РАЗНЫЕ

putnik1 — 24.09.2015

Дочь просмотрела мои последние материалы,  с дискуссиями, и спросила: "Пап, а зачем оно тебе вообще надо? Раньше ясно, а теперь? Ты это ты, они это они. Вы просто разные..."

В пятнадцать люди категоричны до жестокости.
Но если что-то говорит друг, неважно, сколько ему или ей лет.

Сижу, думаю...
Я в Сети девять лет. Это много.

Сперва мой блог был такой себе просветительски-исторически эстестский, а бранил я исключительно всяких мишико. И состав гостей был очень приятный, вменяемый. Даже будущие укры вели себя вменяемо, и было интересно.

Потом, в 2011-м, когда вдруг подхватила ливийская волна и блог сильно политизировался, появились новые люди, а многие из прежних ушли, скорее всего, не стерпев моего жесткого и осознанного ухода в путинофилы. О многих из них, например об уважаемом cmike, я по сей день грущу.

Потом, с началом кризиса в еще Украине, новых людей стало очень много, а сейчас, когда мое почтение и доверие к руководству Российской Федерации перезашкалило за всякие рамки, они тоже начали исчезать, ища комфорта, и по ним я не скучаю.

Все это, на самом деле, здорово. Это только подчеркивает, что блог живой. В том смысле, что  отражает социальную динамику. Интересно, каким он будет теперь?

Впрочем, главное, что я все равно останусь собой; все остальное время покажет. Кому не нравится, могут соловьями на дубу свистеть.  А на вовсе уж ботву, в самом деле, размениваться не стоит. Пусть цветет.

В тихом ли сне, в липком поту
иль вовсе с дыркой в груди,
каждый шагает за ту черту,
которая впереди.
Туда, где не думаешь, с высоты
дивясь на собственный труп,
умеренно туп был при жизни ты
или блаженно туп.
А важно лишь, но
не узнать никак,
и веры версиям нет –
что дальше:
то ли Великий Мрак,
то ли Великий Свет,
то ли, по-братски, и сё, и то,
в комплекте перья и хвост,
то ли и вовсе такое Ничто,
что выспишься в полный рост?
Но знает ответы разве что тот,
Кто нам намерил шаги.
А значит, путник, шагай вперед.
И не суши мозги.


***
А может ли сытость служить красоте и добру?

…Был пир. И на нем было все, как на всяком пиру.
Хозяин не скуп.
Преизрядно тряхнул он мошной.
Полсотни баранов, отблеяв, простились с роднёй
и стали горою обглоданных сальных костей.
Сияет довольство на лицах почтенных гостей,
и вот уж иные,
рыгнув, оставляют столы,
хватают танцовщиц и в темные тянут углы.

Но девушек мало,
а пиру не видно конца…
Хозяин кивает — и вводят слепого певца.
Старик изможден.
Не одежда — сплошная дыра.
И руки дрожат: не кормили беднягу с утра.
Нескладная музыка.
Голос надтреснут и хил.
Какие уж песни, коль голод за глотку схватил?
За радость такую не дать и похлебки пустой…
Однако хозяин, смеясь, восклицает:
— Постой!
Ты воем противным
мне всех распугаешь гостей!
Не будь стариком, получил бы сегодня плетей…
Но жаль мне тебя.
Ну-ка, правду скажи обо мне!
За правду получишь вдвойне или даже втройне.

Слеза на щеке.
На кифаре трепещет рука.
Внимает хозяин негромким словам старика:
о предках могучих, о славе грядущей своей…
Хозяин доволен.
Он гордо глядит на друзей
и руку кладет на сухое плечо старика:
— Все верно, дружище!
Иди на поварню пока;
скажи, что велел я нарезать тебе потрошков…
Ты в правде искусней,
чем в глупом писанье стишков!

…За окнами — ночь.
Непролазная темная жуть.
Накормлен старик. Но не может, не может уснуть…
Он песню слагает.
И рядом стоят, неслышны,
герои и боги далекой, далекой войны,
покорны певцу.
И провидит бродячий слепец
и гнев Ахиллеса, и Гектора страшный конец…

…Котомку с едою вручили ему поутру.
Так может ли сытость
служить красоте и добру?

