Ричард Докинз "Расплетая радугу" 3/3

ru_antireligion — 05.01.2014 30 августа 1938 года по прежнему знаменитая радио инсценировка Орсона Уэллса «Войны миров» Г.Дж. Уэллса вызвала широкомасштабную панику и, по слухам, даже несколько самоубийств среди слушателей, которые подумали, что ее вступительная сцена была – на что они и старалась быть похожей – подлинной сводкой новостей, объявляющей о вторжении марсиан. Эта история часто выставляется как свидетельство забавного легковерия американской нации; довольно необоснованно, как я всегда думал, поскольку вторжение из космоса не невозможно и, случись такое, неожиданное экстренное сообщении по радио – это скорее всего именно то, как бы мы впервые об этом услышали.
Истории о летающих тарелках всегда популярны, но научное сообщество не склонно им верить. Почему? Не потому, что визиты из космоса невозможны или даже дико невероятны. А, снова же, потому, альтернативные объяснения мошенничества или заблуждения более вероятны. На самом деле, многочисленные истории о летающих тарелках были кропотливо изучены, утомительно детально, командами добросовестных любителей и профессиональных ученых. Раз за разом истории распадались при изучении. Часто они оказывались прямой мистификацией (прибыльной для постановщиков, потому что издатели за такие истории платят хорошие деньги, насколько бы плохо они ни были подтверждены документами, а также может поддерживаться целая индустрия футболок и сувениров). Или «блюдца» оказывались самолетами, управляемыми аэростатами или воздушными шарами, наблюдаемыми, или освещенными, под необычным углом. Иногда это был мираж или другая игра света, иногда наблюдение секретного военного самолета.

Однажды, возможно, нас посетят внеземные космические корабли. Но вероятность, что какое то отдельное сообщение о летающих тарелках является подлинным, низка по сравнению с вероятностью альтернативных вариантов Юма мошенничества или иллюзии. В частности то, что для меня лишает правдоподобия большинство историй о летающих тарелках – это почти комичное сходство описываемых инопланетян с обычными людьми, или с последними вымышленными существами, появившимися по телевидению. Многие из них столь близко напоминают человеческих мужчин, что хотят совокупляться с человеческими женщинами, и даже произвести плодовитое потомство. Как обращали внимание Карл Саган и другие, похищающие людей сумасшедшие гуманоидные инопланетяне, по видимому, являются современными аналогами демонов и ведьм семнадцатого века.
Поддерживаемые репутацией телевидения и газет, астрология, паранормальные явления и визиты инопланетян оставили особый внутренний след в массовом сознании. Если я прав, что эта тенденция использует нашу естественную и похвальную потребность в чудесах, у нас здесь есть парадоксальное основание для надежды. Мы должны утешиться мыслью, что, поскольку потребность в чудесах подпитывается, а тем более удовлетворяется реальной наукой, борьба с суевериями должна быть простым вопросом образования. Но я подозреваю, что действует дополнительная сила, которая может сделать вопрос более трудным. Это весьма интересная отдельная психологическая сила, и моя цель в оставшейся части этой главы состоит в том, чтобы ее объяснить, потому что ее понимание может помочь нам ограничить вред, который она может причинить. Дополнительная сила, о которой я говорю – это нормальная и, со многих точек зрения, желательная доверчивость детей, которая, если мы не проявим заботу, может перетечь во взрослую жизнь, с плачевными результатами. Я начну с собственного забавного случая.
Однажды в День дурака, когда мы с сестрой были детьми, наши родители, дядя и тетя сыграли с нами простую шутку. Они объявили, что они вновь обнаружили на чердаке небольшой самолет, который принадлежал им, когда в молодости и они собирались взять нас прокатиться. Полеты тогда были менее обычным явлением, и мы были заинтригованы. Единственным условием было то, что нам должны были завязать глаза. Они повели нас за руку через лужайку, хихикавших и спотыкавшихся, и привязали ремнями к сидениям. Мы услышали шум запускаемого двигателя, был крен и подъем, и мы поехали на ухабистую, раскачивающуюся, шаткую прогулку. Время от времени мы явно пролетали над верхушками деревьев, поскольку чувствовали ветви, мягко касающиеся нас, и приятный, порывистый ветер на наших лицах. Наконец мы «приземлились», качающаяся поездка закончилась на твердой земле, и когда повязки были сняты, и среди смеха, все стало понятно. Не было никакого самолета. Мы не покидали района лужайки, откуда начинали. Мы просто сидели на садовой скамейке, которую наш отец и дядя поднимали, качали и крутили, изображая движение по воздуху. Не было мотора, только шумный пылесос и вентилятор дул в наши лица. Ими и ветвями дерева, задевающими нас, орудовали наша мать и тетя, стоявшие возле скамейки. Все это время продолжалась шутка.
Доверчивые, исполненные веры дети, мы с нетерпением ждали обещанного полета в течение многих дней прежде, чем это случилось. Нам никогда не приходило на ум задаться вопросом, зачем нам должны завязывать глаза. Не было бы естественно спросить, в чем был смысл кататься с ветерком, если мы не могли ничего видеть? Но нет, наши родители просто сказали нам, что по некоторым неопределенным причинам было необходимо завязать нам глаза; и мы согласились с этим. Возможно, они воспользовались освященным временем способом «не испортить сюрприз». Мы никогда не задавались вопросом, почему бы старшие стали хранить от нас в тайне, что по крайней мере один из них был обученным пилотом – я даже не думаю, что мы спрашивали кто именно. У нас просто не было скептического склада ума. Мы не боялись аварии, такой была наша вера в родителей. И когда повязки были сняты и шутка раскрыта, мы все еще не прекращали верить в Санта Клауса, зубную фею, ангелов, небеса, счастливую загробную жизнь и другие истории, которые рассказывали нам те же старшие. Кстати, моя мать совсем не помнит эту историю, но она действительно помнит случай в ее собственном детстве, когда ее отец сыграл аналогичную шутку с ней и ее маленькой сестрой. Его слова были еще более неправдоподобны, потому что его самолет «взлетел» в закрытом помещении, и детям сказали наклониться, когда они вылетали через окно. Она с сестрой все равно попались на это.
Дети по природе доверчивы. Конечно доверчивы, чего же еще ожидать? Они приходят в мир ничего не зная, окруженные взрослыми, которые знают, в сравнении с ними, все. Истинная правда, что огонь горит, что змеи кусают, что, если вы гуляете открытыми на полуденном солнце, вы сгорите до красноты, боли на коже и, как мы теперь знаем, до рака. Кроме того, другой и несомненно более научный способ получить полезные знания, учась методом проб и ошибок, часто является плохой идеей, потому что эти ошибки слишком дорого обходятся. Если ваша мать говорит вам никогда не плескаться в озере из за крокодилов, не очень полезно подходить к этому скептически, по научному и «по взрослому», и сказать: «Спасибо, мама, но я предпочитаю провести экспериментальный тест.» Слишком часто такие эксперименты были бы последними. Легко понять, почему естественный отбор – выживание наиболее приспособленного – мог бы оштрафовать экспериментальный и скептический склад ума и благоприятствовать простой доверчивости у детей.
Но это имеет досадный побочный продукт, с которым ничего не поделаешь. Если ваши родители говорят вам что то, что не верно, вам все таки придется поверить так же и этому. Как вы могли бы не верить? Дети не наделены способностью знать разницу между истинным предупреждением о подлинных опасностях и ложным предупреждением, скажем, о риске ослепнуть или о том, что вы попадете в ад, если «согрешите». Если бы они были наделены такой способностью, то не нуждались бы в предупреждениях вообще. Доверчивость, как устройство выживания, достается в едином пакете. Вы верите тому, что вам говорят, неправде вместе с правдой. Родители и старшие люди знают столько, что естественно предположить, что они знают все, и естественно им верить. Так, когда они говорят вам о том, что Санта Клаус спускается через дымоход, и о вере, «сворачивающей горы», вы, конечно, также этому верите.
Дети легковерны, потому что должны быть такими, чтобы соответствовать своей жизненной роли «гусеницы». У бабочек есть крылья, потому что их роль – найти местонахождение представителей противоположного пола и распространить свое потомство на новые пищевые растения. Они утоляют скромный аппетит редкими глотками нектара. Они едят мало белка в сравнении с гусеницами, которые представляют растущую стадию в истории жизни. Молодые животные вообще исполняют подготовительную роль, чтобы стать успешными репродуктивными взрослыми. Гусеницы должны питаться настолько быстро, насколько возможно, чтобы выйти из кокона летающим, репродуктивным, распространяющимся взрослым. Для этой задачи у них нет никаких крыльев, но вместо этого есть крепкие, жующие челюсти и жадный, непреклонный аппетит.
Человеческие дети должны быть доверчивыми по схожей причине. Они – информационные гусеницы. Они должны становиться репродуктивными взрослыми в сложном, основанном на знании обществе. И безусловно самый важный источник их информационной диеты – старшие, прежде всего их родители. По той же причине, по которой у гусеницы есть кусающие, всепожирающие челюсти для того, чтобы сосать мякоть капусты, у человеческих детей есть широко открытые уши и глаза, и бездонный, доверчивый ум для того, чтобы всасывать язык и другие знания. Они – сосальщики знаний взрослых. Лавины данных, гигабайты мудрости, устремляющиеся через порталы младенческого черепа, и большая часть этого возникает в культуре, созданной родителями и поколениями предков. Важно, кстати, не зайти в аналогии с гусеницей слишком далеко. Дети меняются во взрослых постепенно, а не резко, как гусеницы трансформируются в бабочек.
Помню, однажды я попытался слегка развлечь шестилетнего ребенка в Новый год, подсчитывая с нею, сколько времени потребовалось бы Санта Клаусу, чтобы спуститься по всем дымоходам в мире. Если средний дымоход 20 футов длиной, и есть, скажем, 100 миллионов домов с детьми, как быстро, вслух задавался я вопросом, он должен будет со свистом пронестись вниз по каждому дымоходу, чтобы закончить работу к рассвету на Рождество? У него навряд ли было бы время бесшумно прокрадываться в спальню каждого ребенка, не правда ли, так как ему необходимо было бы преодолеть звуковой барьер? Она уловила суть и поняла, что были трудности, но это нисколько ее не волновало. Она оставила эту тему, не проявляя к ней интерес. Очевидный вариант, что ее родители сказали неправду, казалось, совсем не приходила ей на ум. Она не высказала этих слов, но смысл был в том, что если законы физики делали подвиг Санта Клауса невозможным, тем хуже для законов физики. Было достаточно того, что ее родители сказали ей, что он спускается по всем дымоходам в течение нескольких часов сочельника. Это должно быть так, потому что мамочка и папочка сказали, что так и есть.
Я придерживаюсь мнения, что наивная доверчивость может быть нормальной и полезной в ребенке, но может стать нездоровым и предосудительным легковерием во взрослом. Взросление, в самом полном смысле слова, должно включать культивирование здорового скептицизма. Активную готовность быть обманутым можно назвать детской, потому что она обычна – и оправдана – среди детей. Я полагаю, что у взрослых она сохраняется из за мечтаний, на самом деле из за тоски, об утраченной безопасности и комфортности детства. Этот вопрос был хорошо представлен в 1986 году великим автором научно популярной и научной фантастики Айзеком Азимовым: «Пристально изучите каждую часть псевдонауки, и вы найдете защитное покрывало, большой палец, чтобы его сосать, и юбку, чтобы держаться.» Детство для многих людей – это потерянная Аркадия, своего рода царство небесное, с его уверенностью и безопасностью, его фантазиями полета в страну, где сбываются мечты, его сказками на ночь, прежде чем погрузиться в царство сна в объятиях плюшевого мишки. Оглядываясь назад, годы Детской наивности может быть проходят слишком быстро. Я люблю своих родителей за то, что обманывали меня прогулкой, высоко как бумажный змей, над верхушками деревьев; и за то, что говорили мне о Зубной Фее и Санта Клаусе, о Мерлине и его заклинаниях, о младенце Иисусе и волхвах. Все эти истории обогащают детство и, вместе с очень многими другими вещами, помогают сделать его, в памяти, временем волшебства.
Взрослый мир может казаться холодным и пустым местом, без фей и Санта Клауса, без страны кукол или Нарнии, без счастливого загробного мира, куда уходят оплаканные домашние животные, и без ангелов – хранителей или обычных. Но также без дьяволов, без адского огня, без злых ведьм, призраков, домов с привидениями, без одержимостью демонами, без чудовищ или людоедов. Да, Тэдди и Долли на самом деле оказались не живыми. Но есть теплые, живые, говорящие, думающие, взрослые партнеры, разделяющие постель, и многие из нас находят это более стоящим видом любви, чем ребяческая привязанность к мягким игрушкам, какими бы мягкими и приятными они ни были.
Не повзрослеть должным образом означает сохранять наши качества «гусеницы» из детства (где они являются достоинством) во взрослой жизни (где они становятся недостатком). В детстве наша доверчивость хорошо нам служит. Она помогает нам заполнить, необычайно быстро, наши черепа мудростью наших родителей и наших предков. Но если мы не вырастаем из нее к назначенному сроку, наша природа гусеницы делает нас легкой мишенью для астрологов, медиумов, гуру, евангелистов и шарлатанов. Способности человеческого ребенка, замечательной интеллектуальной гусеницы, служат для того, чтобы впитывать информацию и идеи, а не для того, чтобы их критиковать. Если критическое мышление позже начинают расти, то это происходит вопреки, не в результате, детских склонностей. Мозг ребенка, подобно промокательной бумаге, представляет собой питательную почву, основу, на которой позже может вырасти скептическое отношение, как пробивается горчичное растение. Мы должны заменить автоматическую детскую доверчивость конструктивным скептицизмом взрослой науки.
Но я подозреваю существование дополнительной проблемы. Наша история о ребенке как информационной гусенице была слишком проста. В программе доверчивости ребенка есть поворот, который, пока мы его не поймем, является почти парадоксальными. Давайте вернемся к нашему образу ребенка, который должен впитывать информацию от предыдущего поколения настолько быстро, насколько это возможно. Что, если двое взрослых, скажем, ваша мать и ваш отец, дают вам противоречивые советы? Что, если мать говорит вам, что все змеи смертельны, и вы никогда не должны ходить около них, но на следующий день отец говорит вам, что все змеи смертельны, кроме зеленых, и вы можете держать зеленую змею в качестве домашнего животного? Оба совета могут быть хорошими. Более общий совет матери приведет к желаемому результату защитить вас от змей, даже притом, что он слишком широкий, когда дело касается зеленых змей. Более детальный совет отца имеет тот же защитный эффект, и в каком то смысле лучше, но он может быть фатальным, если вы, не пересмотрев представления, оказались в далекой стране. В любом случае, для маленького ребенка противоречие между этими двумя советами могло бы быть опасно дезориентирующим. Родители часто предпринимают неимоверные усилия, чтобы не противоречить друг другу, и они, вероятно, знают, что делают. Но естественный отбор при «разработке» доверчивости должен был бы установить способ справляться с противоречивыми советами. Возможно простое главенствующее правило, вроде «Верь в историю, услышанную первой, какой бы она ни была». Или «Верь матери больше, чем отцу, и отцу больше, чем другим взрослым в племени.»
Иногда совет родителей прямо нацелен против доверчивости к другим взрослым. Родители должны дать своим детям следующий совет: «Если взрослый просит, чтобы вы пошли с ним, и говорит, что он – друг ваших родителей, не верьте ему, каким бы хорошим он ни казался, и даже (или особенно) если он предлагает вам конфеты. Идите только со взрослым, которого вы и ваши родители уже знаете, или кто носит униформу полицейского.» (Очаровательная история недавно появилась в английских газетах, в которой королева мать Елизавета, в возрасте 97 лет, сказала своему шоферу остановить автомобиль, когда заметила плачущего ребенка, который, очевидно, потерялся. Добрая старая леди вышла, чтобы успокоить маленькую девочку, и предложила отвести ее домой. «Я не могу», – завопил ребенок, – «мне не разрешают говорить с незнакомцами.») Ребенок вынужден проявлять полную противоположность доверчивости при некоторых обстоятельствах: устойчиво сохранял доверие к более раннему утверждению взрослого, пренебрегая тем, что может быть заманчивым и правдоподобным – но противоречащим – более поздним утверждением.
К тому же, сами по себе слова «легковерный» и «доверчивый» не совсем правильны в отношении детей. По настоящему доверчивые люди верят тому, что им сказали последний раз, даже если это противоречит тому, что другие сказали им прежде. Детское качество которое я пытаюсь нащупать – это не подлинное легковерие, а сложная комбинация легковерия с его противоположностью – упрямым упорствованием в однажны приобретенной вере. Итак, полный рецепт – чрезвычайное раннее легковерие, сопровождаемое столь же упрямой последующей непоколебимостью. Вы можете видеть, каким это может быть разрушительным сочетанием. Те старые иезуиты знали, что говорили: «Дайте мне ребенка в первые семь лет жизни, и я сделаю из него человека.»

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив