Сити ФМ. Текст

diak-kuraev — 17.01.2014 Георгий Бовт: Добрый вечер, у нас в гостях дьякон Андрей Кураев. Андрей Вячеславович, здравствуйте.
Андрей Кураев: Добрый вечер.
Г.Б.: У нас тема программы обозначена как "Русская Православная Церковь. Другой взгляд". Сразу же начну с придирки к словам, собственная постановка вопроса. Насколько он у вас другой?
А.К.: Понятия не имею. Смотря с чем сравнивать.
Г.Б.: Можно ли говорить о том, что у Русской Православной Церкви есть такой мейнстрим – официальная точка зрения, и другие взгляды?
А.К.: Ну, во-первых, официальная точка зрения на 99 процентов состоит из общеправославной – Символ веры, вероучение церкви.
Г.Б.: Но не на 100?
А.К.: Ну естественно, у каждого из нас есть личностная примесь. Мы же читаем одну и ту же книгу – Евангелие, например, и даже просто обычную газету. И разные люди из одной и той же статьи вычитывают совершенно разные вещи, бывает. А тем более, когда речь идет о чтении Библии, и когда речь идет о том, как спроецировать вечные звезды Евангелия на контекст нашей меняющейся жизни.
Г.Б.: Можно ли расходиться с Патриархом во взглядах? Вот этот один процент?
А.К.: В православии нет догмы о непогрешимости кого бы то ни было, в том числе дьякона Андрея Кураева.
Г.Б.: В чем вы расходитесь с Патриархом?
А.К.: У меня нет такой копилки, куда бы я складывал. Но впрочем, нет, одно скажу. Вот буквально сегодня интереснейший вышел документ, разосланный по всем московским приходам – Распоряжение Святейшего Патриарха о том, что настоятели теперь не имеют права назначать завхозов, старост своих приходов, бухгалтеров, членов ревизионной комиссии, председателя ревизионной комиссии прихода и помощников председателей и старост приходского совета. То есть, все эти приходские должности теперь назначаются только епископом. Настоятель в этом смысле теперь, в общем, административное ничто. То есть, он не может даже свою команду подобрать для того, чтобы организовывать хозяйственную жизнь прихода.
Г.Б.: Простите мне сравнение, но мне видится та же логика, что и в реформе Академии наук.
А.К.: Совершенно верно, контроль над финансами должен быть с самого верха.
Г.Б.: Да, с самого верха.
А.К.: То есть, я считаю, что все-таки основной единицей церковной жизни должен быть приход, и он должен быть весьма и весьма в большой степени самоуправляемым. Прежде всего финансово.
Г.Б.: Я как раз хотел задать этот вопрос. Наверное, это убьет приходскую жизнь – в какой-то степени. Если можно говорить о какой-то степени убийства.
А.К.: Вы знаете, здесь все дело вот в чем. Когда я беседую со священниками, они жалуются на бесконтрольную алчность епископов. Когда я беседую с епископами, те жалуются на бесконтрольную алчность настоятелей. И у каждого есть свои примеры и свои аргументы. Поэтому, мне кажется, надо попробовать сделать решительный шаг, к людям лицом повернуться. Пусть приход сам контролирует свой собственный бюджет.
Г.Б.: Нам можно звонить по телефону (495) 995 11 11, обращаться в прямом эфире к отцу Андрею с вопросами, спорить. Я слышал такую точку зрения, правда, она принадлежит не воцерковленному человеку, но довольно известному публицисту. Он высказывает идею о том, что реформа Русской Православной Церкви могла бы пойти по пути автономизации приходов.
А.К.: Ну, это путь, который был предложен Поместным собором в 1917–1918 годов. Этот Собор формально для нас считается наивысшим авторитетом, ничего похожего история церковной жизни двадцатого и начала двадцать первого века не знала – ни по звездному составу участников, ни по степени продуманности и подготовленности его планов и его решений. В конце концов, он восстановил патриаршество, мы до сих пор живем при таком строе, и избрал Святителя Тихона главой Русской Церкви. Это был Собор новомучеников. Поэтому для нас это не есть нечто, что можно просто так забыть. Но на практике именно это происходит. Я не имею права сослаться на постановление Собора 1917 года, если мне приходит распоряжение, ему противоречащее. Я в свое оправдание не имею права на него сослаться.
Г.Б.: А как это регламентировано, что вы не имеете права на него сослаться?
А.К.: Никак. У нас сейчас свой устав, который принят без учета того, что было в 1917 году.
Г.Б.: У нас есть первый звонок. Алексей, добрый вечер, вы в эфире.
Алексей: Отец Андрей, здравствуйте. Господин ведущий, здравствуйте.
А.К.: Здравствуйте.
Алексей: Очень хотел поблагодарить отца Андрея за все, что он делает, во-первых. И выражаю всяческую поддержку его деятельности. Вопрос такой. Сейчас уже многие рассуждают, даже священники, – не буду произносить, естественно, имена, – что пора бы прекратить поминать Патриарха Кирилла. Я хотел спросить: патриарха–иконоборца поминали ли в храмах? Или были ли случаи, когда явно патриарха неправильно упоминали на богослужениях, несмотря на то, что дела его была не совсем такие… праведные? Спасибо.
А.К.: Во-первых, давайте с вами различим. Патриархи–иконоборцы были разные. Были патриархи–иконоборцы до эпохи Седьмого Вселенского собора, и были после. Поэтому одно дело – если иерарх церкви исповедует некое учение, которое не подвергнуто еще авторитетному церковному суду. Есть сомнения, есть споры во взглядах. Другое дело, если уже есть решение Вселенского собора, как в случае с иконоборцами потом уже, – и идет восстановление иконоборчества на период до торжества православия. Вот в этом случае, конечно же, уже возник серьезный канонический вопрос. И скажем, ученики Феодора Студита отказывались такого рода людей поминать. Что касается Патриарха Кирилла, то простите, он ни в какой ереси не замешан, и поэтому вопроса о том, чтобы его не поминать в качестве канонического первоиерарха, – ну, для меня такой вопрос просто не стоит.
Г.Б.: Да, это такое суждение. Надежда, добрый вечер, вы в эфире.
Надежда: Добрый вечер. У меня к Кураеву вопрос. Скажите пожалуйста, в девяностых годах Патриарх Кирилл занимался спиртом Royal, сигаретами. Всем известная история, подтверждена церковью, батюшками, что это было. И вдруг он становится теперь Его Святейшеством – человеком, который должен заниматься моралью, духовностью, нравственностью. Который совершенно упал, даже можно говорить. Это первый вопрос. Второй вопрос: Глеб Грозовский, который сейчас в Израиле, возбуждены уголовные дела за педофилию, – это рядовой случай? Или это имеет место уже как бы в порядке вещей?
Г.Б.: Спасибо за вопрос. Я не думал, что мы уже со второго раза подойдем к педофилии, но мы к ней подошли. Как-то у нас быстро пошло.
А.К.: Хочу напомнить, что в нашей социально–политической элите есть такой человек по фамилии Починок.
Г.Б.: Бывший министр финансов?
А.К.: Совершенно верно. То есть, человек очень компетентный в знании, в движении денежных потоков по нашей стране. И он говорил о том, что те самые операции с импортом в Россию гуманитарных грузов сомнительного содержания в адрес Московской патриархии, эти поставки осуществлялись по ходатайству Патриарха Алексия. И в самом деле, даже, простите, и в моем архиве есть письма, скажем, на церковном языке, где соответствующая подпись стоит чернилами зеленого цвета – это подпись Патриарха Алексия. Патриарх Кирилл, в отличие от него, обычными черными чернилами подписывается, а Патриарх Алексий – зелеными. Поэтому я не думаю, что здесь уместно говорить о какой-то особой личной вине митрополита Кирилла.
Г.Б.: А потом, в рамках тогдашних законов.
А.К.: Да, в рамках тогдашних законов, совершенно верно. Что касается дела отца Глеба Грозовского. Пока что это просто еще дело. Встречи и прений сторон еще не было. Основания сомневаться у меня есть. Основания считать, что это дело немножко заказное и тяп–ляп сляпанное, у меня есть. Но простите, в эфире не хочется этого обсуждать.
Г.Б.: Понятно. Ну я могу сказать, что оно и у меня возникло сразу же, потому что оно построено на показаниях одного человека, который был, в общем, обижен. Он считает, что он обижен. Тем не менее, посмотрим, чем закончится это дело. Вы не жалеете, что вы расстались с преподавательской деятельностью?
А.К.: Нет, я не расстался с преподавательской деятельностью. В феврале, когда возобновится семестр в МГУ, все равно я буду преподавать, вопрос – где. Есть предложения от разных университетов.
Г.Б.: Но не в Академии.
А.К.: Академия – да, жалко. Для меня это родные стены, родной воздух, родные люди. Поэтому мне жалко, что я там не смогу уже так регулярно бывать.
Г.Б.: Это для вас было неожиданностью, или все к этому шло?
А.К.: Скорее, второе.
Г.Б.: Вы чувствовали, что все к этому шло, и поэтому вы выступили с довольно резкими разоблачениями…
А.К.: Не поэтому. Я все-таки полагал, что еще какое-то количество, может быть, даже лет удастся продержаться. Но в конце концов, понимаете, было мое ощущение. Но ядумал будет так: ректор позвонит мне и скажет: "Отец Андрей, приезжай, надо поговорить". И пояснит: так и так, есть какое-то напряжение, то ли в Патриархии, то ли среди коллег, то ли у меня лично как у ректора. Напиши прошение, заявление по собственному. Честное слово, я бы не стал звать адвокатов, я как человек церковный, сказал бы: благословите, владыка. Он меня приглашал преподавать, и если этот же человек, дорогой для меня, симпатичный мне, знакомый для меня с юности нашей общей, еще студенческой, – если он говорит, что время вышло – ну, ради Бога. Честное слово, я совершенно спокойно ушел бы. Но форма, в которой это было… Было понятно, что здесь Академию нагнули. Что это не просто самостоятельное решение Ученого совета.
Г.Б.: Значит, будут адвокаты?
А.К.: Нет, не будут.
Г.Б.: Почему?
А.К.: Если уж адвокаты будут, то не ради того, чтобы отстаивать мое профессорство в Академии, а чтобы защитить конкретных ребят. Не студентов Московской Академии, – им, слава Богу, вроде ничего такого не угрожает. А, скажем, Казанская семинария или тверская молодежь – это серьезно.
Г.Б.: Слушатель задавал вопрос о педофилии, и можно еще термин "содомия" сюда присовокупить. Как вы думаете, Русской Православной Церкви не грозят ли скандалы по типу, как недавно прокатились по католической?
А.К.: Пока все идет к этому. Потому что разрешения вопроса нет. Скажем, я сегодня у себя в блоге опубликовал перевод документа, принятого Американской православной церковью, по-моему, это было еще два года назад, они приняли документ о протоколе, правилах сексуального поведения клириков. Звучит страшно, конечно.
Г.Б.: Там в университетах такие есть.
А.К.: Да, в Америке это принято, каждая корпорация принимает такие правила.
Г.Б.: Совершил харрасмент – это вообще страшное дело.
А.К.: Там, конечно, есть своя истерика по этому поводу, но есть жесткие протоколы. Вплоть до того, что, например, приход организует поездку приходских детей, паломничество, детский лагерь и так далее, в школу. Так даже шофер автобуса, который везет детей, не имеет право с одним из детей оставаться в автобусе наедине.
Г.Б.: Да, там все расписано.
А.К.: Там очень жесткий протокол. Там создана специальная комиссия при Синоде по рассмотрению жалоб сексуального характера, и она не подчиняется никому из местных епископов, только первоиерарху. Там четко сказано, что если человек выдвигает обвинения против епископа, то он обращается прямо в эту синодальную комиссию, а не к самому епископу, которого он будет обвинять. А у нас пока так.
Г.Б.: Аналогичны у них, кстати, принципы обжалования, действия и в армии существуют. Они пошли по этому пути.
А.К.: Совершенно верно. В мире есть определенные протоколы, не надо изобретать велосипед. У нас на сегодняшний день ситуация крайне странная. Если есть семинарист, и его обидел епископ – он имеет право пожаловаться только в суд самого этого епископа. А этот местный епархиальный суд возглавляет епископ, состав судей назначается епископом, сам епископ принимает решение, принимать к рассмотрению суда эту жалобу, или нет. И он же утверждает протокол, назначает наказание. Бред. А в Москву имеет право пожаловаться только священник, если он этот суд у своего епископа уже проиграл. А семинарист – нет. Понимаете, в чем проблема? Я только что зачитывал список людей, работающих на приходы. У нас сформировался довольно большой слой профессионально православных людей, которые не просто заходят в храм раз в неделю, а которые получают зарплату в церковных учреждениях, для которых жизнь в церкви – это вся их жизнь, это их работа, средство к существованию. А наше каноническое церковное право и наши уставные документы не замечают их существования. И вот эти люди не могут на своего работодателя пожаловаться в Москву. Устав Общецерковного суда по сути им это запрещает. Я думаю, что поэтому реакция на пока еще вялотекущий скандал должна быть многомерной. И конечно, самое худшее, что может быть, – это заметание под коврик.
Г.Б.: Будет это сделано.
А.К.: Несомненно, это видно, хотя бы и по тому, как молчат большие СМИ.
Г.Б.: Никита, добрый вечер.