***

На деревне парень украл коня.
А погнались — спалил и в пыль завалил.
А догнали — дернул кол из плетня
да, руки не сдержав, мужика убил.
Вот и выпало парню в подвале лечь
на худую солому, на мокрый мох…
Указали парню голову сечь,
а попа не звать, чтоб по-песьи сдох.
Парень волком выл, парень цепи грыз…
(Чуть закрыть глаза — увидать топор!)
Парень бился в пол да орал на крыс,
так, что крысы боялись глядеть из нор…
И молился парень, сырой от слез,
и поклоны бил — аж в глазах огни:
«Отче-Боже наш, Иисус Христос!
Защити, спаси и ослобони!
Я — убивец-тать, душегуб-злодей,
во грехах хожу, как петух в пере…
Да тебе-то что?
Ты ж за всех людей
принимал искус на Голгоф-горе!
Упаси меня от палачьих рук,
отвори подвал да в меня поверь —
я уйду в пустынь, натяну клобук,
сотворю добра,
как никто досель!»

И упал на мох, от молитвы пьян.
Утром дьяк вошел…
Ну-ка, слушай, тать!
Там, в соседнем подвале лежит смутьян,
а палач запил и не может встать.
Тот лихой смутьян — государю враг.
Ты пред ним — смекай! — скомороший смех.
А палач — запил…
В общем, паря, так:
порешишь его, и отмоешь грех!"

Дьяк сказал,
мигнул,
погрозил перстом
и ушел наверх, загасив свечу…
И взмолился тать:
«Отче наш, за что?
Я ж не то просил, не того хочу!
Я во тьме бродил без высоких дум…
Гробил душу, дурень, за звон монет…
Но сегодня, Боже, взялся за ум
и отныне, Отче, приемлю свет!
Не хочу ходить до ушей в крови,
как заморский гость в дорогих шелках…
А выходит что?
Говорят — живи!
А какая жизнь с топором в руках?
Пусть смутьян стократ — государю враг,
я ж не тот сегодня, что был вчера…»
Заскрипела дверь.
На пороге — дьяк…
«Выходи, злодей. Начинать пора!

В кабаке — гульба.
В кабаке — народ.
В кабаке — разлив зелена вина.
Парень мясо жрет да сивуху пьет.
И мошна туга, и рубаха красна.
Были чарки полны — а теперь сухи.
Пробуждалась душа — да, выходит, зря.
Запивает парень свои грехи.
Пропивает, убивец,
грехи царя.

***

Погуляла Орда по Руси, как могла,
и упившись кровищей, за Волгу ушла,
и добычу везя в тороках у седла,
во степи одинокую юрту нашла.
А над юртою той небо резал дымок,
а у юрты крутился кудлатый щенок
и, тряся курдюком, жировала овца,
и над темным котлом занималась дымца…
У Орды на груди — твердокаменье лат,
у Орды на боку — хоросанский булат
и подруга-стрела в саадаке тверда…
Что ж ты бросила повод, злодейка-Орда?
Налететь бы, котел опрокинув в золу,
да по юрте — копытом, да сгинуть во мглу…
Где искать покаранья, стыда и суда?..
Что ж ты спрыгнула наземь, злодейка-Орда?!
И Орда побрела по травище степной…
Брел за ней седловой, а за ним — заводной…
А от юрты бежал черноглазый малец
и кричал по-ордынски:
— Вернулся отец!
И, от счастья визжа, лез на шею Орде,
как, по правде сказать, не бывало нигде…
А Орда пацана — к небесам, к небесам!
А слеза у Орды — по усам, по усам!
Кто б поверил такому в закатных краях,
где носилась Орда на мохнатых конях?..
Вот — ковер. На ковре — и питье, и еда.
Без сапог, враспояску — Орда не Орда.
И любуясь Ордой, забывают жевать
однорукий отец и иссохшая мать.
Брат за саблю схватился — пристало юнцу!
Дочь-трехлетка пошла на колени к отцу.
А жена, вдруг робея к Орде подойти,
умоляет Луну поскорее взойти...
Вот и ночь разгулялась над степью седой,
и из юрты несмело:
— Вернулся, родной…
Извелась я совсем — ну а что, как беда?
И под ласковый смех засыпает Орда...

Приутихло кочевье. Над степью покой.
Только шарит Луна серебристой рукой,
словно стая лихих да бессильных воров
в окровавленной груде ордынских даров.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив