нему и долго рассказывали, что их вины в недостаче нет, что это объективные условия, и все надо списать за счет Фуражторга. Иван Петрович хмурился, зевал, скучал и подавал получленораздельные звуки, типа: "Ну?", "Почему?", "Когда?" и т.п. Человек терялся, но затем начинал говорить все сначала. Так продолжалось до тех пор, пока посетитель не произносил сакраментальное слово - благодарность. Тут Иван Петрович оживлялся и говорил: "Надо подумать". Завмаг тоже оживлялся и радостный уходил. Как правило, дело решалось по справедливости.

9. Работа с молодежью Когда присылали студентов из техникумов или институтов, тогда их направляли в киоски, палатки и другую мелкорозничную сеть. В магазине, откуда направляли молодежь, им опытные продавцы отвешивали товар, выписывали накладные, заставляли получателей в них расписываться, помогали погрузить партию на тележку и говорили новоявленным продавцам, по какому адресу следовало эти товары везти, и в какую торговую точку сдавать. Говорили, что на месте будет парень, и он объяснит, что к чему. На месте, действительно, был парень, и он говорил:- Ребята, вам отгрузили товары, но в вашей партии уже есть недостача. И если вы будете лопухами, вам уже светит недостача, и никакие ваши учителя вам не помогут. Студенты пугались. Многие плакали. Но парень успокаивал и учил: как во время взвешивания товаров подкладывать на весы незаметно палец, как и какую гирю кидать на чашку весов и т. п. Это было очень поучительно. Некоторые так увлекались, что бросали учебу и навсегда переходили на работу в торговлю.

10. Поездка за границу В послесталинские времена жизнь очень изменилась. Правда, это сейчас видно, как она тогда изменилась. А тогда было малозаметно. "Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии". Во всяком случае, при Хрущеве возникло нечто новое. Пришла в Фуражторг путевка на поездку в ГДР. Умные люди, во главе с директором торга, уклонились от этой чести. Все работой оказались занятыми. А я молодой, растущий товарищ. Вот мне и говорят: "Поезжай!" Я дурак малоопытный. Обрадовался, даже язык стал учить. Написал на немецком языке автобиографию. Начиналась она впечатляюще: Ich wohne Hkalinenstrasse drei und Wohnung zvei .( Я живу на улице Калинина, д. 3, кв. 2.)

Рассказал все свое социальное происхождение и перечислил всех своих родственников, которые не были под судом, не были ни на оккупированных территориях, и все они были русскими. Что особенно было тогда важно (после дела врачей). Но все это не понадобилось. Вызвали меня в райком, на собеседование. Старшие товарищи рассказали мне, что это значит, и я стал к беседе готовиться: все время газеты читал. Перед походом в райком встал рано утром, послушал радио, наше родное радио, ибо "был обычай на Руси на ночь слушать БиБиСи". Но то на ночь, а тут дело шло о встрече утром и в райкоме. Передачу послушал и по морозцу тронулся. Дорога была дальняя. В ту пору по стенам были расклеены свежие выпуски разных газет. Время у меня было. И я внимательно читал все газеты, которые попадались мне по пути. Так что пришел я подготовленным.

В коридоре я был один. Подождал. Пришла старая толстая дама лет пятидесяти пяти. Она посмотрела на меня безразличным взглядом, спросила фамилию, кивнула головой и открыла дверь, приглашая меня в кабинет. Я вошел. Длинная темная комната. Единственное окно упирается в стену. Дама, она оказалась инструктором райкома, указала рукой на стул. Я сел. Она включила свет. Он был направлен мне в лицо, а ее лицо где-то виднелось в искусственном тумане.чень ленивым голосом она спросила меня, читаю ли я газеты.- Да, - торжествующе ответил я.
Интересуюсь ли я внутренней политикой Советского Союза, спросила она дальше.- Конечно, - бодро заявил я.- Все ли Вы понимаете в ней?

Это был страшный вопрос, я сразу же скис. Если ответить, что понимаю, то выставлю себя слишком умным, умнее райкома, а это нескромно и недостойно человека, которому партия доверяет за границей представлять нашу Родину. Если же сказать, что не понимаю, то возникнет вопрос, что же я тут делаю. Тупик. Мучительно больно я отвечаю, что думаю, что основное содержание внутренней политики партии понимаю. - И что же сейчас в этой политике самое главное? - звучит вопрос дамы-инструктора.И тут я торжествующе заявляю, начитавшись газет:- Вся страна готовится к проведению пленума ЦК КПСС.И я жду, что сейчас дама должна броситься мне на шею и зацеловать меня за политическую зрелость.Ни чуть не бывало.

Совершенно безразличным тоном она спрашивает:- Какие вопросы будут разбираться на пленуме? Я называю вопрос. Она не спорит, но говорит:- А еще? Я называю еще, она продолжает:- А еще? Каждый следующий вопрос я называл с меньшим темпераментом и с большими сомнениями, ибо она ни разу не сказала мне:- Правильно. Каждый ответ мой она выслушивала так, что не поймешь: то ли я говорю правильно, и она не спорит; то ли я все вру, а ей лень меня опровергать. Наконец, я устал. Выдохся. И на очередное "А еще?" я издал какой-то слабый нечленораздельный звук.

Она выдержала паузу. И потом своим лениво-безразличным бесцветным голосом спрашивает:- Внешней политикой Советского Союза интересуетесь? Отвечаю измученным упавшим голосом:- Да.- Все понимаете? Опять этот проклятый вопрос, и за ним следует неясный ответ:- Думаю, что понимаю.
- Какие же события во внешней политике сейчас происходят? И тут какая-то неведомая сила давит на меня изнутри. Я медленно инстинктивно начинаю подниматься. Я чувствую, что глаза у меня, устремленные на женщину, загораются каким-то шизофреническим блеском, и из самых глубин моего чрева выскакивает фраза, которой я сам не ждал:- Только что наше радио принесло страшное известие, зверски убит великий сын конголезского народа - Патрис Лумумба.И все это я говорю вставая. Теперь эта стерва оказывается в неловком положении. Я-то встал, почтил память прогрессивного политического деятеля, а она сидит.Вижу, попал в точку. Она засуетилась, потом вскочила, замахала руками: - Идите, идите, - вытрескивал ее рот.Я ушел. В ГДР меня не пустили.

11. Металлолом В те времена государство очень отслеживало экономию. Режим экономии проводили, не считаясь ни с какими затратами. Например, существовала норма отхода цветных металлов, согласно которой надо было их сдавать в утиль. Райком строго контролировал выполнение этого правительственного задания. Нам надо было сдавать тоже металлолом. Но у нас его не было. Поэтому директор торга созывал завмагов и давал разнарядку: кто, сколько должен купить в обычном магазине ложек, кружек, чайников и т.п. металлов. Директора покупали и сдавали все это на склад торга. Там в течение двух дней кладовщик с рабочим разбивали эту посуду, превращая ее в настоящий лом, а потом грузили на машину и отвозили в утиль. Райком был доволен.

Потом, правда, кладовщик договаривался с утильщиком, и первый сдавал второму уже неиспорченные предметы. Райком был тоже доволен.Потом дело усовершенствовали, просто давали деньги утильщику, а тот выписывал квитанцию. Это была самая лучшая схема. Не надо было ни посуду покупать, ни портить добро. А по документам все выглядело в порядке. Отсюда я делаю очень важный и глубокий вывод: мы учитывали в бухгалтерии не какие-то якобы предметы, а то, что о них говорится в документах. Бухгалтер не копировщик действительности, а творец ее. Очень хорошо говорил Мичурин: "Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее, вот наша задача". Вот мы по этой заповеди и брали.

12.Комиссии Очень часто создавали комиссии по проверке всего на свете. Больше всего боялись, что население начнет хлебом скот кормить. Для проверки посылали людей. Но меня в эти комиссии не включали. Зато привлекали в проверки жалоб и писем без подписи. Последние называли анонимками. Их было очень много. И это хорошо, ибо люди сами себя контролировали. Вот сижу я как-то у Василия Петровича, советуемся какой счет дебетовать, какой кредитовать. И вдруг оба видим, что кто-то под дверь конвертик подсунул. Выбежали мы с ним в коридор, а там уже никого.
Стали думать: вскрыть или не вскрывать его. Позвонили в партком. Там говорят:- Вскрыть, а потом доложить. Вскрыли. Прочитали. А там написано, что у начальника планового отдела в левом сейфе лежит 20 долларов США. Мы, вытирая в ужасе холодный пот, бежим в партком.

Там прочитали, спрашивают: "Кому-нибудь говорили?" - Нет, - отвечаем, - что вы!- Ну ладно, идите, и никому ни гу-гу.А дальше легко. Приехали в плановый отдел те, кому надо, потребовали открыть сейф, вытащили валюту и увезли начальника планового отдела. Так, благодаря бдительности рядовых сотрудников был разоблачен матерый шпион международного империализма.

Надо сказать, что тогда комиссии были целевые, творческие. Вот возникла коллизия. Кто-то что-то написал, и если, конечно, это не политическое преступление, как в предыдущем случае, сразу же вызывает директор и говорит:- Поступил сигнал (если анонимное заявление), или просто письмо. Надо проверить факты, которые в нем изложены. Если директор добавлял, что надо проверить факты "по существу", то мы знали, что все, что написано, надо замазать, ничего такого не увидеть и написать в справке, что факты не подтвердились. В такой комиссии участвовать было одно удовольствие. Приведешь проверяемому то, в чем его обвиняют и говоришь:- Напишите справку к такому-то числу. Ясное дело, что все будет оправдано, а мы и труда не потратили, и установку руководства выполнили.

Но если директор скажет - "проверьте факты объективно", то значит, все они должны подтвердиться. И тут уж работаешь как зверь, копаешь, копаешь, пока факты не начнут подтверждаться. И тогда входишь в раж и начинают подтверждаться даже такие факты, которых не было.
Вот, как мы работали!

Надо заметить, что в этой работе была огромной роль партийных организаций. Все такие жалобы собирались в сейфах парткомов, и любая серьезная проверка начиналась с того, что открывали сейф и все читали, что там написано. После этого можно было и не проверять. На всех материал был. Был у нас один сотрудник, заболел очень. Иван Петрович его пожалел и разрешил работать дома. Вот, вдруг, вызывают меня в партком и говорят, есть у вас в штате сотрудник такой-то. Говорю: "Есть". Ознакомьтесь. И никому не говорите. Читаю: "В бухгалтерии работает счетовод Сидоров К.П., человек больной, на работу не ходит, и даже зарплату ему на дом возят". - Было? - спрашивают.- Было, - говорю, - но это ерунда. Потому что это старый наш сотрудник и работу он, действительно, дома делает, но делает и хорошо делает.- Напишите. Я написал, и меня отпустили. Не знаю, чем бы дело кончилось, но он, Сидоров, вскоре умер.Сейчас нет парткомов, и работа такая больше не проводится. И нет больше огонька в нашей жизни. Нет страха. Народ распустился.

13. Молодцов Неожиданно - в году, примерно, 1947 или 1948 (в общем, к тридцатилетию советской власти), когда всех милиционеров переодели, как старики рассказывали, в форму царских городовых, к нам в бухгалтерию устроился бывший фронтовик - Молодцов. Человек странный. Иван Петрович его не очень долюбливал. Но женщинам он нравился. Мужчина неженатый, опытный, в хорошем возрасте: уже не молодой, как я, но еще и не старый, как Иван Петрович.Но женщинами он не интересовался, работал старательно, и все свободное время посвящал фотографии. Причем женщин снимать не любил. Все больше пейзажами любовался. А по делу у этого бухгалтера была необыкновенная и очень важная особенность, которой я ни у кого не встречал: он мог с первого раза свести оборотную ведомость по Главной книге, и у него всегда дебетовые и кредитовые итоги сходились.

А у меня, сколько я балансов свел, с первого раза никогда ни один не сходился. Вся работа моя сводилась к поиску ошибок. Они были всем смыслом моей жизни. Моей радостью и моей болью. А у него, Молодцова, сразу все сходилось. И мы все ему завидовали, и уважение к нему было огромным. За это его даже и Иван Петрович всем в пример ставил. Однажды его к празднику даже наградили ценным подарком. Он заранее сбегал куда-то и узнал, что ему что-то из белья две пары выделили. Он радовался. В те времена с бельем была напряженка. По ордерам его выдавали. А тут ему такая удача.
И вот в общем зале установили стол, накрыли его красным полотном, принесли цветы. Там же на эстраде стояло пианино, а в глубине, у стены, красное знамя. И вот за стол садятся директор, партком и местком, а за музыкальный инструмент - старая дама.
Директор сделал краткое сообщение об успехах нашей организации, об успехах строительства в нашей стране, председатель месткома зачитал новые обязательства и приказ о награждении передовиков.

Когда выкликалась очередная фамилия, директор, стоя на эстраде, вручал подарок и жал руку отличившемуся. Все подарки были упакованы, и нельзя было понять, что администрация и профсоюз дарят людям. В то время, когда директор жал руку, пианино играло туш, а все в зале громко хлопали. Награжденный кланялся и благодарил, некоторые становились в особую позу и кричали: "Служу Советскому Союзу!". В этом случае хлопали еще больше. И вот дошла очередь и до Молодцова. Поднялся он на эстраду, пожали ему руку, сыграли туш, вручили пакет, а он возьми и разверни его при всем честном народе. В пакете оказались кальсоны из американских запасов. Он стал размахивать этими подштанниками, а народ начал смеяться.

Таперша растерялась и опять заиграла туш: трам-там-там, трам-там-там. Смех усилился, но вскоре слегка затих из зависти: некоторые увидели, а некоторые знали особенности такой американской продукции. У нас такого не делают. Весь смысл их покроя в том, что разрез сделан и спереди (но этим нас не удивишь), и сзади. Замечательно! Пока публика наслаждалась видом зарубежного ширпотреба, Молодцов на сцене устроил подлинный дебош. Он кричал, что его обманули, взывал к справедливости и требовал еще одни кальсоны. Он говорил, что по документам проходят две пары, а он, Молодцов, участник войны, ответственный работник, не кто-нибудь, а бухгалтер центральной бухгалтерии, и он не позволит из себя делать ненормального человека.- Я не дурак, - орал он. И все понимали, что он все-таки дурак.Когда Молодцов несколько успокоился и устал, а музыка смолкла, секретарь парткома подошел к нему и спокойно сказал:- Товарищ Молодцов, вы правильно говорите, что заслужили две пары нижних брюк. Но вам и предоставили две. Смотрите: вот одна единица, можно сказать, с ногой пара, а вот - вторая. И он торжественно поднял сначала одну, а потом и другую штанину. Зал замер.

- А, - в тишине услышали сотрудники голос Молодцова, и он, слегка побитый и уставший, ушел со сцены.Председатель профкома тихо вдогонку заметил:- Тут думать надо, трофейное белье носить - это не балансы считать.И все согласились с ним. Потом я узнал, что Молодцов имел хороший левый заработок: он за директоров пивных ларьков составлял товарные отчеты и, благодаря усердию, скопил приличные деньги. Потом сразу же потратил их, купив репарационный велосипед.И как-то в хороший летний солнечный радостный день, надев шикарный костюм, взяв фотоаппарат и сев на немецкий велосипед, поехал купаться и загорать в сестрорецкий курорт. Плескался водой, плавал, зарывался в песочек, фотографировал морские и лесные пейзажи. Был счастлив.К вечеру собрался и поехал назад. Стало темнеть. И где-то на полпути из кустов вышли два человека, схватили его за руль велосипеда и сказали:- Слезай, отдавай все, что есть, и костюм снимай. Плавки мы тебе оставим. Молодцов ответил уверенно:- Нет!Они вынули пистолет и приставили к его лбу. Он сказал:-Нет!

Они выстрелили. Пуля ударилась в лобную пазуху и отскочила.Очнулся он в больнице. Положение было отчаянное. И он долго не мог понять, что произошло. Потом выяснил, что в него стреляли из пистолета, которым убивают животных - преимущественно коров и лошадей.Дело в том, что когда их пристреливают, то дуло пистолета вставляют им в ухо. Пуля пробивает легкую барабанную перепонку и попадает в мозг. Существо умирает. Спокойно, гуманно, без боли. А тут пуля попала в лоб бухгалтеру и, конечно, не смогла пробить его. Тем не менее травма - и психологическая, и физическая - была настолько сильной, что он, выписавшись из больницы, проработал всего два месяца и умер.Его хоронили дружно. Мне очень жалко его. Отличный был человек и очень смелый. Он сделал то, что хотел. Он совершил поступок.Многие говорили, лучше бы все отдал, зато пожил бы еще. А что пожил? Все равно бы умер, а так не позволил извергам унизить себя. Да и им, бандитам, думаю, работки задал. На мокрое дело вынудил их пойти, вышку они схлопотать могли. И других не подставил. Сам на смерть пошел.

14. О квартирах Все жили в коммунальных квартирах. Нашей семье еще повезло. У нас было две комнаты. Нам завидовали. И соседи были в общем хорошие. Не то, что в других местах.Самое трудное - это была уборка мест общего пользования: кухни и уборной. Сколько в семье душ, столько и недель надо убирать. Убирали женщины, но они всегда уличали друг друга в недобросовестности и халтуре, от этого были скандалы. Потом они знали все друг про друга, кто что ест, кто что купил, кто с кем живет. Когда кто на кого рассердится, то бывали эпизоды, когда кто-то кому в кастрюлю слабительного подольет, а потом вся квартира смеется, что соседи из уборной не вылезают. Очень смешно.

А однажды один парень из той семьи на кухне сероводород "забыл". Все ищут - кто нагадил, где добро забыто. Найти не могут, понять не могут. Тоже очень смешно. Но основные скандалы возникали из-за того, как расходы на свет разделить между жильцами. Тут было что-то страшное. Люди, после расчета, часто надолго переставали здороваться. Одна жиличка пошла на хитрость: поставила отдельный счетчик и на кухне сделала себе отдельную лампочку в 6 свечей и говорит - "у меня свой свет". А поскольку на кухне всегда были люди, она жила за счет света коллектива, а не своего.
Потом в нашу квартиру въехал портной, очень хороший портной и толковый мужик. Он принес какой-то металлический штифт, обернутый изоляционной лентой, собрал всех жильцов, показал, как его вставляют в электросчетчик, и сказал:- Слушай сюда!
Все ахнули, когда увидели, что якорь, который отсчитывает деньги за свет, стал крутиться назад, в обратную сторону. Мне это так понравилось, что я сказал:- Теперь электроток будет нам платить, а не мы ему.

Молчи, бухгалтер, - заметил портной - следи лучше, чтобы такого не было, а время от времени вынимай, и мы будем платить, но самую малость.И все жильцы очень обрадовались и благодарили портного. Кое-кто даже стал говорить, что надо бы на бутылку сброситься. Но вопрос замяли.
В целом жизнь в коммунальной квартире была интереснее, чем в квартире отдельной: в ней нет общественности. Бывало утром выйдешь на кухню, все новости узнаешь. А вечером, когда телевизоры впервые появились, все идем в комнату к Сергеевым. Их трое, а мы все у них телевизор до ночи смотрим. Очень здорово. Культурно время протекало.

Или так: сидишь как-нибудь, скучно, выйдешь в коридор, подойдешь к чьей-нибудь двери, присядешь и глядишь в замочную скважину, что там делают. Удивительно, интересно. Я думаю даже, что отечество наше Хрущев погубил, как он стал строить отдельные квартиры, так и воскрес в людях дух индивидуализма и сепаратизма. И стало всем на все наплевать. Никакой общественной струи в жизни нашей не стало.

Сохранено