Семнадцатилетние девочки

poli_kolozaridi — 06.03.2011 Я очень люблю общаться с теми, кто значительно младше меня. С теми, кому еще лет 16-17, кто родился уже после распада Союза, кто вырос при развитом постмодернизме. Они удивительно упрямы и индивидуалистичны, спокойны и равнодушны. В них нет той смутной тревоги, которая есть в нас. Через них я могу чуть более точно подойти к тому, что же представляет собой моё поколение.

Когда мы были детьми, умирала великая система. Умирала в телевизоре, умирала в разговорах, умирала в людях. Мы выросли у смертного одра, рядом с которым рождалось неизвестное новое. Пока мы ходили пешком под стол, пока собирали фантики от жвачек и радовались кока-коле и "импортным" (тогда это было круто) штучкам, вокруг все жило политикой. Политика осязаемо присутствовала в нашей жизни.
Появлялись новые книги, и непонятно было, что делать со старыми. Поэтому мы выросли ещё на советской литературе, но уже с "импортными" сериалами. Мы смотрели как фильмы первую рекламу и "Лебединое озеро". И всё это было вписано в неразличимую ясность детства. Нам могли не говорить, что происходит, хорошо это или плохо, но мы не могли не чувствовать запаха смерти системы, конца чего-то старого, понятного по советским фильмам и книгам. И невозможно было не замечать нового, из-за которого нас порой не отпускали гулять в одиночку, потому что в фантастических объемах плодились мифы об опасностях и прелестях нового времени.
"Большая" жизнь вообще имела явный привкус опасности. Поэтому жить в ней не очень-то хотелось. Потому что сзади, в прошлом, было понятное. А впереди - непонятное. Страшило это не столько нас, мелких ещё, сколько родителей.
У нас не было образцов, детских российских образцов. Были советские - уже прошлые. И были заграничные - пока далёкие. Мы сами должны были создавать свои мирки, или вовсе отказываться от этой задачи.
И мы вырастаем тревожными, вечно спешащими, инфантильными и обидчивыми. В нас ещё есть понимание безальтернативности, как в хорошем, так и в плохом смысле. Безальтернативности как неминуемой общей судьбы. А какими ещё могли вырасти дети, которых родили между похоронами и несостоявшимися крестинами?

Эти, семнадцатилетние, а тем более те, кто младше - другие. Они родились, когда система уже умерла. Они родились почти в безвременьи, в котором ничего не было понятно. В демографической яме, в русском кресте, когда было много возможностей и мало понимания, зачем вообще жить и рожать детей. Они родились вопреки и лишь немногие - благодаря. Поэтому они чертовски упрямые. И их мало, они знают, что их мало. Нас рожали с опаской и надеждой. Их - случайно или самоуверенно, в силу абсолютной уверенности в себе или любви.
Они не застали покрывал и гробов, они появились, когда уже выбрасывали пелёнки нового мира, когда он уже учился ходить. Их учили те же учителя, которые пока слабо понимали, что точка невозврата пройдена, а для детей никакого "до" не было. И точки невозврата не было. И безальтернативности для них не существует.
Эти дети принимали мир единолично, детские сады работали плохо, во дворы по-прежнему не очень-то пускали, они оказывались младшими или единственными детьми в семье. Только в нулевые им, может быть, родят братьев или сестёр. 
Они росли, когда уже было ясно, что в этом новом мире у каждого своя дорога. При них уже меньше говорили о политике, но больше - об экономике, они дети системы бесконечного разнообразия. Они уверены в том, что разнообразие существует, оно существует для каждого, какая к чертям метафизика, какая идеология. Возможно, они станут ужасно свободными. 
Их конкуренция строилась уже в мире вещей, в котором "импортное" и советское слились в неразличимом российском, где нет большой разницы между Люком Скайукером и Павликом Морозовым.
Их ещё обязательно настигнет вопрос о возможности общества, и этот вопрос будет куда болезненнее, чем для нас. Но только они, видимо, смогут дать на него какой-то новый ответ.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив