Рыжая осень

А я на скамейке, над рыжей поземкой, сидел с ослепительно рыжей девчонкой. Сидел, как в преддверии ада и рая, в рыжем огне наяву умирая. Глядя, как рыжие листья кружили, стихи бормотал то свои, то чужие.
И вдруг я почувствовал: девочка эта во мне полюбила не слово поэта – в жарком кружении рыжего дня она полюбила просто меня. Я ее – тоже. За состраданье. Длилось недолгое наше свиданье…
Меня, в двух шагах от объятия тверди, она отвоевывать стала у смерти. Она – не врачиха. Лекарств не носила. Она, как могла, так меня и лечила.
Слезок девичьих солеными струями. И поцелуями, и поцелуями. Глазок бездонных во мне утопаньем, полным вниманьем и пониманьем того, что со мной происходит сегодня. Того, что на все только воля Господня.
Она, как могла, так меня и лечила. Толстый мой свитер насквозь промочила. Были глаза у нее голубые. А поцелуи – любые, любые. Слабые. Робкие. Тихие. Детские. Солоноватые. Нежные. Дерзкие. Сладкие. Милые. Долгие. Страстные. Неповторимые. Огнеопасные.
Личико рыжей девчонки лучилось. Душа моя в рыжем сиянье лечилась. В каждой веснушечке солнце сияло. Господи! Девочка – плоть идеала! И драгоценные слезки сияли. Так и должно быть – хоть раз! – в идеале.
Кончились слезки, вспыхнули глазки. Так и должно быть и в жизни, и в сказке. Вылечила. Из объятий ушла. В пламени рыжем сгорела дотла.
И не ищу я, воскресший, бесстыжий, рыжую девочку в осени рыжей
|
</> |