Слухи о пожаре на складе

Москва опустела. Там, где раньше был виден Сити с моего балкона, километрах в пяти, только красно–белая труба местной ТЭЦ. Кому ни позвони, все уезжают, или уже уехали. Из кондиционеров на асфальт капает вода, в ней сидят взъерошенные ошарашенные голуби. Куда пропала остальная живность? Звуков тоже нет. Утром звонит подруга из Одессы: "Ты слышала, что под Москвой горит склад химического оружия?". Спрашиваю, "Кто сказал?". "Друг друга". Злюсь. Проверить слухи невозможно, но нужно принимать решение – что делать. И тут же возникают образы: 1986, 7 мая, Киев, железнодорожный вокзал. Мы уезжаем к родственникам в Кривой Рог (сам по себе сомнительный в плане экологии, но нужно уезжать). В вагонах и на перронах суета. Мне лет 13, я еще не понимаю, почему нельзя открывать форточки и нужно носить панамку. На 1 мая наш класс еще ходил на демонстрацию. Моя сестра беременна, мы с ней и с мамой едем к маминой сестре. Окна вагона открыты, проводники окутаны людьми, теми, у которых нет билетов. Они тоже хотят отправить своих детей куда–нибудь. Родственники на перроне прощаются с близкими, свисающими из окон. Вагон забит до отказа, слезы, паника, отчаяние. Потом, рассказывают, город опустел. Тем, кто остался, было жутко видеть в окнах пустые улицы. Там – никого. Ни дам с колясочками, не детей. Все вымерло. И до сегодняшнего дня, пытаясь описать эту картину, я плачу. За 10 дней до этого нам втайне позвонил какой–то родственник. Сказал, случилась катастрофа. Закройте окна и по возможности не выходите. Мне в подростковом возрасте казалось все преувеличенным: опасность, запреты ходить на улицу с непокрытой головой. У нас были знакомые, мы взяли билеты и смогли уехать. 

 

Контрастом вспоминается 11 сентября 2001. Нью–Йорк. В 9 часов утра новость о самолете, врезавшемся в башню. Я – на 42й улице в Манхэттене, моя семья – на 3 улице в East Village. Проходит несколько минут, и появляется информация о второй башне и втором самолете. К 12 часам в зал на 40м этаже заходит женщина, и сообщает, что нас распускают по домам. По не проверенным данным, в небе над США захваченные восемь самолетов, которые летят на Пентагон, на Белый Дом, другие неопознанные цели. Я выхожу на улицу и вижу массовый исход. Толпы людей идут пешком и вверх, и вниз Манхеттена. Такси не берут пассажиров. Метро закрыто, и автобусы не ходят. До дома мне 6 километров, конец прямолинейной авеню скрывается в дыму. Мобильных нет, и где моя семья, и в том числе двухлетний сын, дома ли, или уже эвакуирована, и они не говорят по–английски, где их искать, скорее бы дойти. Так быстро я еще не ходила. На улицах при этом нету паники. На лицах – сосредоточенная озабоченность. Нет бега, суеты, нет толчеи и давки. Каждый хочет добраться к своей цели эффективно, как может. 

 

Мне кажется, большая разница в подходе здесь и там. В начале октября нам нужно было улетать. Недели две в районе, где мы жили, запах гари. 9го к нам прилетел мой папа. Его багаж не долетел, и был отправлен через Даллас куда то там в Париж. В багаже была вся одежда, и в тот же день, 9го, мы были в Близнецах, купив ему необходимые футболки, джинсы и кроссовки. Стояли на краю площадки над водой, разглядывая статую Свободы. Через неделю привезли его багаж. Кроме одежды, там были черный хлеб, какие–то сардины, бутылка Крымского вина разбилась по дороге, но за неделю все уже высохло. А 11го вечером мы вышли пройтись по округе. Какие–то улицы закрыты красными лентами. Китайские туристы фотографируют завесу дыма. Заходим в бар, и просим три отвертки. Муж объясняет бармену: "Мы из Москвы. У нас тоже взрывали дома, в 99м". Приносит три коктейля. В стаканах сока почти нет, бармен сменил пропорцию, наполнив их до половины водкой. В течение следующих недель небо над Нью–Йорком вымерло. Не летал ни один самолет. Как то ночью к соседнему дому приехало много пожарных машин. Я заставила всех выйти на улицу. Гарь просачивалась сквозь деревянные рамы и наполняла воздух тревогой. Папа, ребенком проживший войну, говорил, "Давай винца!". На улицах стояли серпантином очереди добровольцев, которые сдавали кровь для раненных. Столбы, заборы – все пестрело фотографиями пропавших без вести: "Ищу... ищу...". Граффити на заборе: "New York, stand tall!". Мы купили билеты домой на начало октября. Билетов хватало, все, кто хотел, мог улететь и раньше. Самолет долго трясло над заливом, и стюардессы никак не могли начать обслуживание. Ребенок бегал по салону, нервируя борт–проводниц. Через час мучений муж вспомнил, что у нас с собой бутылка чилийского коньяка, подарок подруги. Открыли и выпили. Не проняло – пока я не увидела внизу часов через 5 огни Европы. Посмотрели дома – коньяк 60 градусный. И прилетев в Борисполь, почти уездный Киевский аэропорт, стояла и вдыхала свежий воздух. Мне было наплевать, что нет трансфера, могла там простоять и час, и два. Мы – дома, все в порядке. 

 

Потом была Москва. 2002, когда проснувшись утром от криков о пожаре в соседнем доме, Арбатской высотке, в 5 утра я вышла и почувствовала уже ставший знакомо–тревожный запах гари. Снова взрывы домов и метро, и захваты театров. Потом привыкла. Возмужала, что ли. Я думаю, мы все переживем. И в перспективе, главное, что запоминается – отношение людей друг к другу. Говорят, нью–йоркцы, черствые в обычной жизни, сплотились в этот миг и проявили чудо человечности. Ну почему же здесь мы все переживаем наедине с собой?? 

 

И вот поэтому я злюсь, когда я слышу слухи о пожаре на складе химикилаев – оружия, пусть даже просто химзавода! Ведь знаю, не предупредят, не скажут. И будет давка в аэропортах и на вокзалах, и уже сейчас машина и квартира с кондиционером становятся предметом выживания, не роскоши. New York, stand tall. Москва, мы тоже люди!