Шевелева Галина Викторовна. Работник Ташкентского авиазавода 84 - 2

jlm_taurus — 03.08.2024 Брусиловский был опытным экономистом и видел ситуацию в экономике предприятия на много шагов вперед, но и ему не дано было «перешибить палку обухом». Перестройка в сфере экономики вела к ломке старых устойчивых условий организации производства к новым, не продуманным до конца производственным отношениям. Даже союзные академики, Абалкин и др., которые выступали с лекциями перед партийными руководителями республиканских партийных организаций, не были едины в подходе к перестроечным методам хозяйствования.

Мы еще держались до 1989 года, продолжая выпускать серийно самолеты Ил-76 и его модификации. Заканчивали освоение темы «А» ( первый самолет А-50 поступил на боевое дежурство в войска именно в 1989 году), строили крылья и центроплан для изд «400», осуществляли постановку нового изделия Ил-114. И министерство по-прежнему спрашивало за каждый самолет. Продолжались ежедневные отчеты перед министерством о ходе производства А-50

Статистические органы также держали нас под постоянным контролем. Партийный контроль тоже не отменялся. Каждый конец месяца был напряженным из-за нехватки, как правило, одного дня для сдачи финишного самолета месяца по бою. Иногда приходилось договариваться не только со своим старшим представителем заказчика, а и выходить на вышестоящего московского генерала. Помню в 11 вечера 31-го декабря 1987 года, как вместо того чтобы нам всем уже сидеть за новогодним столом, нам пришлось звонить в Москву этому генералу и разговаривать с ним пришлось именно мне, так как все наши мужчины посчитали, что он не откажет женщине да еще накануне Нового года. Ильясов стоял рядом и сомневался, что мы решим вопрос.

Договорились конечно, потому что самолет был полностью облётан и только несколько вопросов заказчика, не влияющих на летные характеристики самолета, не были устранены. Так что на приписку это никак не тянуло и ответственность, которую взял на себя генерал никак не могла повлиять ни на него, ни тем более на Ильясова, которому была дана команда подписать приемку самолета по бою, но проследить, чтобы к утру замечания были устранены. За самолетом уже прибыл экипаж, но их уговорили погостить в Ташкенте до 2-го января, организовали им новогодний ужин.

Заказчики на предприятии были особой кастой, требовали к себе особого внимания и отдельные товарищи в погонах иногда позволяли себе предъявлять производству завышенные или необоснованные требования. Как-то ранним утром в воскресенье мне позвонил начальник ЛИСа, Семочкин Геннадий Яковлевич, и сообщил, что самолет из цеха 84 ему не передан в ночь на воскресенье, как это полагалось по графику производства. А это был финишный самолет месяца и времени на его доводку и испытания у ЛИСа оставалось впритык. Михайлова Семочкин уже вызвал на завод. Я попросила дежурного по заводу вызвать в цех 84 Ильясова от моего имени, вызвала машину и на завод.

Приезжаю. Выясняется, что старший представитель заказчика группы цеха 84 еще вечером отклонил приемку по причине «недостаточной чистоты кабины пилотов», так было записано в отклонении. По коридору в возмущении вышагивал не выспавшийся, раздраженный начальник цеха 84, Трофимов Юрий Александрович. На мой вопрос, в чем дело. Он сначала просто махнул рукой, о потом сказал, что рабочие оставили в кабине грязные салфетки, которыми протирали приборные доски. С заказчиками я разговаривать не стала, с ними уже пообщался Михайлов и тоже взбешенный вошел в кабинет Трофимова.

Подъехал Ильясов. Я попросила всех выйти из кабинета, показала ему отклонение от приемки самолета. Спросила его, сам будет принимать самолет или все-таки приведет к порядку своих подчиненных. Он ушел в кабинет к старшему группы и минут через 10 вся группа уже была на машине. Поскольку график передачи машины был сорван почти на сутки, я потребовала, чтобы этот случай был рассмотрен в партийной организации заказчика.

Другой случай. После обеда предпоследнего дня месяца мне звонит Семочкин с ЛИСа и сообщает, что на финишной машине остался самый длительный полет - на дальность, а экипаж не идет на самолет по причине невыполнения ряда социальных вопросов. Михайлов уже приехал и разбирает эти вопросы у него в кабинете. А сам он в приемной и очень волнуется, остается около часа разрешительного времени на полет, так как его надо выполнять в световое время.

Еду на ЛИС. В приемной по-прежнему Семочкин. Михайлов с экипажем в его кабинете, слышно, что разговор идет на повышенных тонах. Вхожу. Слова, которые произносил кто-то из экипажа, замерли на излете. Тишина. Я: «Здравия желаю, товарищи офицеры!», и потом, обращаясь к Михайлову: «Что сидим?» Он мне в ответ, что я напрасно приехала, они уже почти все решили. К экипажу специально не обращаюсь, так как ребята возбуждены, а им идти в полет. Пока мы с Михайловым обменивались фразами, мимо меня один за одним члены экипажа просквозили в приемную, а оттуда на самолет. Через 20 минут самолет вырулил на взлетную полосу. А вопросы, которые были привязаны к полету - это: во-время не сдали на ЛИСе сауну, а в душе напряжение после полета не снимешь; не тем шоколадом комплектуют сухой паек в полет; отсрочили на месяц выдачу путевки в детский сад для радиста, задержали выделение машины для штурмана и т. п.

А испытателям было грех жаловаться на завод. Итак им все в первую очередь выделяли: и квартиры, и машины, и путевки давали льготные от завода, хотя они не были членами профсоюза, и все остальные вопросы решались. На следующий день мне командир позвонил и извинился, а я ему ответила, что всякое бывает, так что пусть ребята не расстраиваются и идут в полеты с легкой душой. А вопросы их решатся в сроки, согласованные с Михайловым. Вообще к летчикам надо было относиться с особым вниманием.

Вспоминается момент первого подъема центроплана Ан-124 на борту Ан-22. На завод прибыл генеральный конструктор АНТК им. Антонова, Петр Васильевич Балабуев. Все руководство отправилось на ЛИС, я тоже конечно. Но, пока экипаж рапортовал комиссии о готовности к полету, я оставалась в машине у ворот ЛИСа. И только, когда самолет взлетел, подъехала и поднялась на метео вышку, где разместилась комиссия. Петр Васильевич обратился ко мне: «Опаздываете, Галина Викторовна», а я ему: «Баба на корабле не к добру. Я знаю, что летчики суеверны, поэтому пощадила их психологический настрой на полет».

Потом, когда командир экипажа докладывал о благополучно завершенном полете, Петр Васильевич пошутил: «А все в порядке, потому что секретарь парткома опоздала». А вообще все больше волновались при полете с центропланом, чем с крылом, так как крыло располагалось практически по всей длине самолета и центровку достичь было легче. А еще был неприятный случай, когда коридор для захода на посадку во время испытательного полета был предоставлен нашему экипажу со стороны центра города, а не, как обычно, со стороны Чирчика. Что уж там случилось у авиадиспетчеров, неизвестно, видно разводили наш самолет с пассажирским, но нарушение было допущено именно со стороны руководителей полетов. Испытательные полеты над городом запрещены

Самолет шел на посадку над центром города уже с выпущенными шасси, то есть очень низко ровнехонько над зданиями горкома и театра Навои с таким грохотом, что насмерть перепугал народ в центре города.. Тут же последовал звонок по прямому телефону от второго секретаря горкома с требованием примерно наказать командира экипажа. Я объяснила, что летчики не сами выбирают трассу, а им ее диктуют с земли, поэтому надо привлечь к ответственности тех, кто завел самолет на посадку со стороны города. Не сразу удалось убедить перепуганного партийного функционера.

Как-то раз не удалось полностью закрыть план и тогда нас с Брусиловским вызвали ночью последнего дня месяца «на ковер» стат.управление города, а там нас уже поджидал заведующий пром отделом ташкентского горкома. Дело в том, что самолет в объемах города имел большой вес и перекрыть его перевыполнением объемов другими
предприятиями невозможно. Получили мы по полной и там и от министерства. Иногда такая же ситуация складывалась по выполнению плана по товарам народного потребления. И, хоть в объемах производства они занимали небольшой процент, но по ним был отдельный спрос.

В 1988 году в марте генеральный директор Журавлев был включен в состав делегации республики для поездки в американский город Сиэтл-город побратим
Ташкента. На этот момент Коршунов Евгений Васильевич - начальник производства по ТНП, болел; зам. генерального директора по производству, Михайлов Виктор Васильевич, был на учебе в Москве; Брусиловский Михаил Израилевич там же в командировке. Зуйков, исполняющий обязанности начальника производства по ТНП, доложил мне, что выполнения плана месяца, а следовательно, и квартального по ТНП не будет. А Василий Николаевич в преддверии своей командировки накоротке собрал оставшееся руководство завода, чтобы дать соответствующие указания на время своего отсутствия. Каль В.Е. оставался за генерального директора. Я его спросила, способен ли он
обеспечить ликвидацию отставания по выполнению плана по ТНП. Оказывается, он был не в курсе этой проблемы.

Тогда я адресовала этот же вопрос Журавлеву: «Как же Вы собираетесь отбыть в Америку, когда нет ни Михайлова, ни Коршунова, ни Брусиловского? И кто интересно примет необходимые меры по выполнению плана, если Каль даже не в курсе? И вообще, почему я о Вашей командировке узнаю только сейчас?» Поскольку внятного ответа
на свой вопрос я не получила, то позвонила в пром. отдел ЦККПУз, предварительно предупредив об этом Василия Николаевича, и поинтересовалась, кто согласовал кандидатуру Журавлева в состав делегации и в курсе ли отдел, что у завода вырисовывается невыполнение плана по ТНП?

Там быстренько разобрались и Журавлева из состава делегации исключили. А все промышленники до Москвы должны были лететь нашим бортом. Василий Николаевич их проводил, а самому пришлось остаться и принять меры по выполнению плана. Я думала, что он мне этого никогда не простит. Но это же был Василий Николаевич, добрейшей души человек, и этим все сказано. Потом он мне даже спасибо сказал. Оказывается не очень-то он и хотел туда лететь, так как в Сиэтле уже был и на сборочном
авиационном заводе в этом городе тоже. А если бы план в его отсутствие был не выполнен, то от ответственности его бы никто не освободил.

Однажды и мне пришлось принять удар на себя. Провожали мы с нашего аэродрома заводским Ил-76 делегацию МАП во главе с Ивановым Владимиром Тимофеевичем, начальником нашего главка. При подготовке машины к полету кто-то из механиков перепутал какие-то клеммы в управлении главными шасси. Самолет взлетел и … О ужас! Передняя нога ушла в нишу, а главные шасси нет. Экипаж получил указание выработать топливо наполовину и по согласованию с руководителем полетов начал выполнять круги до Чирчика и обратно в течение полутора часов. На Журавлева страшно было смотреть, так он переживал из-за этой нештатной ситуации. Ведь неизвестно, как поведут себя шасси при посадке. Я тем временем распорядилась, чтобы в домике летного отряда подготовили комнату отдыха для делегации, а также накрыли обеденный стол. К моменту посадки вызвали пожарную машину и скорую помощь.

Слава богу, самолет сел нормально. Иванов из машины вышел первым, за ним все остальные. Им навстречу я пошла впереди Журавлева, чтобы хоть как-то сгладить ситуацию. Какую-то шутку еще изрекла, приобняла Иванова, посочувствовала и попросила не судить строго завод, не специально ведь такая ситуация была создана. А, чтобы Иванов не
сорвался на директора, попросила Василия Николаевича вместе с вызванным конструктором и специалистами по обслуживания самолетов разобраться в причине и доложить Владимиру Тимофеевичу. Причину быстро обнаружили, поменяли подключении клемм, дозаправили самолет и доложили через час о готовности борта к полету.

За это время делегация подкрепилась, сняла стресс, отдохнула и этим же бортом благополучно улетела. При прощании Иванов сказал Журавлеву, чтобы он поблагодарил своего секретаря парткома, закрывшего грудью своего директора.

Надо сказать, что в 1987 и до середины 1988 года еще можно было как-то налаживать нормальный психологический климат и в партийной организации и в коллективе в целом(55000 человек). Но положение в партии становилось напряженным из-за многих просчетов в работе ЦК КПСС под руководством Горбачева. В ЦК компартии Узбекистана, в городской комитет из разных областей РСФСР были направлены «варяги», которые в своей работе не учитывали национальных особенностей в республике.

Это обстоятельство, а также наметившийся спад производства во всех областях деятельности породили протестное движение «Бирлик» националистического толка.
В объединении тоже начались брожения, молодежь поддерживала отдельные положения этого движения. А тут еще ЦК объявило о подготовке апрельского 1989 года Пленума ЦК КПСС по национальному вопросу. Это еще подлило масла в огонь националистическим настроениям особенно в студенчестве. Объединение постепенно тоже начало раскалываться по национальному признаку.

Ко мне приходили делегации узбеков конструкторов, недовольных карьерным ростом, причем не с просьбой разобраться в отдельных действительно несправедливых решениях администрации при назначении на должности, а с требованием немедленно решить вопрос о замене того или иного руководителя на кадр местной национальности.

Кстати сказать, и до меня и при мне при вопросе о назначении того или иного руководителя в первую очередь рассматривались специалисты именно местной национальности и, если они не назначались, то только потому что другие кандидатуры были более высоко профессиональны.

В начале 1989 года мы с Журавлевым были приглашены на очередную коллегию министерства. После пленарного заседания министр Сысцов А.С. пригласил всех участников коллегии пройти на подготовленную выставку бытовой техники, производство которой необходимо было организовать на заводах авиапромышленности в рамках
программы диверсификации, которая была объявлена повсеместно в рамках перестройки.

Нашему заводу определили многофункциональную швейную машинку с программным управлением по японскому образцу. Очередная утопия. Поехали мы с Василием Николаевичем на Пензенский завод швейных машин. Естественно, производство поточное, вся сборка на конвейерах в цехах специальной конструкции с особыми нормами
освещения и пр. А, когда попали в юстировочный цех, где шла наладка, то окончательно убедились, что не по Сеньке шапка. Приехали в Москву и пошли на прием к Сысцову, а тот Василия Николаевича вообще слушать не стал, сразу оборвал. Меня все-таки выслушал, но так же никаких доводов не принял. А на мой вопрос, кто же спроектирует это «чудо техники» и привяжет к нашему производству? Ответил, что проектирование поручено ОКБ «Ил». И в подтверждение взял по прямому телефону Новожилова Г.В., чтобы Генрих Васильевич подтвердил готовность к проектированию машинки. Но Генрих Васильевич в ответ недвусмысленно послал и машинку, и министра.

Сысцов на это ему сказал, что у него в кабинете Журавлев с Галиной Викторовной-секретарем парткома. Генрих Васильевич передо мной извинился, а Аполлону Сергеевичу сказал, что от своих слов не отказывается и никакой машинки проектировать не собирается. Объединение сосредоточило свои усилия на производстве стиральной машинки типа «Малютки», но и это производство не могло быть рентабельным в условиях авиационного завода. Товаров народного потребления производилось более 130 наименований, но сложной бытовой техники среди них не было и в общих объемах производства

А к середине 1989 обстановка в стране, в Узбекистане и на заводе накалялась. Всех «варягов» из партийных и советских органов постепенно изжили, вместо Сатина Бориса Федоровича, выходца с Урала, первым секретарем горкома стал Фазылбеков. В республики зрело «национальное самосознание», которое привело к тому, что речь зашла о введении узбекскому языку статуса государственного. Для нашего предприятия, где вся документация конструкторская, технологическая, научная, а также министерская поступала из Москвы, было не ясно, как же работать при придании этого статуса узбекскому языку.

В противовес «Бирлику», лидеры которого в порыве националистического угара на городском митинге на площади Ленина открыто заявляли, что им не нужен авиационный завод, арба более надежный транспорт, на заводе зрело противодействие. Нашлись и «лидеры» такие, как Травков - секретарь парткома агрегатно-сборочного производства и Волков - зам. генерального директора по соцбыту. Меры, принимаемые парткомом и администрацией по нормализации морально-психологического климата в коллективе, не удовлетворяли националистически настроенных работников с одной стороны и прорусски настроенных работников с другой стороны. Одни требовали немедленно приступить к изучению узбекского языка. Курсы по его изучению были созданы для всего руководящего и инженерного состава по инициативе зам. директора по кадрам, Аббасова Абдуллы Ильясовича, и начальника отдела повышения квалификации, Хикматуллаева Фатхуллы Нигматовича.

Другие требовали дать однозначный ответ, что будет с документацией после утверждения узбекского языка государственным. В правительство республики нами от имени трудового коллектива было направлено предложение об объявлении государственными двух языков: узбекского и русского. Несмотря на то, что постоянно проводились
разъяснительные беседы как с бирликовцами, так и с противоположной стороной, назревало опасение социального взрыва.

Меры бирликовцами были приняты ко мне, как на их взгляд не обеспечившей их интересы. В ноябре в 21.00, когда я уже вернулась домой с работы, последовал звонок из горкома срочно явиться. Тут же вышла, так как только что приехала с работы и еще не успела переодеться. Жила я возле выставочного зала, так что идти до горкома буквально 5 минут. Прошла уже ЦУМ, потом здание, в котором был архитектурный факультет и тут меня настигли три молодца. Один из них сорвал с меня сумку при
этом пнул в спину, а другой ударил в подбородок, а третий пригрозил, если завод не успокоится, то такими мерами ко мне они не обойдутся.

Ставка делалась на то, что, если я иду в горком, то у меня с собой партийный билет, а его утрата грозила строгими партийным взысканием и встал бы вопрос о моей партийной ответственности. Но тут молодцы просчитались, в сумке партбилета не было да и зачем мне его носить с собой, когда в сумке была стопка удостоверений: члена бюро Ташкентского горкома, члена бюро Хамзинского райкома, члена президиума Облсовпрофа, члена Узсовпрофа, члена ЦК профсоюза отрасли, депутата ташкентского горсовета. Кстати, через полмесяца сумка была обнаружена на рынке Бешагач и возвращена мне какой-то женщиной вместе со всеми удостоверениями.

А в горкоме меня ждали три секретаря: Хамзинского райкома, Нажимитдинов, Ташкентского горкома, Фазылбеков и Ташкентского обкома, Алимов. Я им высказала свое возмущение тем, что в городе секретарю парткома ТАПОиЧ уже ходить не безопасно, если нападение организовано после вызова в горком. Все поохали, поахали,
посочувствовали, почистили мне пиджак на спине от пинка, обработали ссадину на подбородке, вызвали начальника милиции и поручили после того, как я освобожусь, проводить меня до дома и установить пост возле квартиры.

А причина вызова была в докладе зав. идеологического отдела горкома о неблагоприятном социально-психологическом климате в коллективе и необходимости организовать встречу секретарей всех уровней с представителями коллектива. Должна я эту встречу организовать вечером следующего дня. Я потребовала, чтобы на этой встрече были не только присутствующие секретари, а и первый секретарь компартии Узбекистана Ислам Абдуганиевич Каримов, так как только он может быть гарантом защиты прав русскоязычного предприятия союзного подчинения. Позвонили Каримову, Ислам Абдуганиевич дал согласие.

Не думаю, что у секретарей высшего ранга было меньше проблем, чем у меня. Им надо было улаживать аналогичные вопросы по городу, области, республике. Но авиационный завод-это предприятие, на которое равнялась вся промышленность республики, поэтому к нему и было особое отношение. С предшественниками Каримова - Усманходжаевым и Нишановым у меня были доверительные отношения, Ислам Абдуганиевич только вступил должность 1-го секретаря ЦККПУз, но наш завод знал не
по наслышке, так как в молодости несколько лет работал в технологическом отделе предприятия.

На следующий день назначенная встреча состоялась в конференц зале корпуса АБЧ. В какой-то степени она разрядила накалившуюся обстановку. Каримов развеял все сомнения как той, так и другой стороны тем, что закон о языке будет вводиться, но постепенно и не коснется конструкторской и производственной документации. Ответил на
многочисленные вопросы и секретари отбыли, удовлетворенные проведенной встречей.

Но я-то знала, что «Бирлик» меня в покое не оставит, так как угрозы по телефону высказывались не только мне, но и моей дочери. В декабре поехала к Фазылбекову с заявлением об освобождении меня от должности. Было ясно по его реакции, что он это заявление ждал и с вышестоящие тоже возражать не будут. Снять-то меня по своей инициативе они не решались, так как я была членом бюро горкома и основная масса рабочих завода оказывала мне доверие и поддержку. И после того, как на заводе из каких-то источников стало известно о нападении на меня у горкома партии, группа рабочих пришли ко мне и предложили организовать коллективный протест. Вот этого-то мне было вовсе не надо, но партийные органы об этом безусловно были осведомлены.

Для красного словца Фазылбековым было сказано, что напрасно я спешу, что моя кандидатура рассматривается на должность секретаря Узсовпрофа, а это повышение. Я категорически отказалась, так как не собиралась уходить из объединения. Он очень-то и не настаивал. Через неделю провели расширенный пленум парткома удовлетворил мою просьбу об отставке и на этом закончилась моя партийная вахта. Постоянно задаю себе вопрос, в чем все-таки имел право обвинять меня «Бирлик». Никогда не была высокомерна к узбекам, относилась к ним с уважением, так как жила на узбекской земле к тому времени почти 30 лет. К сожалению, не знала узбекского языка, потому
что окончила среднюю школу на Урале, потом в Ташкенте попала на русскоязычное предприятие, где даже узбеки общались в основном порусски. Язык ведь легко познается, если он необходим для постоянного общения.

С замами-узбеками у меня были хорошие отношения, а у меня их было не мало. В профкоме в разные годы: Мананов, Абдуразаков, Алавутдинов, Рахимов, Зияев, в парткоме - Ганиханов, Назаров. И с руководителями на уровне предприятия, производств, цехов, отделов узбеками никогда никаких межнациональных конфликтов не возникало. Правда, Мухмедкаримов - зам. председателя профкома по производству (после Мананова) на альтернативных выборах не прошел в председатели профкома после моего ухода в партком и затаил на меня обиду. Да еще Балтабаева - председатель ВОИР объединения была недовольна тем, что ее не продвигали в профсоюзах. Вот они-то и организовали компанию против меня. Ну что ж. Неуправляемая демократия порождает не только здоровые силы в обществе. И не вина, а беда этих людей, что именно так
они понимали демократические права.

Нужна была жертва. Так есть она. После моего ухода и избрания Ганиханова секретарем парткома те узбеки завода, которые были недовольны кадровой политикой предприятия, малость поутихли. И это есть хорошо. Ради этого стоило принести себя в жертву.

Во второй половине 90-х, когда шла приватизация крупных промышленных предприятий мы встретились с Мухамедкаримовым на совещании в совмине. Он работал в НПО «Технолог» и , поскольку по просьбе Султанова У.Т я консультировала участников совещания по вопросам приватизации, то Мухамедкаримов общался со мной весьма
любезно. Так что время все расставило по своим местам, не всегда для нас ожидаемых, но других не дано. Никто ведь из нас не хотел переместиться из социализма в дикий перестроечный капитализм.

В первом квартале Василий Николаевич с новым секретарем парткома Ганихановым должны были вылететь на коллегию и Аполлон Сергеевич пригласил и меня, так как к нему поступило предупреждение от генерала Шканакина, что Шевелевой оставаться в Ташкенте не безопасно. К нему, как к депутату, поступило от кого-то письмо по поводу мер, планируемых «Берликом», там моя фамилия опять и прозвучала. Сысцов предложил мне на выбор либо Воронеж, либо Ульяновск. Из Москвы я сразу проехала в Воронеж, где генеральный директор, Михайлов Александр Григорьевич, предложил мне должность начальника лаборатории чистоты и определил квартиру, которую я посмотрела.

А 31 августа 1991 Узбекистан объявил себя независимым государством, завод со всеми его активами перешел под его юрисдикцию. Таким образом мы оказались в одном государстве, а все наши ведомственные институты, ОКБ и министерство в другом. Однако, связи пока еще существовали не на договорной основе. Деньги до 1992 года
тоже были пока общие-рубли (потом были сум-купоны, с с 1994 введена собственная валюта-сумы). Заводчане тем временем нищали, так как все накопления сгорели, не
всегда во-время платили зарплату, снижалась загрузка особенно в агрегатных цехах, людей отправляли в вынужденные отпуска, шло сокращение вспомогательных и инженерно-технических работников. Завод превратился в большой рынок по распределению всяких товаров, например импортной аудио- и видео-техники, телевизоров, продуктов питания, моющих средств, а профсоюз превратился в орган распределения этих товаров. Все же стало в одночасье дефицитом.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив