Пять путинских элит ч3

werewolf0001 — 03.03.2020 За последние годы эшелон политических технократов значительно расширился. Он и дальше будет расширяться, делая правящую элиту в целом менее «путинской», то есть ее ключевые представители все реже смогут похвастаться близким знакомством с Путиным до того, как он поднялся на федеральный уровень своей карьеры.

Иными словами, все чаще важные решения в вопросах развития страны принимаются людьми, которые не являются давними друзьями главы государства. Это тоже крайне важный момент. Считается, что Путин продвигает только тех, кого давно и хорошо знает. Однако практика показывает обратное: ставка часто делается на хорошо себя проявивших, даже если такая фигура никогда не была близкой.

Политические технократы, как и все технократы, лишены возможности проявлять серьезную политическую инициативу. Не стоит ждать от них реформ или политического творчества ― это исполнители. Однако получение от президента особой миссии политизирует их статус. Стоит ли удивляться тому, как трудно Путину психологически заменить подуставшего министра иностранных дел Сергея Лаврова или куратора Донбасса Владислава Суркова, об уходе которого говорили уже на протяжении последних двух лет. Показательно, что после того как об отставке Суркова объявил близкий к нему эксперт Алексей Чеснаков, президент думал почти месяц, пока не принял окончательное решение уволить своего помощника.

У политических технократов есть важное преимущество: они готовы действовать жестко и четко в контексте заданного Путиным курса. Учитывая, что степень их успешности будет оцениваться по результатам, особое значение приобретает способ измерения этого успеха. Отсюда все более выраженная зацикленность на показателях и цифрах: рейтинги, коэффициенты, самые разные индикаторы, которые имеют сегодня гораздо большее политическое значение, чем прежде. Красиво нарисованная картинка становится более востребованной, чем реальная ситуация. На этом фоне стоит ли удивляться все более сомнительным действиям Росстата с методиками расчета ключевых показателей социально-экономического развития или манипуляциям государственных социологических центров с оценками рейтингов Путина? Такой механический подход к решению управленческих задач вполне соответствует стилистике политических технократов.

Новый премьер-министр России Михаил Мишустин тоже из их числа. В этом плане стоит специально оговориться: технический премьер — не синоним политической слабости. Мишутин в отличие от Медведева сумел добиться назначения четырех из девяти «своих» заместителей, он получил персональное путинское благословение на решение политически значимых задач. Его правительство выглядит более консолидированным и дееспособным. Однако Мишустина нельзя считать политическим премьером: отсутствие опыта в публичной политике, собственной повестки, амбиций и идеологического «окраса» не позволяют переводить его в категорию политиков. Косвенным подтверждением этого является и тот факт, что Путин не пришел на рассмотрение его кандидатуры в Госдуме — вряд ли это имело бы место при желании президента «утяжелить» своего премьера.

В руководстве правительства сохраняется немало политических технократов. Это уже упомянутые Лавров, Трутнев, Шойгу, Белоусов и Силуанов (сохранивший, несмотря на утрату статуса вице-премьера, автономность: Минфин будет подчиняться напрямую премьеру, а не профильному вице-премьеру Белоусову), а также Юрий Борисов и Татьяна Голикова. Как видно, Путин крайне неохотно занимается ротацией политических технократов, хотя и они рано или поздно становятся заметными.

Одна из главных интриг: готов ли Путин рассматривать политических технократов как ресурс для выращивания будущего преемника? Понятно, что дать однозначный ответ мы не сможем, но эта категория как минимум заслуживает самого пристального внимания. Несмотря на отсутствие изначальной близости к Путину, политические технократы продолжают сопровождать президента в реализации всех важнейших направлений государственной политики, в то время как «друзья и соратники» все больше фокусируются на корпоративных или частных проектах.
Охранители ― новое дворянство?

Главный тренд последних нескольких лет — консервативный. Действия заметной части элиты направлены на защиту системы от любых несанкционированных воздействий, извне или изнутри. Эта часть элиты — «охранители», чье влияние и на внешнюю, и на внутреннюю политику становится все более выраженным.

Чтобы можно было понять природу формирования охранителей, важно напомнить, что путинский режим до 2012 года был практически нейтральным с идеологической точки зрения. Несмотря на определенную ущербность строящейся демократии (которую называли управляемой, потом суверенной), ставка в целом делалась на рыночную экономику, открытость мировому сообществу и относительно одинаковые ценности «цивилизованного мира». Иными словами, страна пыталась добиться такой же «развитости», как и на Западе, но своим путем. Перелом начал происходить в 2012 году, когда Путин вернулся на пост президента. После первых для Путина сильнейших массовых акций протеста, сильно «просевшего» рейтинга и разобщенности элиты, внутри которой была сильна поддержка второго срока Медведева, в декабре 2012 года президент объявляет о важности «духовных скреп» и традиционных ценностей. Это был в определенном смысле поворотный момент, когда верховный правитель сформировал мощный политический спрос на консервативную идеологию. Именно тогда режим впервые начал ценностно противопоставлять себя «загнивающему» Западу. Спустя несколько лет, начиная с 2016 года, к этому добавится новый элемент — позиционирование «путинизма» не только как альтернативы для России, но и как модели на экспорт.

Проблема заключается в том, что путинизм как набор неких ценностей и идеологических рамок начинает жить сам по себе, независимо от желаний Путина. Это проявление инстинкта самосохранения системы, которая ищет обоснования для своего бесконечного самовоспроизводства. Происходит культивирование охранительной идеологии, в чем-то совпадающей с путинизмом, но часто гораздо более радикальной.

Охранительная, или силовая, идеология — на сегодня крайне важный элемент современной политики путинского режима. Как правило, такая идеология включает в себя набор тезисов, часто основанных на теории заговора и носящих ярко выраженный антизападный и антилиберальный характер. Носители ее склоны объяснять текущие неудачи внешним вмешательством, зациклены на необходимости патриотической мобилизации общества для противостояния внешним угрозам, ставят государственные приоритеты выше частных, требуют более жесткого контроля над частной и политической жизнью, активного вмешательства государства во все сферы публичной и частной деятельности. Наиболее яркие представители этой категории — руководители силовых органов власти: Председатель Следственного комитета Российской Федерации и бывший путинский однокашник Александр Бастрыкин, Директор Службы внешней разведки Российской Федерации Сергей Нарышкин, а также Секретарь Совета Безопасности Российской Федерации Николай Патрушев. Все трое активно и публично продвигают, по сути, вариант государственнической идеологии, основные идеи которой периодически излагаются в их авторских колонках в прокремлевских СМИ.

В отличие от Нарышкина и Бастрыкина Патрушев в нынешнем виде не является главой силового ведомства, у него нет своего силового ресурса. Однако он стал редким исключением на посту Секретаря Совета Безопасности Российской Федерации, превратив эту изначально консультативную и слабую площадку в единственный комфортный для Путина механизм обсуждения государственных решений. Совет Безопасности Российской Федерации не только проводит еженедельные совещания под председательством президента, но и готовит практически все значимые концепции государственной политики: экологическая и климатическая доктрины, доктрина продовольственный безопасности, энергетическая и транспортная стратегии, а также военная доктрина и концепция внешней политики России. Еще никогда за все годы существования современной России Совет Безопасности Российской Федерации не влиял столь активно на выработку концептуальных документов, причем не только в узких вопросах безопасности, но и в широком контексте экономической и социальной политики. При этом важно оговориться: такая активность не всегда означает реальное участие в выработке проводимого курса, однако она оказывает идеологическое влияние на политическую дискуссию вокруг него.

Несколько более примитивным на фоне Патрушева и Нарышкина выглядит директор Федеральной службы войск национальной гвардии Российской Федерации Виктор Золотов, который также хорошо известен своими антизападными и антилиберальными взглядами, что особенно заметно проявилось в ходе его персонального конфликта с Алексеем Навальным. Именно Золотов отвечает за пресечение массовых протестов, а его прямые угрозы Навальному не оставляют сомнений, что глава Росгвардии выступает за наиболее жесткое подавление любого несогласия с проводимым курсом.

Антизападные и антилиберальные взгляды, или, условно, охранительная позиция, нацелены на консервацию режима и его защиту от внешних и внутренних вызовов. Это имеет не только теоретическое, но и практическое значение. Так, именно Патрушев и Бортников докладывали Путину о внешних силах, якобы организовавших массовые акции протестов в Москве летом 2019 года. Такое объяснение стало основанием для жесткого подавления акций и массового уголовного преследования участников. Патрушев считается идеологом многих законодательных инициатив, усиливающих контроль над Интернетом и онлайн-коммуникациями. ФСБ России, в свою очередь, продвигала пакет антитеррористических и антиэкстремистских законов, которые позволяли контролировать мобильную связь и интернет-общение.

Владимир Путин всегда с особым почтением относился к этой категории элиты, для него нет более преданных, более жертвенных служащих, чем охранители. В последние годы их политические возможности существенно расширились, что связано прежде всего с падающей личной вовлеченностью Путина во внутренние дела страны. Проще делегировать важные функции профессионалам, которые, как Путину представляется, могут поддерживать порядок и стабильность, пока глава государства занят более серьезными, в основном внешнеполитическими делами.

Еще одна причина роста влияния охранителей на внутреннюю политику — функциональная ограниченность возможностей остальной части элиты. Сергей Кириенко, который относится к числу политических технократов, предпочитает не проявлять инициативу и работать с теми институтами, что уже созданы. Без специального поручения со стороны Путина никто в администрации президента не будет выдвигать собственные идеи или ставить политические эксперименты, обновлять политическую архитектуру. Поэтому, когда появляется политическая проблема, такая как протесты или очередное громкое антикоррупционное расследование Алексея Навального, в ход идут силовые приемы ― просто в силу того, что гражданские кураторы внутренней политики парализованы в возможностях вести диалог, маневрировать или кооптировать своих оппонентов. Фактически все системное политическое поле «выстроено» и подконтрольно (парламентские партии), тут не остается места для политического оживления. А все, что за пределами этого поля, оказывается в зоне ответственности силовой части элиты.
Исследования по теме

«Дети» Путина: кто будет править Россией после 2024 года?
Универсальность и молодость. Чего ждать от обновленного правительства

Несколько лет назад мы уже рассуждали о кристаллизации внутри российской элиты трех особых категорий: «воинов», «купцов» и «духовников». Первые — силовики, вторые — крупный бизнес, третьи — пропагандисты, которые раскручивают дискурс вокруг духовных скреп, православия, традиционных ценностей. Сегодня можно с уверенностью сказать, что «духовники» превратились в особую политическую силу, которая легитимирует консервативный тренд и репрессивные действия силовиков. Репрессивный аппарат государства вместе с идеологически обслуживающими его консерваторами и образуют охранителей.

В связи с этим к традиционным силовикам важно добавить и представителей парламентского корпуса, прежде всего спикера Госдумы Вячеслава Володина. За последние четыре года Володин превратился в несилового охранителя, проводника более жесткой политики. Как и политические технократы, он никогда не был «своим» для Путина, однако на протяжении четырех лет с 2012-го по 2016 год был востребован как куратор внутренней политики в рамках администрации президента. Переход Володина в Госдуму стал значительным понижением, что во многом содействовало радикализации его риторики в пользу более агрессивной и антизападной. Именно Володин не только активно поддерживал многие законопроекты, сужающие свободы и усиливающие контроль, но и участвовал в их разработке. Часто и тесно взаимодействующий с Патрушевым, Володин был также главным организатором работы думской комиссии по расследованию фактов внешнего вмешательства в региональные выборы.

Статус охранителя дает особые привилегии. Пока такие путинские предприниматели, как Евгений Пригожин или Юрий Ковальчук, оказывают государству информационные или иные услуги за счет медийных или финансовых ресурсов, охранители пытаются взять на себя роль стражей режима, защищая его идеологически. Демонстрация приверженности силовой идеологии позволяет напрямую апеллировать к Путину и присягать ему на верность. Именно поэтому так быстро растет и конкуренция среди консерваторов, стремящихся доказать президенту, что именно они в наилучшей степени понимают национальные интересы страны и механизмы их защиты, в отличие, например, от гражданских кураторов внутренней политики. Отсюда и потоки законодательных инициатив, призванных обезопасить режим от нестабильности и беспорядков, а по сути ― от любой реальной оппозиции. И такая инициативность практически не встречает внутри системы серьезного сопротивления. Просто некому взять на себя ответственность и поставить под сомнение действия охранителей, чья инициативность, как это ни парадоксально, остается единственно возможной и ненаказуемой в системе власти.

В то же время и охранители не являются всемогущими — почти все они в той или иной степени имеют уязвимые места. Виктор Золотов так и не сумел превратить Росгвардию в полноценную спецслужбу ― не получил оперативно-разыскные функции. Он вызвал сильнейшее раздражение Кремля из-за публичной стычки с Навальным, а в 2019 году пережил сильнейшую кадровую встряску, потеряв значительную часть своей команды. Бортников вынужден иметь дело с бесконечными конфликтами в системе ФСБ России, что постоянно ведет к громким уголовным делам и разоблачениям «коррупционеров» или «предателей». Бастрыкин ― из всей этой компании самый слабый игрок. Помимо массовых антикоррупционных дел Следственный комитет Российской Федерации имеет серьезные репутационные проблемы (низкая эффективность и непрофессионализм), а сам глава комитета фактически был подмят «чекистами» и утратил самостоятельность. Показательно, что Путин в прошлом году не посетил традиционную расширенную коллегию Следственного комитета Российской Федерации, хотя в отношении других силовых структур он это делает регулярно.

Выраженный радикализм и антизападничество охранителей — следствие скорее слабости, чем политической силы. На протяжении практически всего путинского правления силовики были отодвинуты от важнейших государственных решений, их роль была подчеркнуто исполнительной, подчиненной близким Путину соратникам. За последние пять лет ситуация поменялась радикально. По мере того как Россия втягивалась в горячие и гибридные войны, охранители тоже расширяли свои политические функции ― за счет возможности проявлять инициативу, действовать на опережение, причем не всегда ставя в известность Путина (например, об аресте Майкла Калви Путин узнал только через два дня), а иногда и прямо формируя его отношение к происходящему. Практически все публичные оценки президента, касающиеся громких дел, будь то дело «Нового величия», «Сети» или злоупотреблений в отношении участников акций протестов, отражают точку зрения ФСБ России, Росгвардии или Совета Безопасности Российской Федерации.

Охранители ― очень разношерстная категория, которую объединяет прежде всего антизападная и антилиберальная идеология с опорой на «традиционные ценности». Однако было бы ошибочно видеть в этой категории единый фронт. Охранители часто конкурируют между собой, но в этой конкуренции, в этом постоянном соревновании репрессивных идей и происходит усиление консервативного тренда, его регулярная подпитка.

В то же время общий тренд на сегодня кажется противоречивым.

С одной стороны, голос охранителей во внутренней повестке становится все более громким. Кстати, это было очень хорошо видно и по первым результатам рабочей группы, созданной Путиным для обсуждения поправок в Конституцию: подавляющее большинство идей отдает махровым консерватизмом и даже советизмом. Консерватизм становится мейнстримом в российской политике, и любой, кто желает продвижения, будет встраиваться в этот тренд. При этом все, даже отдалено напоминающее либерализм, модернизм или прогрессивное мышление, выдавливается на периферию.

С другой стороны, этот тренд начал жить своей собственной жизнью. Он не задается искусственно из Кремля (хотя там ему скорее потакают), где сделана ставка на деполитизацию, технократизацию власти, что вполне может отразиться и на будущей ротации состава Госдумы. Путину дискомфортно иметь дело с политиками, пусть даже и консервативными. Проблема тут, как уже говорилось, в том, что консервативный тренд вышел из-под контроля. Жесткая ориентация охранителей на Путина и поддержку режима со временем может стать серьезным препятствием для любых попыток инициировать оттепель или нормализовать отношения с Западом. Фактически сформировался идеологический раскол элиты, которая всегда была прагматична, на прогрессистов и консерваторов. Такое положение может провоцировать политические конфликты и создавать риски нового путча, что вполне вероятно, если ― или когда ― режим попытается снова вернуться к прогрессивной повестке, а его глава, например тот же преемник, окажется недостаточно сильным, чтобы гарантировать стабильность.
Наступление исполнителей

Исполнители ― самая многочисленная, но при этом самая политически слабая и техническая категория ― особенно важна для нашего исследования, так как позволяет прочертить разделительную линию между теми, кто приобрел особый политический статус, и теми, кто остается на уровне легко заменимых технических фигур.

Исполнителей легко отличить по двум критериям. Они а) не представляют особой личной ценности для Путина и б) не создают серьезных проблем и достаточно комфортны, если нет крупных провалов. К исполнителям относились большинство российских вице-премьеров старого медведевского правительства: Ольга Голодец, Максим Акимов, Алексей Гордеев. В новом правительстве среди вице-премьеров исполнителями являются все четыре ставленника Мишустина: Дмитрий Григоренко, Виктория Абрамченко, Алексей Оверчук и Дмитрий Чернышенко, а также бывший заместитель Собянина Марат Хуснуллин. Все новые министры — также простые исполнители. Исключения составляют лишь некоторые из них: глава МЧС России Евгений Зиничев (выходец из свиты), а также упомянутые выше Лавров и Шойгу. Глава МВД России Владимир Колокольцев — чистый исполнитель, несмотря на формальный статус силовика: он политически слаб, не является носителем силовой идеологии (и в этом плане скорее прогрессивен), лишен каких-либо серьезных политических миссий. Кстати, и силовик Юрий Чайка, теперь уже бывший генпрокурор, всегда был лишь исполнителем, несмотря на свои попытки выпрыгнуть из этой категории ― за счет нападок на внесистемную оппозицию, что было скорее формой защиты от разоблачений со стороны ФБК Алексея Навального, или раскручивания себя в качестве главной правозащитной структуры, что, понятно, не очень получалось. Новый генпрокурор пока скорее исполнитель — он достаточно молод и еще не отличился собственными амбициями или попытками вступать в идеологический дискурс.

Говоря о министрах-исполнителях, имеет смысл отдельно назвать тех, кто выделяется принадлежностью к той или иной группе влияния: Константин Чуйченко ― креатура Медведева, Дмитрий Патрушев ― сын Николая Патрушева, Денис Мантуров ― ставленник Сергея Чемезова, Дмитрий Кобылкин — человек «Новатэка» и т. д.

У исполнителей нет особой миссии. Как правило, они отвечают за рутинные государственные задачи, где пересекается множество интересов гораздо более влиятельных игроков, чем они сами. Тот же министр энергетики, например, политически слабее Сечина или Миллера; новый министр цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Шадаев слабее любого крупного игрока в сфере IT, не говоря уже о силовиках, сохраняющих в коммуникационной сфере, да и в министерстве тоже, значительные позиции. Новый министр экономического развития Решетников, как и все его предшественники, будет скорее выполнять экспертно-прогнозные, аналитические функции, чем формировать курс. К исполнителям следует отнести и бывшего министра экономического развития Максима Орешкина, которого одно время даже называли возможным преемником Путина; в итоге он стал помощником Путина, заняв место Андрея Белоусова. Это повышение, однако, новым Белоусовым его не делает: центр принятия экономических решений перемещается из администрации президента в кабинет министров. Все реальные вопросы, связанные с выработкой экономического курса, решаются на уровне Белоусова, Силуанова и Набиуллиной, а также неформальными консультантами ad-hoc Кудриным и Грефом.

Тем не менее исполнители — лучшие кандидаты в эшелон политических технократов, один из главных источников его формирования. Они также составляют ту базу, которая менее других подвержена политическим пертурбациям и может в определенной степени сохраниться при любом варианте транзита власти. Интересно, что все бывшие министры были аккуратно пристроены Путиным на новые должности, никого не выгнали и не заклеймили позором. Это также наиболее технократическая, то есть деидеологизированная часть элиты, которая крайне настороженно наблюдает и за консервативными тенденциями, и за экспансией силовиков. И чем сильнее станет проявляться репрессивный тренд, тем глубже будет идеологическое противоречие между охранителями и технократической частью путинской бюрократии.
Транзит и большой элитный раскол. Заключение

Россия издалека может казаться страной с мощной консолидированной элитой, тесно сплоченной вокруг своего лидера Владимира Путина. Однако реальность совсем другая: элита становится все более фрагментированной и конфликтной. Причем конфликтной не только по вопросам влияния или собственности, но и идеологически. А это очень серьезный вызов для Путина. Ведь именно он привел свой режим к такой ситуации, когда наиболее активная и громкоголосая часть элиты оказывается радикальнее его самого.

Разобщенность и фрагментация ведут к тому, что в элите практически не образуется коалиций и каждый игрок действует исходя из собственных корпоративных или политических приоритетов. Мы описали пять ключевых эшелонов, формирующих путинскую элиту. Но лишь один из них приобретает роль главного внутреннего раздражителя, источника системных и идеологических конфликтов, которых в таких масштабах не было внутри государственной вертикали с кризисного 1993 года. Охранители ― особая категория, экспансия и идеологическое доминирование которой (особенно на фоне известной фразы Путина об изжившей себя либеральной идее) пугает практически все группы влияния ― от путинских соратников, таких как Сергей Чемезов, до главных столпов проводимой государственной политики, как Дмитрий Медведев или Эльвира Набиуллина.

Образуется главная линия большого внутриэлитного раскола между все более технократической гражданской частью элиты, то есть теми, кто вынужден оставаться политически нейтральными, но продолжает отвечать за модернизацию государства, ― и консервативно, антизападно настроенными охранителями, занимающими вакуум выжженной публичной политики. С усилением противоречий ― между консервацией и прогрессом, репрессиями и либерализацией, давлением и диалогом, агрессией и примирением ― режиму придется иметь дело при реализации любого сценария транзита власти. Останется ли Путин главным игроком или позволит править преемнику ― в обоих случаях усиление раскола неизбежно. Общие действия власти становятся менее скоординированными, разобщенными.

Внешнеполитический фон тут будет и дальше играть важную роль, влияя на внутриполитические изменения в России. Чем конфликтнее внешняя среда и непримиримее отношения с Западом, тем больше политических преимуществ получат охранители вместе с моральным правом требовать ужесточения режима, борьбы с внешними и внутренними угрозами. В то же время даже в случае гипотетического улучшения отношений с Западом рассчитывать на внутриполитическую оттепель не приходится. Снижение восприятия внешней угрозы вряд ли изменит вектор на консервацию и ужесточение режима, хотя и может замедлить этот процесс. Россия вступает в фазу развития, когда политическая инерция может быть нарушена только в случае внутренних катаклизмов — при ошибках в управлении, игнорировании реальных проблем, усугублении отчужденности власти от общества. Но именно такие конфликты будут неизбежно вести к формированию изначально слабо выраженной, но постепенно все более четко оформляющейся непутинской элиты, источником которой, скорее всего, в итоге и окажется тот самый класс технократов-модернизаторов, разочаровавшихся в нынешнем курсе.

Сохранено