"Реинкарнация" (удивительный случай из практики психолога)

rabota_psy — 15.11.2022

Софья Михайловна, одинокая пожилая женщина, каждый год при приближении 9 мая испытывала острое чувство незаживающей раны. Для нее лично этот всенародный праздник был еще и днем рождения ее единственного сына Володи, не вернувшегося с фронта. Портрет сына, сделанный с довоенной фотографии, смотрел на нее со стены, и Софья Михайловна тихо лила слезы, обращаясь к нему каждый день, как живому.

Сын был когда-то единственной радостью в ее жизни. Лет в 16 она сама осталась сиротой: умерла мать, отец тут же ушел к другой женщине, бросив 9 детей на произвол судьбы. Время было далекое, только что закончилась гражданская война – никаких опек еще в помине не было, и существовало лишь два пути: либо Софья на правах старшей сестры поднимает младших, либо все они идут в беспризорники. Софа, в силу душевной доброты, выбрала первый путь. Подняв детей, она вышла замуж - и весьма неудачно: муж пил, свекровь гнобила, только сын, родившийся в начале мая, был таким же светлым и солнечным, как месяц его рождения. Не в отца добрый, ласковый и серьезный, он хорошо учился, боготворил мать и постоянно заступался за нее. В такие моменты в его глазах возникал стальной блеск – он не боялся тяжелых кулаков пьяного отца; и, как только сын подрос, тот уже не смел поднимать на жену руку. За год до начала войны Володя поступил в медицинский, в 41-м отказался от брони и ушел на фронт. Софья Михайловна помнила, какая сталь блеснула в его глазах, когда знакомые пытались убедить его «не глупить» - не отказываться от положенной студентам брони. Сохранились у матери его письма с фронта – заветные треугольники, зачитанные ею почти до дыр. Писал он, что служит в медсанбате, что его здесь хвалят – мол, у него «легкая рука». (Жалея мать, не сообщал, как на передовой, где земля и небо слились в едином смертельном аду, ежедневно выносит на себе раненых,). На его счету были сотни спасенных жизней, имел он заслуженные боевые награды, да и война уже близилась к концу, только вдруг эти заветные «треугольники» перестали поступать, а ее собственные письма вернулись не доставленными. А потом - страшная бумага: пропал без вести.

Сколько ходила и ездила Софья Михайловна по инстанциям да по госпиталям, мы здесь писать не будем. Отчаяние мешалось в материнском сердце с надеждой. Тщетно. Шли годы, но надежда еще жила в душе матери, она цеплялась за рассказы о раненых, потерявших память, и о тех калеках без рук-без ног, которые попросту побоялись вернуться в семью и стать обузой.

Ее муж умер еще до войны, Софья Михайловна была очень добродушной и приятной в общении женщиной, ее даже несколько раз звали замуж, но она отказала, терпеливо ухаживала за старой больной свекровью и продолжала, несмотря ни на что, ждать сына.

Тем временем, младшие братья и сестры Софьи Михайловны обзавелись семьями. Добрая Софья Михайловна с искренней радостью встречала рождение племянников, а та рана, которая была в ее сердце, не затянулась, а стала… как бы это сказать, привычной, что ли. Окружающие, вначале активно высказывавшие ей сочувствие, погрузились в свои дела, и наконец, в одно из празднований 9 мая, сидя за столом у самой младшей своей сестры, Нины, она услышала от сестренки страшные слова: «Ну, что ты все плачешь? 20 миллионов погибло!» Дочь Нины Анна, уже взрослая, давно на выданье, но все еще одинокая, побежала за рыдающей тетушкой Софой на кухню, обняла, сказала множество красивых слов и поделилась новостью – она, наконец-то, выходит замуж за офицера-фронтовика. Думаете, эта Анна была добрее Нины, своей матери? Ничуть не бывало. Расчет Анны был прост: Софья Михайловне, как старому железнодорожнику, прослужившей на железной дороге всю войну, в ближайшем будущем полагалась ведомственная квартира (для молодого поколения объясняю: в те времена не было собственности на квартиру, весь жилищный фонд принадлежал государству, решающим фактором была прописка: где человек прописан, там и его жилье). До этого она скромно жила в коммуналке, которых было в те времена не счесть.

И Софья Михайловна приняла решение – уступить новую квартиру Анне в преддверии ее свадьбы. Жених, а потом и муж Анны был офицером, фронтовиком – и им пошли навстречу. Муж племянницы оказался далеко не героем – всю войну просидел на штабных должностях, даже наград особых не имел, так, в основном, юбилейные медали. Сама Анна была человеком корыстным, однако умело маскировалась под доброту. Когда у пары родилась дочка, они, ловко сыграв на материнском чувстве тети Софы, пригласили ееу +в качестве бесплатной няни. И Софья Михайловна переселилась к ним, по существу – пошла в приживалки, захватив свой нехитрый скарб, самым ценным из которого были письма Володи и его портрет.

Новорожденной Ладе – долгожданному, позднему ребенку - уготовили воспитание по типу «кумир семьи». Бабушки-дедушки, мама-папа – все твердили ей с детства, какая она необыкновенная: красивая, талантливая и прочее в том же духе. Очень опасный тип воспитания, формирующий слабых, эгоистичных, капризных истеричек. Но над ее кроватью висел портрет Володи. И перед сном бабушка Софа частенько рассказывала ей о своем сыне. Лада была единственным благодарным слушателем таких рассказов. Изо всех сил своей детской души она желала, чтобы Володя был жив, чтобы он нашелся. В школьные годы, начитавшись книг и насмотревшись фильмов о войне, она стала периодически видеть один и тот же необычный сон: кругом бой, совсем молодой санитар ползет навстречу пулям - и выносит, выносит на себе раненых, Ладе было страшно в этом сне, но намного сильнее страха было чувство восхищения героическим санитаром. Достигнув ранней юности, она принялась писать письма, разыскивая Володю, но единственное, что ей удалось разузнать: он сам был ранен на подступах к Берлину и отправлен в госпиталь, куда эшелон с ранеными так и не прибыл: практически наверняка он был разбомблен по дороге в госпиталь, фашистские стервятники охотно бомбили почти беззащитные эшелоны с красным крестом. Но ее душа не могла принять безнадежности. Она многократно обдумывала известное выражение «вечно живые» - и отказывалась верить, что это всего лишь оборот речи. Честно говоря, поинтересовалась она даже учением о реинкарнации: в ранней юности особенно тянет на экзотику от философии. А сон продолжал сниться ей, она видела Володю как живого.

Она была очень хорошей, послушной, доброй и ласковой девочкой, любившей весь мир, в особенности - свою семью, в которую искренне включала бабушку Софу. Та с самого начала ласково звала ее доченькой, остальные - Ладушкой.

Со временем Софье Михайловне дали неплохую однокомнатную квартиру, и Анна с мужем «сделали охотничью стойку». Едва дождавшись 16-летия дочери, они без труда провернули «родственный обмен» - очень распространенный тогда в Москве способ застолбить жилплощадь старого человека: Ладу прописали в однокомнатную квартиру, а бабушку, пользуясь родством, к себе. Бабушка Софа была даже рада, что после ее смерти квартира достанется той, которую она звала доченькой. Доверчивая Лада тоже не заподозрила подвоха.

После такого обмена всякая нужда в Софье Михайловне отпала. Нянька была уже не нужна, на домработницу 80-летняя старушка уже не тянула. И Анна с мужем принялись последовательно подталкивать ее к могиле. На ее голову посыпались замечания, попреки и унижения. Ее младшая сестра Нина, родная бабушка Лады, как будто забывшая, что Софья в детстве заменила ей мать и поставила на ноги, без грамма совести и благодарности приняла участие в этой травле насмерть и в лоб заявила сестре, что «ради любви к Ладе» (!!!) она «должна» (!!!) как можно скорее отправиться в дом престарелых.

И тут произошло неожиданное. По-видимому, у добрейшей Софьи Михайловны, при всей ее жертвенности, был особый дар – воспитывать хороших людей.

Всегда добрая, ласковая и послушная, Ладушка впервые в жизни сказала родителям: «Нет». Она объявила, что забирает бабушку Софу в свою квартиру и прекрасно позаботится о ней сама. Никакие уговоры и даже угрозы родителей не действовали. Не подействовал даже вид «умирающей матери» с демонстративным вызовом «скорой». В душе Лады словно каким-то чудом возникла и мгновенно закалилась сталь, она превратилась в скалу, через которую родителям не было прохода к бабушке Софе. Впервые с того времени, когда сын ушел на фронт, за Софью Михайловну кто-то заступился. В душе очень уступчивая, она переживала, что Ладе пошла против воли родителей, но что-то в доченьке все больше напоминало ей сына, и душа ее наполнялась каким-то особенным чувством обретения, в котором она сама себе не решалась признаться.

Вместо поступления в старшую школу Лада пошла в медицинское училище и устроилась на подработку в больницу. Бабушкиной железнодорожной пенсии и ее зарплаты вполне хватало на скромную, но нормальную жизнь. Потом был мединститут и работа на «скорой». У Ладушки на счету уже были сотни спасенных, и люди говорили, что у нее «легкая рука». Сон продолжал сниться ей, но теперь он изменился: теперь она сама как бы была тем бойцом, который «всем смертям назло» двигается сквозь кромешный ад боя, чтобы спасать жизни товарищей. Сжав зубы, она делала свое дело, и мысли о раненых заглушали страх за свою жизнь.

Портрет Володи по-прежнему висел над ее кроватью. Трезвая и реалистичная на работе, Лада по-прежнему хранила в душе детскую веру в чудо: в данном случае – реинкарнацию. Вряд ли случайным было то совпадение, что все нравившиеся ей юноши носили имя Владимир. И у каждого она с надеждой спрашивала о дате его рождения. Молодые люди усматривали в этом исключительно внимание к своей персоне. Узнав, что у Лады имеется своя московская квартира, все они строили матримониальные планы, однако Лада приводила их знакомиться с бабушкой Софой – далее сценарий был одним и тем же: все без исключения «женихи» начинали более или менее «тонко» заводить разговор опять же о доме престарелых. Даже слова они подбирали примерно одинаковые: «Ну, невозможно же строить семью, живя в одной комнате со старушкой. Ах, у нее сын не вернулся с фронта? Ну, так что же, 20 миллионов погибло…» На этом этапе каждый получил от Лады отказ, и долго потом, ежась, вспоминал, как в момент решающего разговора в ее глазах взблескивала сталь.

Софья Михайловна старела все больше, но сохраняла ясность ума. Она винила себя в том, что у Лады нет ни свободной жилплощади, ни свободного времени (все свои крохи отдыха Лада проводила с ней), и несколько раз сама уже заговаривала с Ладушкой о доме престарелых – разумеется, безрезультатно.

С родителями покладистая Лада не порывала отношений: общалась, ездила в гости; однако все предложения вернуться к ним в любой форме долго отклоняла. Когда же родители по старости сами стали нуждаться в уходе и всячески подчеркивали перед ней свои недуги, она, наконец, решилась съехаться с ними. И оказалась, как говорили некоторые недалекие умом, «счастливой владелицей трехкомнатных московских хором», причем те, кто так говорил, совершенно упускали из вида, что в этих «хоромах» жили три старых человека, обремененные множеством возрастных недугов, и что доктор Лада, по существу, поставила «крест» на своей личной жизни.

После переезда она познакомилась с соседями по лестничной клетке - семьей Васильевых. Именно здесь начали развиваться события, которым я стала свидетелем. Я бы сказала, что в дело вступила структура мира. Семья Васильевых состояла из папы, мамы и двоих детей – девочки и мальчика. Но это только на первый взгляд. На самом деле там был современный вариант сказки «Золушка» (имеется в виду печальное начало сказки, а не феерия с хрустальной туфелькой). И бабушка Софа, и родители Лады были вполне в силах выходить на улицу погулять. Они начали замечать одну странность: 8-летняя дочка Васильевых Вика постоянно делала уроки… в подъезде, примостившись на лестнице или на заплеванном окурками подоконнике. И почти каждый вечер из-за двери Васильевых слышались женские крики, ругань, переходящая в визг, звуки бьющейся посуды и детский плач. Когда скандал достигал апогея, Васильев-отец обычно выходил на лестницу и долго курил возле того же замусоренного подоконника, как бы спрятавшись от происходящего.

Оказывается, 8 лет назад бездетная пара – Васильев и его первая жена -удочерила младенца, девочку из так называемых «отказников». Назвали Викторией. Сделано это было исключительно по инициативе матери, тяжело переживавшей отсутствие детей. Поэтому первые пять лет своей жизни Вика жила, окруженная любовью матери и не лишенная заботы отца, который также привязался к обаятельной девчушке. Но в один день все переменилось. Отец Вики в нетрезвом виде сел за руль автомобиля, попал в аварию, причем жена скончалась на месте, а сам он отделался царапинами и ушибами. Вика во второй раз в жизни потеряла мать (родители не скрывали от нее факт удочерения). После аварии родственники, отводя глаза, коряво пытались сочинить «ложь во спасение»: мол, мама уехала, мама в больнице. Но смышленая девочка обо все догадалась сама и погрузилась во вторую боль утраты (дети, от которых отказались сразу после рождения, по-своему испытывают свое горе, хотя еще якобы «ничего не понимают»).

«ЧуднЫ дела твои, господи», - частенько говорила одна моя знакомая, тоже добрый псих, только не психолог, а психиатр. На 40-й день после смерти жены папаша отправился – куда бы вы думали? – в ночной клуб, так сказать, залить свое горе. Познакомился там с девушкой Тамарой, привел к себе домой на ночь. Тамара оказалась не промах – наутро и говорит: «Милый, я так люблю детей, а у тебя такое горе. Давай я помогу тебе, буду сидеть с Викой». Так и осталась жить в его доме, и поначалу была с Викой деланно-ласкова. Лишь однажды «прокололась», когда Вика доверчиво спросила: можно ли называть ее мамой. «Нет!» - буквально завизжала она в ответ, но Васильева-старшего на тот момент дома не было. А Вика тосковала, ей жизненно необходима была мама. Даже у воспитательницы в детском саду она спросила: можно ли называть ее мамой. (Это не предательство - просто так устроена душевная жизнь ребенка дошкольного возраста. Школьник, тем более подросток, ведет себя в ситуации потери по-другому).

СтОит ли говорить, что Тамара поспешила забеременеть и женить на себе отца Вики, таким образом – тоже стать Васильевой! Родился мальчик. И вот тут-то для Вики начался ад. Мачеха уже не скрывала ненависти к ребенку. Девочка была приставлена нянькой к новорожденному братику, но, едва приходил с работы отец, Тамара кидалась к нему с «новостью»: то Вика якобы вылила на ребенка кипяток (где ожог - отец проверять не стал почему-то), то швырнула в него тяжелым предметом, то якобы нарочно разбила бутылку и насыпала осколки ему в манеж. И вообще – «теперь у тебя есть свой кровный ребенок, зачем тебе этот приемыш?» Поначалу отец и слышать не хотел о так называемом «разусыновлении» - ох, и страшная штука, скажу я вам! Но все же ругал дочь за не совершенный ею проступок. Очень скоро Вика поняла, что оправдываться бесполезно, и просто стояла перед отцом, понурив голову и вытирая слезы от несправедливости очередных обвинений. В школе девочка проявила хорошие способности с первого класса. Учителя хвалили ее, она получала одну грамоту за другой. Однако с подачи мачехи на родительские собрания стала ходить только Тамара («Ты устал после работы, милый»). Сами понимаете, какую «информацию» приносила она оттуда мужу.

Наконец, ненависть Тамары к девочке достигла такой силы, что она уже просто не могла видеть падчерицу. Девочка знала, что после школы домой идти нельзя до прихода отца. И устраивалась на лестничной клетке делать уроки. В теплое время года уходила с портфелем в ближайший парк, и там садилась за книги и тетрадки. При всем этом она училась на «отлично», но дневник ее, весь в «пятерках» обычно подписывала все та же мачеха. Отец после работы выслушивал истерики жены на тему, что «эта бродяжка опять где-то шлялась», «сам понимаешь, что из нее вырастет» и «давай сдадим ее обратно в детдом». Он морщился, но самоустранялся, жена визжала и била посуду, малыш кричал, а Вика получала бесчисленные пощечины от Тамары. Васильев-старший при этом уходил курить на лестницу, потом стал возвращаться с работы уже с бутылкой. Подумывал он о роковом для девочки решении или нет – мы так и не узнаем, скорее всего – просто видел в алкоголе способ спрятаться от любого решения. Но кровного сына любил несравненно больше и в душе уже сто раз пожалел, что когда-то повелся на уговоры жены усыновить ребенка.

Доктор Лада, несмотря на загруженность на работе и дома, довольно быстро уяснила себе ситуацию в соседней квартире. Она сама неоднократно видела Вику, делающую уроки на лестнице или бродящую возле дома в любое время года, часто ласково разговаривала с девочкой и приглашала к себе пить чай. Да и сами супруги Васильевы неоднократно обращались к ней по-соседски по всем медицинским вопросам – от мелких детских болячек маленького Алешки до вывода отца из очередного похмелья. И скоро как бы само собой получилось, что теперь девочка после школы шла обедать и делать уроки к доктору Ладе и бабушке Софе. Софье Михайловне забота о девочке была в радость. А родители Лады, может, и хотели бы возразить, но давно не решались спорить с дочерью. Тем более что Вика отличалась солнечным обаянием и какой-то тотальной незлобивостью, если так можно сказать. В общем – была по характеру похожа на бабушку Софу. Девочка стала приходить к ним не только по вечерам, но и на выходные, а вскоре оставалась и на ночевку, что вполне устраивало Тамару. У Лады в душе зрело «безумное» решение («Безумство храбрых – вот мудрость жизни», - помните еще из школы?).

Вот здесь-то наши с ней пути и пересеклись. Дело в том, что я работала психологом в Викиной школе. К школьному психологу запросы поступают от учителей и родителей, а в средней и старшей школе – зачастую и от самих подростков. Так вот, запросов по поводу Вики ко мне не поступало: она вела себя и училась прекрасно. Просто однажды ее старенькая учительница под вздохи «жалко хорошую девочку» рассказала мне, что кажется (!!!) у нее в семье не все благополучно и мачеха не слишком-то любит падчерицу, а отец попивает. Я поговорила с Викой, сходила несколько раз к ней домой – и постепенно картина стала вырисовываться во всей ее неприглядности. А вскоре на меня вышла доктор Лада. Ладе на тот момент было где-то под тридцать, но выглядела она намного моложе и «свежее» мачехи Тамары в ее двадцать пять. Лада была исполнена решимости в своей идее, запредельно смелой – забрать девочку себе, образно говоря, любой ценой. И цена-таки потребовалась, но об этом чуть позже.

Впервые в жизни сталкивалась я с чем-то подобным. Забрать усыновленного ребенка из одной семьи и отдать на усыновление в другую! По долгу службы посоветовалась с органами опеки: но семья Васильевых числилась там во вполне «благополучных» (отец пьяным на улице не валяется, ребенок усыновлен еще в младенчестве, никаких тревожных сигналов не поступало). На дворе стояли лихие 90-е: никакой законности и в помине не было, практически все можно было продать и купить за деньги. Как в горькой шутке: «Весь вопрос – в цене вопроса». Вот этим-то и решила воспользоваться Лада. Мне оставалось только потрясенно наблюдать за происходящим, поскольку как официальный школьный психолог я могла лишь сочувствовать, но не участвовать в этой благородной авантюре.

Лада предложила Тамаре сделку: та уговаривает мужа отказаться от Вики – Лада за это платит обоим деньги. Какова была «этика» Тамары, все уже поняли. Тем более, манипулировать мужем она умела, а Васильев-старший уже страдал тяжелым алкоголизмом. Цена, которую запросила жадная Тамара, была огромной. Таких денег не было у Лады. И она придумала: продать свои трехкомнатные «хоромы» и купить двухкомнатную квартиру на окраине – лишь бы все удалось. На этом этапе Вика уже знала обо всем, кроме денег. И тысячу раз – вслух и в душе - сказала свое «да».

Найти подходящий вариант купли-продажи квартиры в то время было не проблемой. В Москву устремился поток желающих заполучить московскую квартиру, этот поток уже управлялся только деньгами, прописка отошла на десятый план и тоже легко покупалась за деньги. Итак, вариант был легко найден. Накануне сделки Лада была на работе. Ни грамма сомнения не шевелилось в ее душе – только доброта и…сталь. И вот тут-то вмешалось мирозданье. То ли «количество» добра Ладушки с лихвой превысило повседневные пределы, то ли Тамара с мужем уж слишком покорежили «структуру мира»… Но только отец Вики снова пьяным сел за руль и взял с собой жену, оставив Алешку дома на попечении Вики. По-видимому, опыт ничему не научил его в прошлый раз. Мироздание возмутилось – и…

Бригада Лады примчалась на место происшествия с мигалками, но помочь уже было нельзя. Увидев, как из покореженной машины извлекают мертвых супругов Васильевых, она в первую очередь убедилась, что в машине не было детей. Выдохнула с облегчением (уж, поверьте, не из-за денег и не из-за «хором» – я знаю этого человека). Выполнила, что полагалось в подобных случаях; потрясенная, но владеющая собой, доработала до конца смены, приехала домой и обнаружила Вику с братишкой мирно спящими под крылом бабушки Софы.

На этом этапе событий я уже имела право открыто вмешаться как школьный психолог. Было много суеты, документов, неразберихи и нервотрепки, и я вполне могу допустить, что где-то кому-то Ладе пришлось заплатить, чтобы детей не отдали детский дом (только на этот раз – не ту сумму, ради которой ей пришлось бы продать квартиру). Родители Лады в этой ситуации уже не выдержали и начали зудеть храброй дочери в уши: и «ты же не справишься, раз сама не рожала», и «никто замуж не возьмет с двумя детьми», и «тебе некогда», и «а как же мы?» - все было пущено в ход. Но ответ был один: «Не обсуждается!» И взблеск стали в глазах.

Кто только ни отговаривал Ладу – она не слушала никого. Лишь бабушка Софа, к тому времени уже перешагнувшая 90-летие, была искренне счастлива и даже обещала помочь: «Хоть сидя, но детскую одежду постираю». Лада поцеловала ее, напомнив о существовании в их эпоху стиральных машин-автоматов.

Софья Михайловна уже не сомневалась, чьи черты видит в лице доченьки - и мягкую улыбку, и взблески стали в глазах. Поразительным было то, что чисто внешне маленькая Вика очень походила и на саму бабушку Софу, и на ее Володю. Когда в руки Лады впервые попало свидетельство о рождении Вики, было не до того, чтобы обращать внимание на дату рождения. А потом – как вспышка: в графе «дата рождения» стояло 9 мая!

С этой ошеломляющей новостью Лада ворвалась в комнату к бабушке Софе. Она ликовала: «Нашла! Володя вернулся к нам!». Что-то путано вещала про реинкарнацию. На эмоциях рассказала, что хотела сменить имя маленького Алешки на Владимира. И заодно, наконец-то призналась и бабушке Софе, и самой себе, почему в женихи себе выбирала парней с заветным именем.

Софья Михайловна тихо плакала. Это были счастливые слезы. Когда-то, потеряв сына, она думала, что никогда в жизни уже не сможет улыбаться. А вот теперь – слезы счастья! Ей было трудно вставать с кресла, поэтому она жестом сама позвала Ладу в свои объятья.

- Доченька, - говорила, она сквозь слезы глядя в родное лицо. – Ты слишком далеко ищешь!

Лада вопросительно подняла брови.

- Володя – это ты! В тебе он вернулся ко мне уже давно. У тебя тот же взгляд, тот же характер, та же профессия. Дело-то не в имени… Родная ты моя доченька!

Лада растерялась, потом задумалась. «А как же дата рождения? А как же внешнее сходство Вики с бабушкой Софой и с Володей?! - метались мысли у нее в голове. - А может, вообще никакой реинкарнации не существует, и все это - моя фантазия?»

Все последующие годы, пока Виктория училась в нашей школе, я могла наблюдать счастливое продолжение истории о Золушке. Даже «принц» не замедлил явиться, правда, пока не к Вике, а к Ладе: женщина с усыновленными детьми имеет в глазах мужчин некий ореол романтики и благородства. Как только на работе узнали о поступке Лады, возле нее возникло сразу несколько женихов, так что выбор был. Но вышла замуж она не за них, а за учителя из нашей школы. Если уж структура мира берется за дело, то доводит его до конца.

Моя помощь как психолога вскоре стала не нужна, но с Ладой я сохранила теплые отношения, а с ее мужем мы по-прежнему работали в одной школе. Я знала, что Алешке имя менять не стали. Когда же Лада сама родила сынишку от любимого мужа, она не удержалась и назвала его Владимиром. Знала я и то, что Софья Михайловна, когда пришел ее срок, тихо заснула вечером, со счастливой улыбкой на губах, окруженная любящими внуками, а наутро просто не проснулась. К сожалению, даже лучшие из нас не вечны. Не вечны? Так ли это? А как же «вечно живые»?!

Наконец, я снова попала в их дома: Лада с мужем пригласили меня на 10-летие свадьбы. По-прежнему смотрел со стены портрет Володи, только рядом добавился портрет Софьи Михайловны. Пока собирались гости, мальчишки – Алеша и Вовка – расшалились (вполне обычно для пацанов при приходе гостей), Вовка бросил в брата мягкой игрушкой – и нечаянно задел портрет своего тезки. Ничего не случилось, рамка не упала, стекло не разбилось – но мальчики ахнули и как-то мгновенно притихли. Вовка низко опустил голову, а Алеша на правах старшего брата начал выговаривать ему, и было в его словах столько благородной памяти о падших героях, что я удивилась, да что там удивилась! поразилась: ведь в 21 веке мало кто из детей искренне чтит их память. На шум пришла Вика, уже почти взрослая девушка, нахмурилась, аккуратно поправила портрет и окинула братьев укоризненным взглядом. «Мы сделали копию Володиного портрета, - объяснила она мне с трогательной гордостью. – А то старый уже совсем выцвел. Мы решили, что бабушка Софа не обидится».

Бабушка Софа, я уверена, не обиделась: передо мной стояла ее почти точная копия с той же доброй улыбкой в лучащихся глазах. Реинкарнация? Кто знает…

Елена Бекетова