Никита: Добрый вечер, Георгий, добрый вечер, отец Андрей. Я сам представитель молодого поколения, и у меня такой вопрос. Как церковь в настоящее время взаимодействует с молодежью, и насколько молодежь активно участвует в церковной деятельности, жизни. И еще связанный с этим вопрос. Сейчас существует достаточно много организаций, объединений, которые пропагандируют псевдо–церковные ценности. Под видом, за благие идеи, за мир во всем мире – в общем, запудривают молодым людям мозги. Как церковь борется либо хотя бы пытается образумить современную молодежь?
Г.Б.: Спасибо за вопрос.
А.К.: Что касается движения молодежи "за мир во всем мире", – очевидно, это какая-то мунитская организация, так называемая "Церковь объединения" преподобного Муна, ныне уже покойного, – корейского создателя тоталитарной секты, они любят маскироваться: "Ассоциация семей "За мир во всем мире"» и так далее. Я имел возможность ездить по разным городам и весям России, и конечно, тоже об этом рассказывал. Сейчас у меня такой возможности уже не будет, епископы будут бояться приглашать меня с лекциями, поэтому мои возможности как человека, противостоящего сектантским зазываниям будут весьма и весьма ограниченны.
Что касается общения церкви с молодежью, – во-первых, давайте не будем противопоставлять. Потому что церковь – это миллионы людей, в том числе молодых людей. Церковь – это не только те, кто носит рясу, и не только те, кто сидит в Синоде или синодальных учреждениях. Это миллионы людей. Поэтому вопрос "Что делаете лично вы", если это человек церковный звонил, – как вы стараетесь поделиться своей Верой с вашими друзьями? Что касается каких-то организаций, движений, – то мне очень трудно оценить, что именно происходит. В девяностые годы, в нулевые годы работа с молодежью – это была работа энтузиастов, людей, которые были неравнодушны. Они не могли просто закрыться в алтаре и смотреть на людей с точки зрения "сколько пожертвуют", какую требку закажут. Потому что общение с молодым человеком – это все затратные вещи. Надо ему подарить то иконочку, то крестик, то книгу. Ясно, что студенты ничего мне не заплатят в ответ. Таких людей было не так уж много, но это были искренние энтузиасты. А сегодня спускаются именно определенные алгоритмы, know how: на каждом городском приходе назначить человека, ответственного за работу с молодежью, утверждать план… Только сегодня мне звонил один священник, он служит на сельском приходе: "От меня требуют каждый месяц присылать план работы с молодежью".
Г.Б.: Как в комсомоле, да?
А.К.: На предстоящие три месяца. Отчет за прошлый месяц и план на следующий. Он говорит: "У меня самая молодая молодежь – это шестьдесят лет. Сельский храм, бабушки одни. Какая там работа с молодежью?»
Г.Б.: А как строится эта работа у католиков и протестантов, вы не знаете? Они же тоже стараются привлекать молодежь. Как они это делают?
А.К.: По крайней мере, у протестантов особенно, и я думаю, что уже и у католиков отсутствует очень важная компонента современной нашей церковной психологии. У нас настоящий бзик произошел на идее послушания. Произошли очень печальные вещи, когда книги и стиль поведения, характерные только для монашеской общины, стали распространять на всю церковь. Главное – послушание, главный вопрос – кто благословил. И ко мне тоже постоянно: "А кто вас благословил?", "С кем вы это согласовали?" Слушайте, а согласования с моей совестью недостаточно?
Г.Б.: Это когда произошло?
А.К.: Я думаю, что началось уже в восьмидесятых. А особенно активно, конечно, в девяностые. Дело в том, что у нас сейчас очень книжный народ, начитанный. А 99 процентов церковной литературы традиционной написано монахами и для монахов. Поэтому стали покупать тома "Добротолюбие", стали проецировать на себя. И кому-то это помогло взлететь и расправить крылья своей души, а кого-то поломало, на самом деле.
Г.Б.: Не хватает хорошей церковной публицистики? Я вот одного знаю только, по фамилии Кураев.
А.К.: У нас не хватает мирянской церкви – церкви для мирян. В наших святцах нет ни одного святого дьякона. У нас нет просто мирян нормальных в святцах, только князья или мученики или юродивые. А вот святой священник – поп, нормальный поп – сельский или городской, многодетный… Иоанна Кронштадского не называть, он был монахом, который притворялся женатым священником. Первая такая фигура – отец Алексий Мечев, московский старец, духовник Бердяева в двадцатых годах, канонизирован был недавно. Но этого слишком мало. По сути, у нас не хватает образца, примера святости для мирянского поведения, для повседневной жизни.

Г.Б.: Но это не феномен конца двадцатого века.
А.К.: Естественно.
Г.Б.: Это с двадцатых началось.
А.К.: Да, но раньше столько внимания книгам не уделялось, просто люди смотрели и подражали образцам. Вот я живу у себя на селе, есть мои бабушка, дедушка, я запоминаю с детства, как они себя ведут. А в девяностые годы этих образцов не было для большинства людей. А есть "Добротолюбие", есть Игнатий Брянчанинов, есть Симеон Новый Богослов, есть великая мистическая монашеская литература. Так что это серьезная задача – сделать православие для мирян. У нас нет устава приходской службы. Устав богослужения – он опять для монастырей. А для приходского храма нет такой книги. И поэтому каждый настоятель нарушает данную клятву, когда клянется строго по правилам служить. При этом знает и он, и епископ, что он не будет этого делать. Таких вещей у нас много.
Г.Б.: Константин, добрый вечер.
Константин: У меня два вопроса. Первый вопрос. Насколько реальны предупреждения от разных источников об отсутствии перспектив в рукоположении казанских семинаристов – подписантов? Это первый вопрос.
Г.Б.: Давайте сразу же второй.
Константин: Ваше мнение о создании под вашим руководством политической религиозной партии православного типа – типа ХДС/ХСС?
А.К.: Второй ответ – однозначно нет. Я не хочу идти в политику. И еще раз говорю: если я прихожу на какое-то масс–медиа, это не означает, что они предлагают мне работу. Говорят, СИТИ-FM находится под покровительством "Газпрома". Но контракта с "Газпромом" у меня нет и не предвидится. Точно так же, если я вчера был на телеканале "Дождь", это не означает, что спонсоры телеканала "Дождь" готовы как-то меня спонсировать, или я им как-то посвящаю свое перо или свой язык. Я просто общаюсь с людьми. И в политику – поздно. Старого медведя фокусам не учат. Не хочу идти в политику. Я люблю церковь. Не надейтесь, я не уеду. Что касается вопроса о казанских семинаристах, которые принесли жалобу о том, что не все хорошо в их общажной жизни, – я все-таки думаю, что скоро будут перемены в этой епархии, и что-то мне подсказывает, что до лета митрополит Анастасий не доживет в качестве Казанского митрополита. Я думаю, что слишком все очевидно и громко, и надо владыке как минимум на заслуженный покой. А может быть, будет и судебное разбирательство, хотя бы церковное.
Другой вопрос. Это опять о послушании. Представляете, приходит в Казань новый епископ, новый ректор семинарии, и он рассматривает, перебирает личные дела этих семинаристов, и говорит: "Ага, вот этот, значит, жалобу подписал. И не важно, что из-за его жалобы я сам здесь оказался. Но товарищ ненадежный, несистемный…"
Г.Б.: Чисто советский, большевистский подход. Абсолютно ничего не поменялось с тех пор.
А.К.: Увы, да.
Г.Б.: Насколько распространено аморальное поведение в среде?
А.К.: Есть типичные примеры аморального поведения русского духовенства. По–русски говоря, это грехи называются. Грехи есть у всех. Но различна степень тяжести грехов. Есть грехи, которые прежде всего вредят мне самому, а есть грехи, которые серьезно ломают, просто ломают судьбу и душу другого человека. Так что градации здесь нужны. Здесь речь идет о содомии, говоря церковным языком.
Г.Б.: Например.
А.К.: С одной стороны, это некая вечная тень в истории монашества. Но при этом, естественно, история монашества не сводится к этой тени своей печальной.
Г.Б.: Но она всегда присутствовала там, в общем. До поры до времени она не вызывала никаких скандалов – публичных.
А.К.: Скандалы вызывала, но церковь могла с этим справляться. А вот вопрос, чтобы именно на высотах церковной власти сложилось такое плотное активно–агрессивное гомосексуальное лобби, – вот это новинка. Что-то похожее было во времена Иосифа Волоцкого, который обличил московского митрополита, тогдашнего главу церкви, в ереси и в содомском грехе. Но там все-таки достаточно быстро удалось снять этого митрополита. Да и вся элита тогда была на виду. Москва тех лет – большая деревня, там все было на виду, на глазах. Такие вопросы раньше решались легко. Вот в наших нынешних мегаполисах легче потеряться, конечно. Больше анонимности. Но по тому, что я слышал, отчасти видел за четверть века своей такой профессиональной жизни в церкви и поездок по всей стране, – и то, что я сейчас получаю письма, – каждый день, к сожалению, новые письма и новые имена. Естественно, не всему этому я могу верить. Но у меня ощущение, что порядка пятидесяти епископов из трехсот пятидесяти – это достаточно высокий процент.
Г.Б.: Многовато будет. Андрей Вячеславович, звонок от Михаила. Михаил, добрый вечер, вы в эфире.
Михаил: Здравствуйте. Я, во-первых, хотел бы выразить уважение человеческое и признательность отцу Андрею за его позицию, которая, мне кажется, больше соответствует нашим христианским ценностям, которые я разделяю. Хотя не совсем я церковный человек. Поэтому примите поддержку, она вам необходима, и благодарность. А вопрос у меня такой. Я живу в Центральном округе, у нас на Таганской улице уже до непонятных размеров разрослось здание людей, которые называют себя саентологами, это такая секта – не секта, не понятно, что из себя представляет. Одно время, несколько лет назад, прокуратура занималась. И сейчас снова они разрослись, причем, напротив православного храма. Вот как, отец Андрей, вы к этому лично относитесь, и какая позиция нашей Русской Православной Церкви?
Г.Б.: Уточняющий вопрос можно? А там официальное представительство их разве?
Михаил: Да. Понимаете, там официальное представительство, причем уже целый дом занимает многоэтажный.
Г.Б.: С табличкой, да?
Михаил: Да, с табличкой, причем с вывеской "Московское представительство".
Г.Б.: Понятно, спасибо.
А.К.: Да, так называемая Церковь Рона Хаббарда, дианетика, церковь саентологии, – тоталитарная секта с очень печальной историей. И действительно, не хотелось бы видеть их активность в нашем городе, но мы живем в условиях свободы совести. Если, однако же, вы живете там, если вас это беспокоит, то ведь можно просто найти локальные средства информирования людей о том, что это за центр такой. Даже просто время от времени, скажем, расклеивая информационные сообщения, листовочки на окрестных столбах. Если кому-то из наших слушателей понадобится дополнительная информация или помощь в противостоянии этой секте, то найдите, пожалуйста, через Интернет центр святого Иринея Лионского. Это антисектантский центр Московской Патриархии во главе с Александром Леонидовичем Дворкиным, и можете обратиться туда за помощью.
Г.Б.: Да, кстати, он довольно активен по этой части. А почему вы сказали, что вы не можете ездить теперь с лекциями? Вы можете, если в МГУ будете работать…
А.К.: Как дьякон, священнослужитель, я имею право что-то делать в любом регионе мира только с ведома местного православного епископа.
Г.Б.: А "ведом" – это значит согласие?
А.К.: Хотя бы невозражение. «Делайте что хотите, я ничего не знаю» – тоже форма согласия. Но чтобы потом не летел на меня следом в Москву донос на имя Патриарха, что вот тут без моего ведома появился дьякон Кураев, прошу принять меры.
Г.Б.: Это для вас закончится санкциями?
А.К.: Да, естественно.
Г.Б.: Понятно. Георгий у нас в эфире.
Георгий: Здравствуйте. Хотел бы задать вопрос отцу, дьякону. Во-первых, выразить ему слова признательности за его работу, потому что лично мне приходилось сталкиваться с его трудами. А вопрос такого порядка: его отношение. Не секрет, что идет такая негласная подготовка к очередному Вселенскому собору, восьмому. Я бы хотел узнать мнение отца Андрея, нужен ли вообще такой Собор, и его отношение личное к этому Собору.
Г.Б.: Спасибо.
А.К.: Во-первых, должен сказать, что идея о том, что Вселенских соборов было только семь, – это скорее идея униатско–католическая идея. Церковь древняя считала, что Восьмым Вселенским собором был так называемый Большой Софийский собор при Святителе Патриархе Фотии в Константинополе. Именно на этом соборе было как ересь осуждено учение о филиокве (Filioque) – исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына. Вселенским собором многие современники называли Константинопольский собор, который утвердил учение Святителя Григория Паломы в четырнадцатом столетии. Поэтому нет оснований считать, что Общецерковные соборы, происходящие за рамками первых семи, обязательно должны исповедовать ересь, – это не так. Кроме того, не тайна, что подготовка уже давно ведется к Восьмому Собору – если не Вселенскому, то хотя бы Всеправославному. Повестка дня этого Собора хорошо известна, много раз публиковалась, там нет догматических вопросов. Там будут рассматриваться вопросы даже не столько канонические, сколько межцерковных отношений. Как разрешать конфликты между разными поместными национальными православными церквями, – вот это повестка дня.
Г.Б.: Сейчас в обществе в связи с Дарами Волхвов в Храме Христа Спасителя начались дискуссии – такая большая очередь, что это значит? И что это за дары? Тут много всяких суждений, с которыми можно соглашаться, все расходятся во мнениях, трактуют по-разному. Вы видите в этом какой-то новый этап обсуждения роли Русской Православной Церкви или это все рутинно, тут нет ничего особенного, и в этих обсуждениях нет ничего нового? Никаких новых нот, интонаций?
А.К.: Может быть, из-за того, что я сейчас провожу свои собственные дискуссии, этот сюжет прошел мимо меня, я не обращал внимания на дискуссии в средствах массовой информации или в блогах. С богословской точки зрения я скажу так: это не моя романтика. Потому что как христианин я верую в то, что в алтаре каждого православного храма находится самая великая святыня – чаша с самим Христом, Его кровью и Его телом. А целовать чужие подарки, принесенные другими людьми Христу вместо того, чтобы самому приобщаться ко Христу и дарить ему мое сердце – не золото, не кусочек чего-то, а именно свое сердце – это главный дар, который Христос от нас ждет. Поэтому это не то, что зажигает меня желанием пойти и сделать то же самое.
Г.Б.: А сам ритуал поклонения подобным реликвиям?
А.К.: Смотря какая святыня, естественно. Есть множество святынь православных, общехристианских или чисто русских национальных церковных святынь – не только религиозных, которые для меня очень дороги и значимы. Это несомненно.
Г.Б.: Пояс Богородицы – предыдущий?
А.К.: Всегда возникает вопрос достоверности. Понимаете, мне, конечно, горько то, что уроки пресловутого научного атеизма все-таки не учтены. Нельзя так просто бездумно доверять всем артефактам, предлагаемым для поклонения, тем более, греками.
Г.Б.: А вы думаете, что это уроки научного атеизма – артефакты?
А.К.: Нужно научное археологическое, искусствоведческое исследование. Понимаете, нельзя просто так: нашли косточку, кому-то сон приснился, – ага, это мощи такого святого великого. Должна быть антропологическая экспертиза при вскрытии останков, обретении какого-то захоронения, анализ. То же самое касается и таких артефактов.
Г.Б.: Ну, по всей Европе этих артефактов лежит…
А.К.: В том–то и дело. Их столько… Да и у нас тоже. Греки немало такого рода вещей продавали в шестнадцатом, семнадцатом веках московским правителям. Поэтому мне кажется, раз привезли дары волхвов в Москву, – ну можно на три дня созвать экспертов, искусствоведов, специалистов по древнему персидскому искусству. Если дары волхвов – значит, это должно быть произведение древнего персидского искусства.
Г.Б.: Они шестнадцатого, семнадцатого веков росписи.
А.К.: Да, и византологов собрать. Дайте подержать в руках уникальную возможность. Это действительно интереснейший предмет для научного сообщества.
Г.Б.: А разве вам не кажется, что нынешнее российское общество и политическая атмосфера в обществе вовсе не способствует созыву таких экспертов, а если они будут созваны, то их могут под горячую руку… как Pussy Riot.
А.К.: Это совсем другой вопрос. Независимо от степени подлинности, от духовной благодати, – это разные вещи. Потому что человек может молиться даже не оригиналу, но его-то сердце оригинально! Вера и молитва этого человека уникальна, оригинальна, и Господь по любви своей и дает ему ответ. Поэтому вопрос о духовной действенности – это один вопрос, а об исторической подлинности – другой вопрос. А совсем третий вопрос – о политических последствиях. Потому что, конечно же, когда собираются большие массы людей в центре Москвы, то люди, которые не только через церковные очки смотрят на мир, они по привычке видят какое-то общественно–политическое измерение.
Г.Б.: Конечно. Дмитрий, добрый вечер, вы в эфире.
Дмитрий: Здравствуйте, Георгий Георгиевич, здравствуйте, Андрей Вячеславович. Андрей Вячеславович, у меня вот такой вопрос. Смотрите, обыкновенное житийное клише любого преподобного практически: с юных лет мечтал об уединенной жизни, в юности сбежал в пустыню, его отказывались постригать, и так далее. И вот в виде исключения, значит, он в двадцать лет пострижен. На практике мы видим совершенно другую картину. Епархиальные управления забиты просто вот этими молодыми иеромонахами, которым там двадцать лет, двадцать пять. Епископы наши сейчас, – мне тридцать пять лет, – я смотрю на этих мальчишек и понимаю, что я с ними запросто мог где-нибудь в одном из московских двориков пить пиво, курить сигареты и беседовать о жизни. Скажите мне пожалуйста, почему плодится эта когорта монахов, которые не знают жизни, кроме стен епархиальных управлений или приходов, куда они назначены? Вот замкнутого этого мирка. И плодится это все, естественно, нашими владыками. А чем причина этого? Это владыки мстят за то, что они когда-то, – сорок лет назад, пятьдесят лет назад, – были такими же подранками, лишенными нормальной и монашеской жизни? – потому что нормальная монашеская жизнь может происходить в стенах монастыря, – и лишенными нормальной мирской жизни.
Г.Б.: Спасибо.
А.К.: Только сегодня я в своем блоге немножко писал. В самом деле, происходит на наших глазах двусмысленная вещь. Когда два года назад была начата административная реформа нашей церкви, начали дробить епархии, множество новых, сотни новых епископов ставили, – тогда Патриархия объясняла: это для того, чтобы епископ стал ближе к народу. Но вот тут возникает вопрос: а вы уверены, что народ не ужаснется, увидев вблизи некоторых из наших епископов? Второе: ведь епископ – это не один человек, это целый двор при нем – то, что в народе давно назвали "сволочью". Архиерейская сволочь – это церковное слово, "сволочь" – тот, кто сволакивает облачение за епископом. Волочит за ним мантию, и так далее, – одна из возможных этимологий слова "сволочь". И наш собеседник довольно справедливо описал тот достаточно характерный типаж. Если вы помните фильм "Остров", там есть отец Иов, такой карьерно–паркетный молодой иеромонах, которому в тягость, конечно, жить просто в этом уединенном монастыре, и он мечтает к епископу какому-нибудь пристроиться, делать карьеру, – этот типаж стал сегодня очень и очень характерным. Почему размножается этот офисный церковный планктон? Во-первых, в силу властолюбия и жадности епископов. Жадности вот в чем: потому что таким людям можно не платить зарплату. Как бы ты живешь здесь, тебе не надо покупать жилье. А с семейными священниками всегда проблема. Или с наемными служащими.
Г.Б.: Без зарплаты – как же так? Какая же карьера без зарплаты?
А.К.: Нет, это отложенный спрос. Потом все вернется – потом, потом. Люди умеют цинично рассчитывать. Я неоднократно слышал от епископов: "Да, для меня выгоднее, чтобы такие то служащие были монахами".
Г.Б.: Это такие партийные волонтеры.
А.К.: Такие волонтеры, да, совершенно верно. То есть, с ними легче управляться, затрат на них меньше, чем на наемного служащего. Очень часто в наших епархиальных управлениях самая высокая зарплата – у шофера. Потому что шофер – профессионал, не церковный, он может уйти. А остальные получают гораздо меньше.
Г.Б.: Интересно.
А.К.: И во-вторых, ими можно управлять.
Г.Б.: Вы встречались с этими девицами из Pussy Riot. Зачем? Были ли они вам интересны?
А.К.: Интересны, несомненно, хотя бы потому, что одна из них как бы бывшая моя студентка. Я не читал у нее на курсе, у Надежды Толоконниковой, но она же училась на философском факультете МГУ, а я там преподавал. И в нашей беседе как раз она упомянула, что ее соседи по общежитию, другие девчонки интересовались моими лекциями, ходили.
Г.Б.: Но она, видимо, не ходила.
А.К.: Наверное, нет. Ее лицо в этом смысле мне не знакомо, как и ей – содержание моих лекций.
Г.Б.: А зачем?
А.К.: Психологически напряженная, я считаю, была беседа. Но я услышал то, что для меня было важно. Я не буду переоценивать себя, считать себя таким пророком, будто я Иоанн Кронштадтский, я приду, и все прослезятся, падут ниц. Нет, такого самомнения у меня нет. Но важно, что от моих собеседниц я услышал некоторые значимые слова. Значимые для них, для меня и для многих других людей. Во-первых, они не считают, что они находятся в состоянии священной войны против церкви. Они себя с церковью на некотором уровне готовы отождествлять. Толоконникова сказала, что она будет помогать добиваться открытия храма в одной из тех зон, где она сидела, – и совсем не в качестве места для танцев. Реально – для молитв тех женщин, которые там сидят. И она подтвердила: тем женщинам нужна эта молитва, им нужен храм. Мне кажется, что в этом своем тюремном опыте они увидели реальный опыт боли. Радикальная смена социального слоя, с которым они общались.
Г.Б.: Стали ли они умнее?
А.К.: Я надеюсь, что да. По крайней мере, они сказали, что гастроли по храмам они повторять уже не будут. Это уже хорошо.

Сохранено