ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ: ВУЛКАН ФОГУ (КАБО-ВЕРДЕ). Окончание.

lucas_v_leyden — 17.04.2018 (начало здесь).

      Денежная единица Кабо-Верде – эскудо, примерно равный одному евроценту (а, соответственно, обладатель стоевровой купюры может надеяться получить что-то около одиннадцати тысяч эскуд); на двухтысячной купюре (самой ходовой) помещен портрет местночтимой певицы Сезарии Эворы, все купюры – разноцветные, небольшие, приятно ложащиеся в руку. Все это твердили мы с высокочтимым Ишмаэлем, отправившись утром следующего дня после экзотического завтрака («вам сок из плодов баобаба или напиток из плодов гибискуса, сэр?») по древним улицам Прайи на поиск тех самых купюр: не на биржу труда, как может и следовало бы, а просто в банкомат. Есть на свете города, в которые, едва приехав, чувствуешь себя как дома (например, Хельсинки). Прайя из таких: почти сплошь одно- и двухэтажная, с прекрасной португальской булыжной мостовой (кой-где от избытка чувств выложенной красивыми орнаментами), исполненная целеустремленных собак, кремовых такси (при виде лопоухого иностранца положено призывно погудеть – а вдруг неумеха заблудился и уже готов нереститься долларами за возвращение в стойло), пыльных пальм и невероятного очарования. Местные дамы стройны и грациозны – возможно, за счет непрекращающихся упражнений в переноске грузов, водруженных в специальный тазик, вопреки законам физики покоящийся на голове. Зрелище обычное, но не перестающее быть феноменальным: возвращающаяся с рынка домохозяйка, несущая вместо шляпки свои разномастные покупки (среди которых видны щедрый пучок зелени, бутылка молока), ведущая за руку малыша, разговаривающая по телефону – и еще кивающая репликам собеседника – и все это в каком-то медленном колеблющемся полутанце. Пожилые леди, торгующие оцепеневшими в истоме рыбинами неизвестных пород. Рассеянные тут и там воспоминания о долгом португальском владычестве: темная резная дверь, разлученная в детстве с лиссабонской близняшкой, фигуристые окна, колониальный особнячок, желтый Land Rover Defender первых лет выпуска, в музейном благополучии сохранившийся здесь, благодаря благословенному климату и замечательным дорогам.
      Последнее – не дань вежливости: сквозь остров проложена магистраль вполне европейского качества, от которой в стороны отходят дороги, выполненные по старинной португальской технологии – они мощены во всю ширину довольно мелким местным камнем: страшно вообразить, какой степени кропотливости требовала эта работа. Основной пейзаж острова – каменистые безжизненные отроги, оживающие на пару месяцев в году в сезон дождей; по его окончании солнце немедленно обращает воспрявшую было траву в то, что Дарвин именовал «естественным сеном». В редких оазисах, там, где жара чудом пощадила робкий ручеек или подземные воды подходят близко к поверхности, теплится и зеленеет жизнь. Вопреки суровости этих мест, некоторые деревни умудряются поддерживать существование и среди безжизненных вершин; по пути мы встретили несколько обширных делегаций, спускавшихся из них к низинным источникам: стадо из десятка ослов, к каждому из которых приторочено по две пластиковых разноцветных канистры – и все это сопровождают двое-трое погонщиков с собаками. В зеленых долинах выращивают картофель, батат, капусту; пасутся редкие худощавые черные козы и даже несколько коров, одна из которых, виртуозно действуя копытом, тянула из придорожной помойки что-то условно съедобное. За деревушкой Сан-Домингуш дорога пошла, петляя, в гору и через несколько минут закончилась ярко-голубыми воротами локаторной станции и маленькой автостоянкой с первым (и последним) указателем маршрута на пик Сан-Антонио, самую высокую точку острова.
      У меня был заранее приготовлен GPS-трек, но даже несмотря на это мы почти немедленно пошли не туда: правильная тропинка идет от раскрашенной сторожевой будки точно вдоль забора станции и дальше вниз в ущелье. Было жарко и почти безветренно; тропа (на которую мы вернулись ценой десятиминутного заблуждения) резвыми петлями спускалась по склону оврага, поросшего невысоким лесом. Примерно так описывали простодушные фантасты 60-х первые шаги астронавтов на заброшенной планете: лес был вроде среднерусского, но не совсем: береза оказывалась почти двойником привычной, но отчего-то со здоровенными шипами (чтобы осязательно противостоять ностальгии, полагаю); на ветвях нашей рябины вдруг обнаруживались здоровенные вялые стручки, похожие на сушащиеся коричневые гольфы, листовой опад, привычно шуршащий под ногами, отдавал розовым. Столь же полупривычной была и встреча: снизу одышливо поднималась очередная делегация водоносных осликов, возглавляемая свирепым на вид усачом, отчасти напоминавшим предсмертные портреты Ницше – и, в полном соответствии с прототипом, вооруженным здоровенным мачете. Аккуратно разойдясь с караваном, мы спустились на дно оврага – и по хорошо заметной тропе пошли к видной уже горе.
      Двойной острый зуб Сан-Антонио видно почти с любой точки острова – задача состоит только в том, чтобы подобраться к наиболее благоприятной для штурма пологой стороне. Главное препятствие – довольно утомительная жара, быстро заставившая пересмотреть водяную политику: я взял с собой два литра воды, но уже с первой трети пути перешел на режим строгой экономии. Выйдя из леса и пройдя мимо нескольких заброшенных изб, тропа медленно поднимается по склону горы, обходя сухие каменистые русла будущих ручьев. Цвета кругом – всех оттенков желтого, за исключением нескольких чудом выживших местных акаций с характерной кроной, притаившихся в тени горы. Довольно долгий и почти пологий переход (за четыре километра мы едва набрали триста вертикальных метров) завершается наконец прямым штурмом по относительно пологому ребру: вначале по красноватой тропе, потом – по широкому каменному гребню, поросшему клочковатой (и давно уже высушенной) травой. Открывающиеся виды были бы превосходными, если бы не навсегда повисшая дымка, состоящая из мельчайшей пыли, принесенной сюда из африканских пустынь (об этом есть у Дарвина). Впрочем, и сквозь нее хорошо видна редкая зелень долин, линия облаков на горизонте и рифмующаяся с ней полоса прибоя, окружающая остров. Вершина (как Арагац или Олимп) состоит из истинной и ложной; первая метров на сорок выше, но к ней нужно лезть по довольно неприятной стене; подойдя к началу скальной части и недолго посовещавшись, мы отказываемся от этой мысли, удовлетворившись плоской площадочкой Сан-Антонио ложного. Обратный путь (венчаемый трехсотметровым подъемом) оказывается довольно утомительным: температура внутри и снаружи примерно сравнялась, воды остались последние капли, а несколько перелетов и легкий джетлаг(разница с Москвой 4 часа) все-таки дают о себе знать. Наконец, с облегчением добираемся до машины и едем бездумно кататься по острову. Первоначальной нашей целью был город Террафал (работающий при купеческой столичной Прайе духовным Санкт-Петербургом), но, уже проехав милейшую Ассомаду, понимаем, что до темноты нам туда не успеть – и разворачиваемся восвояси.
      На следующий день, выехав пораньше, отправляемся смотреть на старую португальскую крепость, построенную в XVI веке для защиты от английских пиратов. Кажется, после серии масштабных реставраций от первоначальных строений осталось немного, но даже имеющееся выглядит весьма убедительно. За крепостной стеной в бурьяне свалены старые пушки, которым не нашлось места в современной экспозиции; на некоторых из них заметна невиданная форма ветхости: они как будто иссохлись от жары и древности, покрывшись какими-то медными морщинами – очень убедительная метафора времени. До самолета было несколько часов, так что мы решили проехаться вдоль побережья, остановившись в первой же деревне с разноцветными домиками (точь-в-точь как на венецианском Бурано) и попав (вполне нечаянно) на главное событие дня.
      В маленькой гавани сгрудился десяток ярко-красных лодок, в которых рыбаки высвобождали из сетей сегодняшнюю добычу, по преимуществу состоявшую из местной сардиновидной рыбешки. Это апостольское занятие собрало вокруг себя все население деревни – и по врожденной любви людей к созерцанию чужой работы и по более практическим причинам. Когда вся рыба была собрана и взвешена, к рыбацким лодкам потянулись вереницы домохозяек, обнаруживая разность темпераментов, как в пьесе Мольера: кто-то совал пренебрежительно купюры и уходил, чуть не насвистывая; иная высылала вперед малыша (вероятно, не без расчета на дополнительную рыбину), кто-то подходил без очереди, балагуря, в то время как мисс Застенчивость ожидала, стоя чуть поодаль, пока на нее обратят внимание… Мы сидели на каменной стене, как могильщики у Бабеля, наблюдая за этой сложной, красивой, организованной жизнью. Наконец, когда местные нужды были удовлетворены, остатки рыбы в огромных баках были вытащены на асфальт, куда за ними подъехало такси – и увезло их в неизвестном направлении. Вослед рыбе отправились и мы: как раз оставалось время, чтобы доехать до последнего пункта, где заканчивается это прибрежное шоссе – Комариной Гавани (по-местному: Porto Mosquito). Есть в этих местах, где закругляется земля, что-то необыкновенное – как будто набранная инерция дороги вдруг осаживается перед непреодолимой преградой, преобразуя энергию во что-то еще. В данном случае, как оказалось: в тайную недоброжелательность, ибо нигде на островах нам не были до такой степени не рады, как здесь. Пройдясь по каменной площади и вволю наловив злобных взглядов, мы развернулись и поехали в аэропорт.
      Опытные путешественники рассказывают, что раньше с острова на остров перевозили пассажиров два отставных британских летчика, воспринимавших собственноручно составленное расписание как некоторую воздушную фантазию, отчего нужного рейса можно было ждать и сутки и двое. Не то теперь: по случаю капитализма все перевозки внутри Кабо-Верде монополизировала фирма Binter с Канарских островов, пригнавшая на Кабо-Верде стайку турбовинтовых ATR’ов в веселых зелененьких ливреях. При нас одновременно грузились два – на Фогу и на остров Сал. Мое место было в самом хвосте самолета, но на нем уже кто-то сидел. Стюард, извинившись, пересадил меня на 12-й ряд, куда тут же явился законный пассажир, отчего я перекочевал на восьмой, пятый – и уже готовился таким образом додрейфовать до кресла второго пилота, но тут самолет затрясся, стюардесса побежала вдоль салона, окропляя вещи и пассажиров из баллона антистатиком (а лучше бы святой водой, подумал я, заодно вообразив промышленное производство ее в аэрозолях: отдельно для нас и для католиков. А что у мусульман?) – но мы уж летели над океаном.
      Эта часть архипелага составлена из весьма тесно соседствующих островов, так что чистого лету здесь не более пятнадцати минут: самолет не успевает даже как следует подняться, как начинается посадка: долго скользит он над красно-коричневой, застывшей в форме каких-то торосов, выжженной землей и вдруг плюхается на узенькую полосу, построенную специально ради этого рейса: единственного, связывающего Фогу с миром. С любой точки этого небольшого острова видна нависшая над ним громадина вулкана, позволяющая оценить величие завтрашнего замысла. Пока же мы знакомимся с нашим гидом, который везет нас в прибрежный отель.
      На Кабо-Верде довольно много подобных памятников романтическим инвестициям: застывших на разных этапах строительства гостиничек, как бы пересаженных сюда с итальянской или французской ривьеры, но не пустивших корни в суровой почве. Наш отель по периметру был обнесен забором и украшен специальной будкой с вооруженным охранником; к черному совершенно пустому пляжу спускалась лестница в полсотни метров высоты и отчего-то без перил; ветер нес вдоль пляжа облака вулканического песка под мерный рев прибоя, недвусмысленно предостерегавшего любителей безмятежных купаний. Песок был испещрен цепочками собачьих и кошачьих следов; очевидно, авторы первых охотились за производителями вторых, а те, в свою очередь, примеривались к стайкам беловатых зуйков, копавшихся в скудных плодах отлива. Море здесь выглядит на удивление безжизненным: там, где на севере громоздились бы груды водорослей, выброшенные на берег деревья, шкуры морских ежей, бутылки с картами сокровищ, ракушки, дохлая рыба и прочие дары природы – здесь была лишь чистая полоса пляжа, едва-едва припорошенная бытовым мусором.
      Сходным запустением ознаменован и пешеходный путь к центру города – мимо каких-то складов, где формально беснуется на цепи небольшой песик, мимо его свободных, но худых собратьев, мимо католической школы, ученицы которых в голубых форменных блузках весьма целомудренного вида ждут автобуса – к первым домам столицы острова - городу Сан-Филиппе. Одноэтажный, холмистый, шумный и веселый – Сан-Филиппе совершенно очарователен. Вероятно, в дневное время список возможных развлечений уходит за горизонт, но в ночи (пахнущей, как положено, лавром и лимоном) он весь, кажется, состоял из двух последних открытых учреждений – лавки и ресторана. Купив воды в первой и отужинав во втором, мы на такси отправились домой, поскольку гид настаивал на раннем старте.
      Следующим утром, еще в кромешной тьме, проверяя на ходу, все ли взято (поскольку успеху восхождения может помешать, будучи забытой, нелепейшая из мелочей) мы собрались у белого микроавтобуса, ожидающего нас. (Надо сказать, что, вопреки африканской репутации, все наши контрагенты были щепетильно точны и обязательны). Едущий ночью по кабо-вердианским дорогам, благодаря слабому свету фар, осведомлен об окружающем мире не более, чем узник платоновской пещеры: робкий луч выхватывает из тьмы то какие-то подвижные рога, то ядовитые на вид заросли, то статуи и туи (вероятно, символизировавшие кладбище) – и вновь пыльную грунтовку, петляющую между кальдер гигантского вулкана, в принципе, тождественного острову. Примерно через час пути начинают попадаться первые встречные пешеходы – один спешит с канистрой к живительному источнику, другой просто бредет, не разбирая дороги. В слегка расступающейся полутьме виден силуэт старой вершины, на которую и ведет наш путь: в последний раз вулкан извергался в нескольких километрах к югу, открыв ради такого случая новый кратер. Невдалеке от него мы паркуем машину (шофер немедленно переставляет ее в будущий тенек и заваливается спать), а сами переобуваемся в горные ботинки и, ведомые гидом, начинаем подъем.
      Насколько легко мне далась позавчерашняя дорога на Сан-Антонио, настолько трудно мне идется сейчас (возможно, впрочем, это уже начинается грипп, окончательно сразивший меня по пути домой и не прошедший полностью до сегодняшнего дня). Кроме того, через первые несколько километров у меня издыхает фотоаппарат, мой давний спутник, превратившись таким образом в два килограмма балласта, оттягивающие и без того тяжелый рюкзак. В результате я плетусь замыкающим, огорченно понимая, что до вершины еще больше тысячи вертикальных метров. Впрочем, постепенно усталость отступает: совокупное действие инерции, поднявшегося солнца и пакетика энергетического геля. Первые несколько километров хорошо заметная тропа идет, приметно поднимаясь, среди лавовых полей, оставшихся от прежних извержений, но по мере приближения к самому телу вулкана характер и рельеф ее меняется – и с какого-то момента она резко уходит вверх. Дальнейший путь представляет собой примерно семисотметровый каменистый склон, сплошь покрытый довольно мелкой сыпухой. Вдоль него нешироким челноком проложена тропа, в основном опирающаяся на камни, но и с небольшими чисто песчаными участками. Опасности почти нет (склон не слишком крутой и есть за что зацепиться), но определенная неуверенность местами присутствует, несмотря на палки – ну и, конечно, совершенно не хочется думать про обратную дорогу. Иногда приходится переваливать через небольшие каменные выходы, но тоже совсем не экстремального характера. Одновременно с нами на горе еще две группы: те, что впереди идут примерно в нашем темпе, но догоняют нас совершенные монстры – и когда мы подходим к предвершинному гребню они, вышедшие чуть не на час позже нашего, уже копошатся буквально в ста метрах внизу. Небольшой скальный участок приводит нас к плоской вершинке, за которой виден небольшой кулуар и скальный гребень высотой метров в сто, на котором в одном месте поблескивает стальной трос. Немного отдохнув, собираемся дальше, но тут гид показывает нам дорогу вниз. «Как так, а вершина?» «Это надо было заказывать заранее, ваша вершина здесь». Короткие переговоры, в которые вовлечен центральный туристический офис, приводят к тому, что мы становимся беднее (а гид, соответственно, богаче) на 10 евро с носа, после чего осторожно пролезаем кулуар и карабкаемся на вершину: перила действительно протянуты в самом неприятном месте, но и вокруг него расслабляться не следует – и вот уже двадцать минут спустя мы стоим на самой высокой точке всего архипелага.
      Спуск вниз проходит по противоположному ребру, где тоже натянуты перила. А вот за ними начинается довольно унылая тропа: средние камни, мелкая вулканическая пыль, ощутимый склон: в результате спускаешься, нащупывая шаг за шагом и с огорчением понимая, что набранные 1200 метров сбрасывать еще часа четыре (а солнце между тем светит уже более чем убедительно). Как вдруг все меняется: метров через триста камни исчезают и до дна долины видна лишь ровная черная сыпуха ровно такой консистенции, про которую опытные туристы говорят, что по ней нужно не идти, а ехать. Вероятно, одним из утраченных впоследствии умений наших далеких предков (подвизавшихся, между прочим, примерно на этой широте) была способность грациозно скакать по такому покрытию: по крайней мере, откуда-то из недр подсознания действительно возникают странные прыжки, удивительно подходящие случаю. Сравнить это в обыденной жизни не с чем – это не лыжи и не коньки, а просто быстрое перебирание лапами в потоке летящих вниз мелких камешков. В результате вместо расчетных трех часов мы, все в клубах черной пыли и с полными ботинками вулканических пород, добираемся донизу за какие-то двадцать минут. Именно здесь четыре года назад лились потоки раскаленной лавы, среди прочего, насмерть поглотившие аккуратное мощеное шоссе, ведущее в ближайшую деревню (которой, впрочем, тоже уже нет). И на том самом месте, где хрупкий асфальт скрывался под бесформенной грудой окоченевшей лавы, как раз и стояла наша белая машина – как мышь-альбинос, с безрассудной дерзостью подобравшаяся к прикорнувшему великану.
      Дорога оттуда домой заняла у меня трое суток: вечером этого дня мы гуляли по Сан-Филиппе, гоняясь за призраком давно закрытого, но оставшегося в местных летописях ресторана; на следующий день катались по живописному прибрежью, созерцая длинные языки лавы, стекавшие в океан и никнущие, впервые встретившись с еще более могучей стихией; летели обратно в Прайю, делали стратегические запасы местного кофе и вина, потом уже в одиночестве я отправлялся в Лиссабон, неожиданно дождливый, холодный и чужой – и все это время я на заднем фоне мысли осязал глубокую соприродность оставленному африканскому пейзажу. Антропология тому виной или культура (собственно, А. П. Ганнибал родился не так далеко отсюда) – но мало что может быть так мило для русского прищуренного взора, как эта каменистая палевая почва, встающая на горизонте цепь красноватых гор и темная тропа, живописно уводящая к каменистому руслу будущего ручья.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив