Ряженые
yu_sinilga — 14.12.2011
"Веселей и звонче нет песен Городецкого!"
Из многочисленных мемуаров известно, что в салонах петербургских
педерастов началось приятное оживление, когда в столицу Империи
приехал 16-летний Серёжа Есенин. Взявший рязанского отрока под
крыло Городецкий способствовал слишком раннему успеху его
несовершенных в художественном отношении стихов. Вкус к
скандалам был привит позднее, а актерствовать и ломаться
научил Есенина Клюев.
"Выходит Есенин.
На нем тоже косоворотка -- розовая,
шелковая. Золотой кушак, плисовые
шаровары. Волосы подвиты, щеки нарумянены. В
руках - о, Господи! - пук
васильков - бумажных.
Выходит он
подбоченясь, весь как-то "по-молодецки"
раскачиваясь.
Прорепетировано, должно быть, не раз.
Улыбка ухарская и... растерянная.
Тоже, верно, репетировалась эта улыбка. Но
смущение сильнее. Выйдя, он
молчит, беспокойно озираясь...
- Валяй, Сережа, -- слышен
ободряющий голос Городецкого из-за плахты.
- Валяй, чего стесняться.
Чего, в самом деле?
Есенин приободряется. Голос начинает
звучать уверенней. Ухарская улыбка
шире расплывается. Есенина я видел полгода тому назад, до его
знакомства с
Городецким. Как он изменился, однако. И стихи как изменились...
...Лады, Лели, гусли-самогуды,
струны-самозвоны... - Вряд ли раньше
Есенин и слыхал об этих самогудах и
Ладах... Иногда среди них выскочит и
неприличное, "похабное" словцо. Это он,
конечно, знал и раньше, но по
"неопытности" полагал, должно быть, что вставлять их не то
что в стихи, а и
в разговор нехорошо. Теперь, бойко их выкрикивая,
оглядывает еще публику:
Что? Каково?.."
(Георгий ИВАНОВ, "Петербургские зимы").
Роскошный эпизод в тех же мемуарах: Иванов в гостях у Клюева,
- думаю, помнят все читавшие.
"Я как-то зашел к Клюеву. Клетушка оказалась номером
Отель де Франс, с
цельным ковром и широкой турецкой
тахтой. Клюев сидел на тахте; при
воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике.
- Маракую малость
по-бусурманскому, -- заметил он мой
удивленный
взгляд. - Маракую малость. Только не лежит душа. Наши
соловьи голосистей,
ох, голосистей..."
Затем они пошли в ресторан "ко французику Альберту", однако
Клюев переоделся в малиновую рубаху, поддевку и смазные сапоги.
Униформа поэта "от сохи, от недр народных". И густо накрашенные
глаза публичной девки.
Сладкая парочка: Есенин и Клюев
Русский стиль, привитый в царствование Александра
Третьего, выродился в странные формы.
Весь XIX-й век русское общество непрерывно болело
духовными инфекциями опрощения: то славянофилы, обрядившись в
"холмогорки", пытались пересадить идеи Шеллинга на отечественные
чернозёмы, то "кающийся дворянин" Достоевский, "обливаясь
слезами, полз по грязному ногтю мужика Марея: ах, великий мужик
Марей!", то объявлялись энтузиасты "народники" и начинали
свое идиотское хождение по кругам крестьянского ада, то
"народовольцы" искали великую правду в гуще безграмотной
вшивоты, а графу Толстому (Алексею Константиновичу) отвечали:
"Ты народ, да не тот!
Править Русью призван только чёрный народ,
То по старой системе всяк равен,
а по новой - лишь он полноправен..."
Стоило учиться грассировать, чтобы усадить воняющих дёгтем конюхов
в светских салонах.
А тут еще ряженые "русачки" в шелковых рубашках подоспели: Максим
Горький, Леонид Андреев, Скиталец, - босяки и челкаши. И еще граф
Толстой (не Алексей, а Лев рыкающий) скинул сапоги и бодро
пошел за плугом, не забывая позировать фотографам.
После начала Великой войны на волне ура-патриотизма и
переименования Петербурга в Петроград ряженые имели большой успех.
Миф о Распутине (именно миф!) потому и отравил русский свет, что
общество было готово попариться в баньке по-чёрному и скушать
начинённые цианидом пирожные.
И все эти паяцы в косоворотках и смазных сапогах строили из
себя пророков и учителей жизни.
«Я над Клюевским письмом. Знаю все, что надо делать: отдать
деньги, покаяться, раздарить смокинги, даже книги. Но не могу, не
хочу»,— записывал Блок, тоже "кающийся дворянин".
Духовную трезвость, кажется, сохранял только Борис Садовской,
пьяница в драном дворянском мундире, тоскующий о крепостном праве.
Впрочем, его фуражка с красным околышем была таким же элементом
эпатажа, как мурмолка с павлиньями перьями на бедовой башке
Есенина.
Вот, разве что, еще Бунин...
Да, а попытка "игры на понижение" сверху: создание "Союза Русского
народа", "Союза Михаила Архангела", многочисленных
народно-монархических обществ, - тоже не задалась. Упустили
время, проиграли Империю. Слишком поздно
спохватился "единственный европеец", окруженный
чернью.