Разрозненные мысли о Шварце и киномузыке.

artem_r — 28.12.2009 В одном из некрологов Шварцу наткнулся на мнение:

«И пусть снобы считают киномузыку низким жанром».

Сдается, что автор поговорил сам с собой. Придумал врага и по нему же жахнул из пушки. Нормальная журналистская практика.

То есть, сочинитель этой строки, безусловно, слышал звон. Он слышал, что с киномузыкой что-то не так. Он только не стал разбираться, что. Если бы он дал себе хоть чуть труда, ему бы все объяснили про подельщиков из Голливуда, переписывающих Шостаковича, про песню к кинофильму «Титаник» и известный анекдот на ее счет, про компилирование, заимствование и просто плагиат, процветающие в коммерческой киноиндустрии.

Но также, может быть, автору этого высказывания объяснили бы, что хорошая, осмысленная и логичная музыка сейчас, в период, когда критерий «понятности» синонимичен чаще всего ругательству, в трех случаях из пяти выживает благодаря кинематографу или играм.

То есть, например, вот та оркестровая музыка, которую в противном случае не знали бы, куда приткнуть, все эти не слишком затейливые, но рожденные из академической традиции пьесы, из которых трудно составлять диски и получать за диски те деньги, вся эта обаятельная и доступная продукция, - она существует только благодаря видеоряду, который музыку как бы оправдывает, будучи по отношению к ней предметом более актуальным, что ли.

На деле, как показывает опыт, картинка преходяща, кстати. В отличие от музыки. Многие сейчас пересматривают безмозглые фильмы с Бельмондо? А Морриконе слушают, даже не зная порой, откуда он взялся. Нино Роту узнает даже тот, кто никогда не слышал имени Нино Рота – и уж тем более ни разу не видел Феллини. Много мы пересматриваем Кустурицу, Копполу, Кеслевского – если называть лучших? А пьесы из их фильмов играют по радио и рассованы по плеерам. Визуальный ряд помогает музыке стартовать – для того только, чтобы в конце концов стереться, уступить, исчезнуть, оставив музыку звучать уже безо всяких подпорок. Семантический ряд картинки, предметной по большей части, конечен и исчерпаем, тогда как с музыкой не все так просто. И, родившись как дополнительная краска к происходящему на экране, она рано или поздно делается больше экрана и выходит в мир. Иногда на это требуется два дня, иногда – год; редко больше. Но музыка выигрывает почти всегда, если удовлетворяет одному условию: если она имеет потенцию к самостоятельному существованию. То есть, попросту – если она хороша.

Здесь можно спекулировать о том, не переменяет ли в описанном случае музыка хозяина, что называется. То есть, побыв саундтреком к картинке, не перемещается ли она потом в сознание слушателя, делаясь саундтреком к тому, что наблюдает он. Не знаю. Я не очень люблю теорию и практику «саундтреков к жизни». Жизнь все же больше, чем нагруженная смыслами картинка, и попытка свести ее к этому даже на несколько минут может кончиться плохо. Кроме того, поклонники «красивой» музыки очень любят этот аргумент: они, мол, слушают красивую музыку и видят ее иллюстрацию в окружающем мире. Все это попахивает солипсизмом, а потому меня смущает. Но логика, конечно, напрашивается.

Мне кажется, ошибка тут в том, что мы – в силу объективных причин – слишком легко принимаем на веру, что вот эта конкретная музыка была написана вот под эту конкретную картинку. У Бернстайна в его лекциях для молодежи есть чудесный момент, когда он рассказывает аудитории историю Супермена, иллюстрируя ее примерами из штраусовского «Дон Кихота». Супермен выходит замечательный; а с ним на поверхность выходит крайняя сомнительность тезиса об изобразительной силе музыки и способности ее рассказывать конкретную историю.

Мне-то думается, что все совпадения, как говорится, в музыке случайны; если она ложится на картинку, то не потому, что обладает иллюстративной силой, а оттого, что способна лечь под сотню разных картинок; и почему бы тогда не лечь, например, под эту? Герой в фильме обязателен; но музыка – не герой ее; и Форман, который закончил «Кукушку» титрами без музыки, показал, как работает эта поэма без героя. Можно утверждать, что Форман сработал на приеме; однако мое возражение сводится к одному простому наблюдению.

Я заметил, что в финале «Кукушки» нет музыки, только на третьем просмотре. После того, как прочитал об этом у самого Формана.

Безусловно, титры – не картинка. Однако желание иметь на титрах музыку у любого человека, более или менее регулярно смотрящего кино, должно быть куда сильнее – просто по привычке. И вот оказывается, что привычка ни шиша не работает.

Оказывается, что наше ожидание музыки в кино или игре – условно и избегаемо.

Оказывается, что музыка сама выбирает, когда и как ей звучать.

Плохой фильм может запомниться великолепной музыкой. Плохая музыка в хорошем фильме просто не будет замечена и услышана. Плохой фильм – это заметная невооруженным взглядом бесславная и бессмысленная трата сил и денег; плохая музыка – несуществующий факт, нечто эфемерное, некое риторическое утверждение более, чем факт подлинного существования. Иногда кажется, что плохой музыки вовсе нет в природе; именно поэтому вдруг так поражают какие-то кретины на телевидении или на радио, например, что им удается сделать невозможное – написать такую плохую музыку, что уши начинают ее слышать. Уже хотя бы из этого рассуждения видно, насколько бессмысленно утверждение, что киномузыка – низкий жанр. Если бы это было так, то киномузыки просто не существовало бы. Ее бы никто не слышал. Зачем слышать плохую музыку, когда есть картинка?

Мне всегда казалось странным, что такое количество кинокомпозиторов не понимает этого простого факта.

К Шварцу, понятно, сказанное не относится.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив