Школа доброты

artyom_ferrier — 09.02.2024

Юные друзья спрашивают у меня, как мне удаётся в это трудное время сохранять не только доброту к близким, не только великодушие к достойным противникам, но даже и некоторую милость к путинским прихвостням. Во всяком случае, до сей поры ни единого госслужащего я не освежевал и не посадил на кол, в чём порукой безмятежный взгляд моих честных глаз.

Что ж, любовь к людям — это непростое искусство, в коем упражняться следует, начиная с детства.

Так получилось, что я происхожу из довольно интеллигентной питерской семьи. Батя мой — университетский профессор филологии, Матушка — доктор.

Поэтому в конце восьмидесятых мы стали держать на нашей даче птицу.

Не сказать, что ситуация с продовольствием в стране была тогда совсем уж «полная жопа» (нет, временами что-то мясное появлялось в магазинах, а на рынках — так даже в хорошем ассортименте, пусть и по «зубастым» ценам), но разумные люди готовились к тому, что состояние «полная жопа» вполне вероятно если не сегодня, то завтра. Такое состояние, когда уже пофиг будет, сколько разноцветных фантиков тебе выдают по месту работы.

Поэтому мы узаботились собственной «продовольственной базой».

Картошку и всякие огурчики-помидорчики мы растили и раньше, весь гараж в закатках — а тут взяли курей.

На первый раз — двадцать мясных бройлеров и тридцать яичных леггорнов, все суточные.

Зачем леггорнов, когда мы не собирались посвящать их в орден несушек — на это бы лета не хватило?

Ну, во-первых, они стоили вдвое дешевле: двадцать пять копеек против пятидесяти за бройлера.

Во-вторых же, нас предупреждали, что бройлеры — гораздо более уязвимы к болячкам, могут и все подчистую «дезертировать» с нашего продовольственного фронта на небесный птичий двор, а леггорны — более «стабильные».

Так — хоть чего-то на супчик вырастет, пусть и не очень мясистое.

И это оказалось верно.

Из бройлеров семеро, то есть треть, действительно загнулись в первую неделю.

Ну, мы были начинающие птицеводы — и, естественно, кое в чём накосячили. На самом деле удивительно, что две трети бройлеров всё-таки выжили — и со временем развились вполне недурно.

Нет, такого прироста, как у современных чешских коббов да на научно продуманных комбикормах, чтоб через два месяца уже в духовку не помещалось — у нас не было, но с конца мая по середину сентября последний оставшийся петушок нагулял почти пять кило на пшене и ячке.

Леггорны, конечно, были гораздо мельче, но зато гораздо бодрее, вообще никто не выбыл из рядов, и вкусовыми качествами тоже не расстроили.

Правда, чтобы в этом убедиться — сначала нужно было как-то трансформировать этих живых милых птичек в состояние мясных тушек.

Проще говоря, забить.

Что ж, это был дачный посёлок, а не скит в тайге — и не без добрых людей, готовых прийти на выручку нашей интеллигентности.

Тотчас нарисовался сосед Михал Палыч, умеренно пьющий завхоз-философ, готовый взять на себя сей скорбный труд за «трёшку с головы, или каждая третья курочка — мне».

Когда я услышал от Матушки о его предложении, то сказал: «За трёшку я не только всем курям головы оттяпаю, но и Палычу чего-нибудь поломаю!»

Нет, трёшка для меня тогда не была какой-то «критической» суммой. Я тогда, в свои двенадцать, уже имел кое-какие заработки, водился с Батиными студентами-фарцовщиками, водил окучиваемых ими иностранцев по Питеру — но тут было дело принципа. И одно дело угостить соседа курятиной, другое — отдать ему треть всего поголовья просто за «неумолимость его длани».

Матушка убеждала меня, что я не смогу, что мне потом будут сниться по ночам декапитированные курицы, а я точил топор и отвечал: «Елизавете Великой, поди, и Мария Стюарт не снилась, а я всё-таки парень».

Но саму операцию я произвёл, конечно, подальше от Матушкиных глаз, на колоде за сараем.

Признаться, для меня стало всё же сюрпризом то, сколько курица ещё трепыхается после нанесения ку-де-грас.

Я думал, что это будет секундная судорога, а байки про якобы носящихся по двору обезглавленных курей — именно байки, но — нет.

И, помню, тогда я задумался: «Интересно, откуда ж там сигналы мышцам поступают, что надо сокращаться?»

Принеся тушку Матушке, я сказал: «Ну, анатомический театр ты всё же посещала. Эта — уже не кусается».

Пожалуй, я тогда не бравировал своей способностью рубить головы курям.

Я не считал это большим личностным достижением, не считал данный скил чем-то выдающимся или исключительным.

Но одна девочка как-то спросила меня: «И вот как ты так можешь: сейчас гладишь курочку (в действительности, дал погладить ей, но и сам успокаивал, держа на руках), а потом — голову отчекрыжишь. Ты что, как-то настраиваешь себя, чтобы возненавидеть её?»

Я пожал плечами: «Нафига? Нет, никакой ненависти. Одна только любовь всю дорогу. Просто — моя любовь к курочке переходит, можно сказать, на другой уровень. Ибо, как сказано было в Писании, «Есть время гладить курочек — и есть время варить суп».

В последующие годы мы держали ещё больше курей. Максимум — до сотни бройлеров, из которых половину я отдал осенью знакомому кооперативному ресторатору в райцентре в обмен на почти новый (но без документов; но, вроде, не угнанный) мотоцикл Ява-638.

То было, можно сказать, моё «последнее лето детства», ибо на следующий год я перебрался в МГУ, а оно в Москве.

Но до того — успел пообщаться с живностью.

Помимо кур мы заводили также уток, по тридцать штук, а в последний год — ещё и шестерых кроликов.

Не сказать, что это была сплошная безоблачная пасторальная идиллия.

Порою питомцы доставляли хлопот.

Леггорны, в первый сезон, оказались неожиданно (для нас) летучими. Вот только что были писклявые комочки (правда, шустрые, как ртуть) — а вот они легко вспархивают на листы шифера, ограждавшие их загон.

Пришлось приморочиться «крышей» из рабицы.

Уток — тех, где-то с месяца, я стал выгонять на ближайшее полузаросшее, уже давно «некупабельное» озерцо, где они паслись целый день.

Надо отдать им должное, они быстро научились самостоятельно перемещаться от дома к озеру и обратно, строем и с песней, на потеху всему посёлку, но в первые дни — мне пришлось полазить по камышам, направляя и организуя их.

Больше всего нервов, однако, нам потрепали кролики. Когда одним прекрасным утром вырвались из вольера, устроили экспедицию аж за три участка и погрызли там грядку моркови.

Пришлось отдать куриную тушку в качестве компенсации.

Но я нисколько не сердился на наших питомцев за их своеволие и «вредность».

Я научился признавать, что, каковы бы ни были твои собственные виды на других живых существ, у них — могут быть другие виды, другие планы, другие амбиции.

Они — вовсе не обязаны желать того же, что и ты.

И ты, конечно, тоже не обязан «уважать» их устремления и непременно идти навстречу, но — глупо будет их отрицать и всерьёз требовать от них «сознательности», то есть, чтобы они вели себя так, как нужно тебе, а не так, как хочется им.

В конце концов, это твоя забота — делать так, чтобы они вели себя нужным тебе образом. А если не получается — то это твои проблемы, твои недосмотры.

Вернее же, понял я тогда и держусь этого мнения по сию пору, жизнь сделалась бы невыносимо скучна, если б все вещи в этом мире происходили так, как планируешь ты, и все прочие живые существа вели бы себя неизменно так, как хочешь от них ты.

Лучше — ценить жизнь во всём её непредсказуемом разнообразии, а в живых существах — любить не только покладистость, но и «строптивость», когда они создают для тебя новые «челленджи», уберегая от скуки.

Вот кукарекает петушок, ни свет, ни заря, едва только ты сомкнул усталые веки, вернувшись из гостей. Ну, у него своя песня — свои поводы для веселья.

А вот у забора рыщет лисичка. У неё свои амбиции, свои виды на твоих курочек — и это тоже прекрасное проявление многообразия жизни. А уж надёжность преград — твоя ответственность.

А вот депутатик принимает очередной дурацкий закончик, будто бы задавшись целью максимально поглумиться над здравым смыслом.

Что ж, дурацкие законы для того и принимаются, чтобы веселее было их нарушать.

А вот прокурорчик, око юстиции, коршуном парит над полем, выискивает, кого бы закогтить.

Что ж, у все свои развлечения, свои инстинкты.

C’est la vie, как говорят французы, и So it goes, как приговаривал Курт Воннегут в своей «Бойне».

Когда я закончил, один юноша, не столь давно знакомый со мной, заметил: «Да простить петуху его кукареканье — это, конечно, легко, когда знаешь, что в конце концов оттяпаешь ему голову и отправишь в суп. Но ведь с прокурором так не сделаешь?»

Я задумался, как бы поделикатнее, но в то же время попонятнее выразить свою мысль, и, готовясь к тираде, произвёл долгое и несколько неоределённое: «Нуууууууу….»

Вероятно, это смотрелось забавно, ибо другие ребята, лучше знавшие меня, зашлись звонким и радостным, заливистым смехом. И мне не пришлось что-либо растолковывать.

Но, конечно же, в нашем мире очень важно то понимание, что глупость рубить петуху голову, «наказывая» его за то, что кукарекает по ночам.

Любовь к жизни вообще — подразумевает умение прощать живым существам их, скажем так, «неидеальность».

Оставить комментарий

Популярные посты:

mesian

Охлаждающий напиток жарким летом

irina_chisa

Петроградка. Дворик Нельсона

katia-lexx

шикарные варианты дизайна с номером

arsenal_collect

Представитель Русского флота при Royal Navy о питании английских моряков,

bibkniga31

По волнам памяти в океане детства

19_lovely_87

А в Астрахани жара!

ida_mikhaylova

Плоды и песни растеряет лето(с)

irina_co

Ватрушки с яблоками и штрейзелем

cccp_foto

Натюрморт

• Ранее
• Архив