Разбор полетов. Текст.

diak-kuraev — 02.01.2013 Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здравствуйте. Это программа «Разбор полета», программа про людей, которые принимают решения, о том, как эти решения они принимают. Татьяна Фельгенгауэр и Ирина Воробьева ведут эту программу.

И. ВОРОБЬЕВА: Здравствуйте. Мы поздравляем всех с наступившими праздниками и представляем нашего сегодняшнего гостя. Это отец Андрей Кураев, протодьякон, профессор Московской Духовной академии. Здравствуйте.

А. КУРАЕВ: Добрый вечер.

И. ВОРОБЬЕВА: У нас есть традиционный первый вопрос, которым мы начинаем эту программу. Какое самое сложное, самое тяжелое решение вы принимали в своей жизни, чтобы это решение касалось не только вашей личной жизни, но и затрагивало интересы или жизни других людей?

А. КУРАЕВ: Я думаю, что я принял только одно по-настоящему важное решение в моей жизни, оно было сугубо личным – это решение о крещении, это еще в 1982 году было. Оно, действительно, было трудное. И даже мой отец, который содержательно не был согласен тогда с этим моим решением, и то потом, когда первые внутрисемейные скандалы улеглись, сказал: «Я рад, что ты все-таки определился, а то мы уже опасались за тебя».

И. ВОРОБЬЕВА: Чего опасались?

А. КУРАЕВ: Подросткового суицида из за неудачи в поиске смысла… А всё остальное… Я, наверное, попал немножко не по адресу, потому что, как это ни странно, я не могу вспомнить других решений в своей жизни. Всё остальное или получалось само собой, или мне было легче что-то сделать, чем не сделать. Легче не в смысле внешнего контекста, а внутренне.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Принимая любое решение, вы исходите из какой логики? Что мне проще или правильнее?.. Вот это ощущение внутри, о чем оно говорит?

А. КУРАЕВ: Ощущение внутри, оно очень важно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ощущение, когда вы ориентируетесь на какие-то представления о том, что хорошо или плохо, или нет, что-то другое?

А. КУРАЕВ: Скорее так. Я при этом четко понимаю, что для внешних показателей это будет плохо. Это был бы уже не я, что-то другое было бы. Я действительно религиозный человек, это означает, что я воспринимаю, что всё в моей жизни делится на две области: первое – то, что зависит от меня, второе – то, что от меня не зависит, а значит, это воля Божья. Отсюда несколько очень важных выводов в моей жизни. Например, не делание карьеру -это свойство моей натуры, а не результат внутреннего, сложного, нравственного размышления, поиска и. Очень многое в моей жизни определяется тем, что я просто ленивый человек. Для меня самое героическое решение – это не уничтожить будильник, если он звонит, заставить себя встать. Вот это действительно минуты жизненного подвига, остальное всё проще.

И. ВОРОБЬЕВА: Такое ощущение, что логика принятия решений, она такая – плыть по течению. И это, наверное, очень удобно, когда происходит что-то, что, в принципе, можно было бы изменить, но для этого придется очень сильно постараться, но при этом проще сказать «на всё воля божья» и остаться стоять.

А. КУРАЕВ: Это не просто определить. Есть старая формула, выраженная в молитвенной формуле: «Боже, дай мне силы сделать то, что я в силах изменить. Дай мне, Господи, мужество, чтобы принять то, что я не в силах изменить. И дай мне мудрость, чтобы отличить одного от другого». Совсем валенком вроде меня назвать нельзя – что-то я делал и делаю. Сказать, что я совсем коллаборационист, тоже нельзя, потому что поругался я со всеми в итоге. Нет такой партии, которая назвала бы меня своим, внутри ли церкви, вне нее. И полемические фронты в разные года моей жизни открываются самые-самые разные. Поэтому сказать, что я такой «мистер да», «батюшка да», который под всех подлаживается, ищет максимальную бесконфликтность, тоже не получится так сказать.

Недавно, щелкая телепультом, попал на какой-то телефильм, даже не помню его названия, даже не понял жанр, что это было, комедия или боевик, но сюжет был такой. В Ирландию приезжает американский полицейский, он обращается к собранию местных полицейских за помощью, дает ориентировки: «Наркомафия у вас тут завелась, какие-то наши пациенты у вас появились, они такие-то и такие-то». Один из ирландцев спрашивает: «Что, они белые?» Полицейский афроамериканец, он говорит: «Да. А что такое?» – «А я думал, что наркодилерами только негры бывают». – «Да что за расистские высказывания?» И тут идет замечательная фраза ирландского полицейского: «Ну что ж поделаешь, расизм – это часть нашей ирландской культуры». В некотором смысле да, я не утруждаю себя тем, чтобы какие-то острые углы в своем мировоззрении подтесывать напильником.

И. ВОРОБЬЕВА: И все-таки как вы отличаете одного от другого? Как вы отличаете то, с чем вам даны силы справиться, от того, когда необходимо мужество, чтобы принять то, что вы не можете изменить? Как отличить?

А. КУРАЕВ: Во-первых, очень многое из того, что мне приходится делать, я делаю по заказу. Т.е. не потому что я проснулся и подумал: дай-ка я сегодня перестрою планету, – а по заказу. Вот, скажем, наша с вами сегодняшняя беседа – вы позвали, заказали меня. Будем беседовать.

И. ВОРОБЬЕВА: Интересный взгляд на участие в программе. Раньше я такого не слышала.

А. КУРАЕВ: Потом часть интернет-хомячков на вашем же сайте будут кричать: «Вот чего эти попы всюду лезут? «Эхо Москвы» - наша антиклерикальная радиостанция, а тут опять эти попы свои морали разводят»

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сколько нового узнаю каждый раз в программе «Разбор полета».

А. КУРАЕВ: Как только на сайте появится эта запись, минимум десятая часть комментариев будет такой интонации. Ну что поделаешь? Я на самом деле никуда не лез. Я сидел дома. Я предпочел бы поспать сегодня.

И. ВОРОБЬЕВА: Не только вы.

А. КУРАЕВ: И так со многим. Что-то вдруг вторгается в жизнь такое, что понимаешь – отказаться нельзя, надо делать, куда-то ехать, что-то писать. Один из последних заказчиков – Патриарх - говорит: «Надо написать учебник для школы по основам православной культуры». И я человек, который ни дня в школе не работал, который с дитями этого возраста, 4-й класс, никогда в жизни не общался, максимум я заходил в старшие классы школы иногда, а так я с университетами работаю… Но патриарх сказал «надо» – значит, надо.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: У меня был как раз вопрос по учебнику. Это не то чтобы ваше решение - писать этот учебник.

А. КУРАЕВ: Я что, на сумасшедшего похож?

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет.

А. КУРАЕВ: Я не просыпаюсь по утрам с мыслью о том, как спасти человечество.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Решение преподавать у студентов – это же ваше решение, или это тоже был чей-то заказ?

А. КУРАЕВ: Это даже не была моя мечта. В советские годы об этом мечтать даже было нельзя. Позвали меня преподавать еще в Советском Союзе, еще в 91-м году. С МГУ я начал сотрудничать в 91-м году, сначала факультет журналистики, потом философский факультет.

И. ВОРОБЬЕВА: Я хотела вернуться немножко назад, к тому решению, которое вы назвали самым важным, может быть, даже единственным решением, которое вы принимали. Это решение креститься. Давайте еще чуть-чуть до этого. Вы же в старших классах школы выпускали газету под названием «Атеист».

А. КУРАЕВ: Было такое, два или три ватманских листочка.

И. ВОРОБЬЕВА: О чем газета была? Понятно, что мы не можем ее найти сейчас, в Интернете посмотреть. Очень интересно.

А. КУРАЕВ: Просто тогда был период моей влюбленности в Марка Твена, вот и всё. А у него были довольно смешные зарисовки, пересказы библейских сюжетов. Мне показалось, что это забавно. Я решил расширить кругозор своих одноклассников. Это было связано не с моей нелюбовью к церкви - этой темы у меня вообще тогда не было, - а с моей любовью к едкому, острому, необычному языку Марка Твена. Правда, нужно было искать какие-то картинки – из «Крокодила» и так далее. И одну картинку я помню, она удивительно актуальна до сих пор. Я бы с удовольствием перерисовал, попросил бы кого-нибудь. На этой картинке был персонаж, явно стиляга или хиппарь по советским понятиям, такой патлатый, в джинсах и так далее, и он стоит у себя в комнатке на коленях, руки молитвенно сложил на груди, а перед ним стоит радиоприемник – и надпись: «Отче наш, иже еси на Би-Би-Си».

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сейчас какой-то процент хомячков…

И. ВОРОБЬЕВА: Уже подпрыгнул. Хорошо. Школа, газета «Атеист». Затем философский факультет МГУ, кафедра истории и теории научного атеизма. Это то, что я вижу в Интернете, в вашей биографии.

А. КУРАЕВ: Кстати говоря, спустя годы, я узнал, про кого эта карикатура. «Отче наш, иже еси на Би-Би-Си» – это, если не ошибаюсь, епископ Василий Родзянко. Он тогда вел эти передачи. Человек удивительный судьбы. Он рассказывал мне следующее. В конце 70-х годов ему вдруг прихожане подарили машину, он в Лондоне жил, подарили хорошую машину. Он решил: «Зачем? Какая-то машина у меня есть, она меня вполне устраивает. А у сына как раз совершеннолетние по британским законам, 21 год. И я, даже не садясь в эту машину, ключи даю ему – езди ты, ты большой мальчик, живи самостоятельно». Парень поехал и разбился насмерть в первой же поездке. «Потом, – говорит владыка Василий, – когда уже начали расследовать, мне сказали в сервисе, что там были подпилены тормоза». Он полагает, что было покушение КГБ на него, рассчитывали, что он будет на этой машине ездить. Вскоре, не перенеся этого горя, умирает его жена, он становится вдовцом. И тут его позвали в Америку. Он принял монашество и стал там епископом. Так что та картинка мне не случайно запомнилась. Этот радиопроповедник, который был на Би-Би-Си, это именно он. Потом, в 90-е годы, он много в России жил. Замечательный, очень добрый, мудрый человек был.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Страшная история.

И. ВОРОБЬЕВА: Дальше кафедра истории и теории научного атеизма. И вдруг 82-й год – вы креститесь. Я понимаю, что для каждого подобное решение – это внутреннее, личное решение. Но все-таки почему вы решили креститься?

А. КУРАЕВ: Там было очень много мотивов вместе: и личностные, и политические, и смысловые, и философские – вместе очень многое сошлось. Например, я видел, как официальная пропаганда врет по очень многим поводам, я так был убежден. Сейчас я считаю уже немножко иначе. Сейчас, когда вспоминаешь те сюжеты, то понимаешь, что советская пропаганда не всегда была настолько не права, зная уже сейчас с разных сторон. Но вот ощущение фальши, неправды в ее фанфарности, оно было очень глубокое, органическое. Естественно, рано или поздно возник вопрос: если они врут по мелочам, то, может быть, они врут по тому вопросу, который они же сами называют самым главным, основным вопросом философии – есть Бог или нет.

С другой стороны, получив возможность по ходу учебы сравнивать атеистические версии, интерпретации Библии с первоисточником, здесь тоже видел очень и очень много передержек. Для меня профессиональным шоком, не изжитым до сих пор, остается следующее. Кафедра научного атеизма МГУ – это было ведущее учреждение планеты (не просто страны – планеты), которое занималось критикой религии. Естественно, что эта критика прежде всего была направлена отнюдь не на буддизм, а на христианство. Поэтому, естественно, что основной удар приходился на библию, на библейские сюжеты. И вдруг я обнаруживаю, что на нашей кафедре нет ни одного человека со знанием древнееврейского языка, нет ни одного специалиста со знанием древнегреческого языка. Как они могут заниматься критикой Библии? Я сам их не знал. Я студент, а они-то профессора.

Дальше. Когда я начинаю знакомиться внимательно не просто с их лекциями, а с научной атеистической литературой, я обнаруживаю, что большинство фактов критических, касающихся ли истории церкви или библейской истории, библейской текстологии, они передают со вторых рук, типа – «даже Голубинский признает». Но Голубинский – профессор Московской Духовной академии. Или речь идет о критике библейского текста, опять цитируют профессиональных теологов, католических, протестантских, современных западных, т.е. в лучшем случае на английском языке они эту книжку прочитали и какие-то оттуда частичные выводы взяли.

Это, во-первых, само по себе плохо, не очень по-научному. Во-вторых, этот же человек, который говорил горькие слова о каких-то аспектах церковной истории (Голубинский, скажем) или говорил о сложной истории библейского текста, становлении библейского канона и так далее, это же не помешало им при этом остаться верующими людьми. Поэтому нельзя сказать, что из научной части их жизни должно проистекать именно ваше, дорогие товарищи, мировоззрение. Это был такой не очень честный крадеж.

И. ВОРОБЬЕВА: Такое ощущение, что из-за того, что люди не очень по-честному критиковали религию, вы и пришли к тому…





А. КУРАЕВ: Не без этого. Благодаря этому такая установка у меня есть до сих пор – я терпеть не могу пропагандизма. И в мире православия я четко для себя различаю, где проповедь, а где пропагандизм, где православие, а где православизм. Мне не важно, кто какого цвета лапшу пробует вешать мне на ушные раковины.

И. ВОРОБЬЕВА: Важную вещь вы сказали, что вы чувствуете разницу между пропагандой и проповедью. Если честно, я не всегда ее чувствую.

А. КУРАЕВ: Это очень просто. Проповедь – это когда я делюсь с вами своим, пропаганда – когда я навязываю вам штампы, в которые я сам-то не очень верю.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как я могу понять? Я смотрю телевизор и по выходным там есть программа «Слово пастыря». Что это – пропаганда или проповедь? Как я могу понять в этом сиянии и золоте что это?

А. КУРАЕВ: Я думаю, что это все-таки проповедь. Проповедь, она касается основ веры. Пропаганда – это определенная картинка или истории, или современности, когда надо создать или образ врага, или же, напротив, лубочно-сияющий образ своей собственной партии. Там уже явно пропагандизм. Если идет речь в стиле «от съезда к съезду или от патриарха к патриарху мы жили всё духовитее и духовитее, всё лучше и лучше, и мы никогда ни за что» и так далее. Скажем, тезис о том, что Россия никогда не вела агрессивных войн, это пропагандизм, тезис о том, что в России никогда не было религиозных конфликтов, это пропагандизм, тезис о том, что православные никогда в истории никогда не обижали, это тоже пропагандизм. Т.е. там, где начинают сверкать эти тотальные кванторы всеобщности – «все, всегда, никто, никогда», – такого рода радиоприемник стоит перенастраивать, переходить на другую волну.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А к вам студенты часто подходят с такими вопросами, чтобы вы помогли им разобраться?

А. КУРАЕВ: Нет, не часто. Я с ними в этом смысле скорее держу дистанцию. Я им говорю, когда я в МГУ: «Ребята, я для вас обычный преподаватель, я не ваш духовный пастырь». Каждый сентябрь я начинаю с одного и того же: «Давайте с вами заключим договор о ненападении. Т.е. мне нет дела до того, какие у вас прически или юбочки, я не обращаю внимания на ваш дресс-код, вы – на мой. Я к вам отношусь как к обычным студентам, а вы ко мне – как к обычному преподавателю».

И. ВОРОБЬЕВА: Получается?

А. КУРАЕВ: В общем, да. По крайней мере, даже в нашу эпоху Интернета я в сети не вижу жалоб, пусть даже анонимных, моих бывших студентов, что «Кураев домогался до наших мозгов и сердец».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив