Рудольф Гесс – чудовище или жертва?

otrageniya — 11.02.2020 Я ходила в старшую группу детсада, когда маму наградили путевкой в ГДР. Оттуда, кроме всяких одежек и сувенирной мелочи, мама привезла буклет о фашистских концентрационных лагерях. Черно-белые фотографии из тонкой книжечки врезались в мою память на всю жизнь. Война, голод, убийство перестали быть страшными словами; обретя плоть, они скалились на меня с узеньких страничек буклета. Потрясение было так велико, что и сегодня мне иногда снится, что я узница концлагеря.
Впоследствии я много читала о них, каждый раз поражаясь неслыханной жестокости нацистов, скрупулезности, равнодушию, с которым они творили ужасающие каждого нормального человека дела. Практически все книги писались бывшими узниками, или от их лица.
На днях я прочла, (вернее, прослушала) автобиографические заметки Рудольфа Хёсса, коменданта Освенцима. Это свидетельство с другой стороны проволоки, из уст не жертвы – палача.
Я всегда хотела понять, как люди становятся палачами.Вероятно, для этого должны быть какие-то предпосылки, какие-то ранние скрытые или явные проявления черствости, равнодушия к чужой боли, жестокости. Невозможно представить, что ими рождаются, такое утверждение попахивает ужастиками о вселении дьявола в невинную детскую душу, а мне в подобные сказки никогда не верилось.
Кстати, о детстве Хёсс пишет очень сухо, просто какой-то бухгалтерский отчет. По признанию Хёсса, он не был привязан ни к родителям, ни к сестрам. Вопреки моим ожиданиям, никаких поступков, присущих малолетним садистам, автор не описывает. Напротив, он рассказывает о нежной любви к животным, особенно к своему пони.
Родители хотели, чтобы Рудольф стал миссионером, воспитывали в нем беспрекословное подчинение. Дисциплина, порядок  – прежде всего! Об этом автор пишет весьма настойчиво, как бы заранее оправдываясь внушенным чувством ответственности и слепой верой в приказы вышестоящих. При этом он исподволь красуется, гордится тем, что всегда был одиночкой, читай, сильной личностью, ведь в стае жить легче и только сильные выбирают путь одиночества.
Вместо миссионерства Хёсс мечтает о службе в армии, где, как мне кажется, индивидуальность не приветствуется. Тут в характере Хёсса видится явное противоречие. Военным он все же стал, ведь умение добиваться своей цели он подчеркивает не раз.
Что меня удивило – Хёсс сам был заключенным. После Первой мировой, взяв на себя вину товарища, отсидел шесть лет в тюрьме. То есть, он прекрасно знал, что испытывают люди в неволе. Правда, его содержали в одиночке, а не в переполненном бараке, над ним не издевались, не морили голодом, не изнуряли непосильной работой, он получал с воли книги, учебники, постигал науки, учил языки. Вполне комфортные условия, если сравнивать с заключением в Освенциме, но Хёсс делает вывод: любая неволя подавляет, уродует душу.
После досрочного освобождения, судьба предоставила Хёссу великолепный шанс, следовать своим индивидуалистическим устремлениям. Он уехал в «деревню», женился, завел детей. Как с гордостью писал автор, трудился, словно каторжный, не гнушаясь самой грязной и тяжелой крестьянской работы. Строил усадьбу, вел большое образцовое хозяйство.
Казалось бы, живи и радуйся, но едва ему предложили работу в концентрационном лагере, он, несмотря на возражения горячо любимой жены, без особых раздумий согласился. Военный мундир перевесил мечту о родовом гнезде для наследников. Хёсс отмечает, что понятия не имел о характере предлагаемой службы, был уверен, что это станет обычным строевым офицером СС. Ему было важно служить на благо отечества.
Карьера Рудольфа Хёсса началась в 1935 году с лагеря Дахау. Здесь он попал под начало коменданта Теодора Айке. Именно его Хёсс представляет едва ли не главным идеологом безжалостной системы уничтожения, его обвиняет в людоедских условиях концлагерей, в воспитании кровожадных палачей.
По признанию Хёсса, насаждаемые Айке методы работы с заключенными вызывали у него душевный протест, он страдал от необходимости проводить телесные наказания, с трудом выносил изощренные издевательства надзирателей над заключенными, считал это излишней жестокостью. Мысль, оставить службу и вернуться к крестьянскому труду возникала у него не раз, но он струсил, о чем, в момент написания заметок бесконечно сожалел.
В 1938 году Хёсс получает новую должность и отправляется в Заксенхаузен. Здесь, к его великой радости, он избавлен от тесного контакта с заключенными, занимается администраторской деятельностью.
Тем временем началась война. Под лозунгом борьбы с врагами отечества, от войск СС потребовали безоглядного подчинения самым немыслимым приказам. Отсиживаться в канцелярии Хёсс уже не мог,  ему пришлось командовать казнями и лично делать контрольные выстрелы в висок. Рассказывая об этом, Хёсс описывает растерянность лагерного персона, свои душевные муки и сомнения. Но приказ есть приказ!
В 1940 году Хёсса отправляют в Польшу для перестройки и расширения Освенцима. Хёсс уверен, что его считали слишком мягким и дотошным, и поэтому поручили самое провальное дело. Лагерь, писал он, достался ему в плачевном состоянии, помощи никакой. Бедняжка даже был вынужден воровать колючую проволоку, где придется, так как не мог быстро получить её законным путем (вероятно, тут читатель должен ему аплодировать). Вдобавок ко всему, рядовые чины состояли из отбросов, от которых поспешили избавиться в других лагерях. Жалоб начальство не принимало, в трудности не вникало, требовало лишь отчетов о выполненной работе. Бешеный темп, череда нерешенных задач, разногласия с подчиненными и руководством – так, очевидно рассчитывая на сочувствие, Хёсс повествует о службе в Освенциме.
Рьяный служака, борец за порядок во всем искренне негодует на высшее начальство, гнавшее в неподготовленный Освенцим бесчисленные транспорты с евреями. Об охранниках, рядовых единицах лагерной службы он высказывается уничижительно и обличительно. Осознанно или ненароком, он пытается доказать, что вот они то и были главными злодеями, садистами и моральными уродами. Они убивали ради забавы, от скуки, от чрезмерной жестокости, а он, Рудольф Хёсс, всегда внутренне не одобрял этого, пытался противостоять, но все, все были против него, игнорировали его распоряжения, приказы, устраивали настоящий саботаж.
О том, чтобы самому воспротивиться диким приказам командования, не могло быть и речи. По его словам, у него, как у тысяч офицеров СС, такая мысль даже не зарождалась.
До какой же степени душевного отупения нужно дойти, чтобы не только четко, спокойно описывать чудовищные, по своей сути, деяния, но и всячески сетовать на всевозможные проволочки, препоны, мешающие хорошо, честно выполнять свою работу! Именно в этом Хёсс видел свое истинное предназначение – работать вопреки обстоятельствам.
Поразительно, как часто автор записок употребляет наречие добросовестно. Применительно к тому, что делал Хёсс, это слово звучит крайне дико. Подумайте только, он гордился тем, как добросовестно убивал! Не кур, не свиней – людей. Убивал с доброй совестью. Такое словосочетание не укладывается в голове, кажется бредом, абсурдом.
Еще одно слово, на котором я постоянно спотыкалась – сострадание. Оказывается, он искренне сострадал убиваемым людям и чуть ли не радовался, когда выяснилось, что не надо больше расстреливать, можно просто, быстро бескровно душить людей газом! После травли насекомых в лагере остались запасы Циклона В и один из офицеров СС предложил испытать средство на заключенных. Как признается Хёсс, все значительно упростилось, а то сцены разбегающихся женщин и детей, потоки крови, крики, стоны были так тяжелы, что подчиненные, разлагая дисциплину, без конца пили, некоторые пускали пулю себе в лоб.
О евреях и цыганах Хёсс рассуждает как опытный зоолог, наблюдающий за поведением животных. Выводы его безапелляционны. Нет, он не называет евреев грязными свиньями, (что часто можно увидеть в кинофильмах), никак прямо не оскорбляет, не выказывает ненависти. Все его рассуждения сводятся к тому, что люди этой национальности порочны от природы, лживы, расчетливы, ради своей выгоды не жалели соплеменников, шли по головам, а их крайне развитые родственные чувства очень мешали в работе. Цыгане, по заверению Хёсса, хоть и доверчивы как дети, игривы, но подвержены неистребимому воровству. В общем, Хёсс старательно приводит оправдание уничтожению евреев и цыган.
Русские политруки характеризовались им, как люди, способные организовать бунт в любом коллективе, а потому подлежали уничтожению в первую очередь, наравне с евреями и цыганами.
Подробно, по-деловому, комендант Освенцима ведет речь о женской части лагеря, восхищаясь выносливостью женщин, искренне сострадая умирающим от истощения, скученности и болезней узницам. Опять сетует, что как ни старался, не смог навести здесь порядок, так как, по сути, в этой части распоряжались его подчиненные, а он ничегошеньки не мог поделать.
Больше всего меня потрясла будничность тона, в котором при всем старании, я не услышала, не почувствовала хоть какого-нибудь раскаяния. Напротив, везде между строк сквозит оправдание: «Я честно выполнял свой долг, я не мог нарушить приказ, у меня не было выхода» (однако некоторые, так презираемые Хёссом подчиненные находили его в самоубийстве). Он пишет, что бессознательно стал колесом рейха и лично никогда не одобрял деятельности коллег. В жестокостях Освенцима Хёсс винил надзорный состав и охранников, а он, хоть и являлся комендантом, не мог повлиять на подчиненных и, вообще, простым массам не понять, что комендант тоже имел сердце.
Если Хёсс и порицал лагерную систему, то лишь за то, что она не была отлажена до совершенства. По его словам, главное, чего он всеми силами добивался – сделать лагерь здоровым и чистым, рационально использовать вверенные ему ресурсы. Вот оно, вбитое в детстве: порядок – прежде всего! Прежде жалости, совести, стыда, страха, наконец. Неужели комендант всерьез думал, что людям было бы гораздо приятней умирать в чистом, светлом просторном лагере, после сна на свежем белье и горячего сытного завтрака?
Читая записки, я обратила внимание, как старательно Хёсс избегает глагола убивать и существительного убийство. Этим словам он виртуозно находит подходящую, как ему кажется замену: уничтожение, работа, экзекуция, ликвидация и чаще всего – обработка.  Делал ли он это из дьявольского желания приуменьшить ужас своих деяний, или в нем оставалось нечто человеческое, что подсознательно мешало называть вещи своими именами, блокировало губительное для души осознание, что он, Рудольф Хёсс, причастен к убийству многих тысяч невинных людей –  этого мы уже не узнаем.
Комендант Освенцима был умным, образованным; нежно любил своих жену и детей, имел возвышенные представления о дружбе и чести, отличался исключительным трудолюбием и добросовестностью, порицал жестокость и садизм. Это портрет добропорядочного гражданина. Человека, творившего под влиянием нацизма ужасные дела. Именно нацизм превращал обычных людей в монстров. И выходит, Хёсс – жертва нацисткой системы? Не знаю, для меня он прежде всего чудовище.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив