ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ: КРИТ

lucas_v_leyden — 12.12.2018 Применительно к горным походам удача и неудача суть понятия диалектические. В самом деле, высшая форма везения заключается в исполнении всех намеченных планов: поднялись, сфотографировали, спустились – и все при хорошей погоде и с минимальными потерями. Очевидна и другая крайность – ты лежишь в какой-нибудь дикой щели, утонувшей в густом плюще, прислушиваясь к гортанным крикам туземцев и тарахтению спасательного вертолета – ну или уже даже и не прислушиваясь. Между этими полюсами – весь спектр возможностей, подстерегающих путешественника, причем большую часть их трудно в рассуждении удачливости трактовать однозначно. Нашей целью были две наивысшие точки Крита – гора Ида (она же Псилоритис, 2456 м.) и вершина Пахнес в массиве Лефка-Ори (2453 м.). Обе они не обещали никаких трудностей в принципе: издавна проложенный и хорошо маркированный маршрут, удобный (с некоторыми оговорками) подъезд, около 1000 метров чистого подъема и прочие курортные радости. Многочисленным разноязычным отчетам вторил и долгосрочный прогноз: он, хотя и пугал свежим ветерком (30-40 км/ч), но утешал ярким солнцем, обещая дивные виды.
Зимой прямых полетов в Ираклион нет ни из одной европейской столицы, так что единственный способ добраться туда – с пересадкой в Афинах. Поразмыслив над расписанием (как и профессор Пнин, я очень люблю процедуру насильственного стыкования взаимочужеродных рейсов), я составил не лишенный изящества план: вылететь из Москвы ранним «Аэрофлотом», около полудня быть в Афинах, оставить баул в камере хранения, погулять по городу и вечером лететь местными авиалиниями на Крит. Из-за логистического сбоя или внезапной щедрости «Аэрофлот» поставил на наш рейс здоровенный 321 «Airbus», тогда как пассажиров было едва ли два десятка. Это обычно создает особенную домашнюю атмосферу в полете, усугубившуюся в данном случае наличием на борту маленькой белой собачки, вначале чинно сидевшей в клетке-переноске, но вскоре безусловно выбравшей свободу. Помявшись, я последовал ее примеру: почитав с полчаса захваченную с собой корректуру (мне обычно хорошо работается в транспорте), еще какое-то время я следил за приятнейшей в мире картиной – как по мере движения к югу докучный снег сменяется сперва мышастой пожухлой травкой, а после наконец земля принимает честный зеленый цвет. После чего соорудил себе укрывище из трех казенных пледов и заснул до момента, когда самолет пошел на посадку.
Несмотря на некоторую южную расхлябанность, афинский аэропорт вполне удобен для путешественника: пограничники не лезут с глупыми вопросами и не требуют отпечатки пальцев, багаж подают мгновенно, камера хранения находится легко etc. Через длинный стеклянный коридор, где изможденному гиперборею машут с двух сторон жилистыми лапами приветливые пальмы, можно пройти к станции, откуда раз в полчаса отправляется полуэлектричка. Первые четыре остановки она идет по поверхности, позволяя вдоволь насмотреться на мягкие греческие пейзажи – после же ныряет под землю и становится обычным поездом метро. Никаких особенных задач у меня не было – я собирался выйти где-нибудь в районе Плаки, прогуляться куда глаза глядят, подняться на Акрополь и потом двинуть уже обратно к аэродрому. Некоторое время требуется, чтобы раствориться в своеобразной афинской толпе, по-хамелеоньи слиться с пейзажем: меньше глазеть по сторонам (а как запретить!), чаще останавливаться ради глоточка кофе по-гречески (упаси Господь, не «по-турецки» - «мы не называем напитки именем наших врагов») и - самое главное – всегда переходить улицу на красный: ведь иначе у водителей не будет оказии вдоволь погудеть и день станет серым, однообразным, скучным. Ноги сами вывели меня к лавкам старьевщиков в районе метро Монастираки: я замедлил шаг, внимательно вглядываясь в ветхие груды… всякий собиратель живет надеждой, что из-под завалов мусора выглянет когда-нибудь ему навстречу неведомый шедевр, поджидавший здесь его появления. Мне, впрочем, и самому случалось обнаружить в антикварной лавке кое-что необыкновенное – но не здесь: книг было мало, русских среди них не было вовсе, а больше я ни в чем старинном толком не понимаю.
Переулками, наугад я вышел к тылам Акрополя: асфальт сменился булыжной мостовой, а та – обычной грунтовкой. Среди неразборчивых акаций между двумя заборами уходила вдаль невразумительная дорожка, вдоль которой крепко закутанная крючконосая фурия выгуливала одышливую корги (комбинация, неизбежно напоминающая о британской короне); смуглые подростки сидели на завалинке, явно скрывавшей под собой поверженную античную колонну, а то и чего похлеще. Включать на телефоне карту мне не хотелось, чтобы сэкономить батарейку, а спешить было некуда, так что я пошел вперед, обходя легендарный холм вдоль правого склона – и несколько сотен метров спустя вышел уже на вполне мне известную пешеходную улицу, по которой и добрался к центральному входу.
К моему изумлению, за несколько лет, что я здесь не был, Акрополь ощутимо изменился. Во-первых, здесь стало значительно меньше собак и намного больше кошек, во-вторых, что уж совсем удивительно, Парфенон, привычный символ статики, практически отстроили заново, залатав выщерблины какой-то светлой субстанцией, на вид – совершенно пластмассовой. Наполовину в лесах, с тянущимися кабелями, он производит теперь впечатление подобия самого себя, устроенного ради съемок современного блокбастера (в центре сюжета – трудный роман Ахилла и Аякса, оба чернокожие). Впрочем, кое-что осталось и неизменным: удивительный храм Эрехтейон с кариатидами (одну из которых британцы успели некогда выкорчевать и умыкнуть) и регулярно возобновляемой оливой, которую Афина преподнесла городу; полированные ступени Пропилей, на которых каждый раз оскользается и шлепается один из туристов (не один ли и тот же?), стайки скверных детишек, демонстративно носящихся по огороженной территории раскопок. Ритуально обойдя пятачок Акрополя, я спустился вниз, в безлюдные сады, к развалинам театра Диониса… тут только я сообразил (ключевое слово «Вакх» - не отсюда ли расхожее грузинское междометие?), что надо было, как в Риме, подготовиться и обойти афинские адреса Вяч. Иванова. С одной стороны, копии всех нужных для этого документов покоились в рюкзаке за спиной (люди моего склада не выходят из дома без походной библиотеки в несколько тысяч томов и единиц хранения); с другой – хотелось не суетиться, а спокойно сидеть на – довольно, впрочем, прохладной – каменной скамье и разглядывать пленительный пейзаж, неподвижность которого была слегка, но уместно размыта триадой рабочих, вяло копошащихся с тележкой и лопатами в правом нижнем углу, там где Небесный Пейзажист мог бы подписать этот совершенный холст.
Впрочем, смеркалось. Столь же наугад я двинулся прочь, дошел до нелепой, но приметной площади Синтагмы, зайдя по пути (ноги сами привели) в русский храм Св. Троицы (невидимый иерей, осанисто напирая на «о», распекал по-русски где-то за колоннами легкомысленного прихожанина). Еще немного пройдясь по окрестностям, я сел в метро и поехал в аэропорт. Изъятие баула, встреча с высокочтимым Ишмаэлем, паспортный контроль и вылет на поскрипывающем самолете в темную греческую ночь прошли без сучка и задоринки – и вот мы уже стоим в небольшой очереди к прокатной стойке в маленьком ираклионском аэропорту. Погнавшись за дешевизной, я заказал машину не у привычного Hertz’а, а у демпингующего Avis’а – и трижды успел проклясть собственную прижимистость: перед нами оказалась компания американских туристов, которым из каких-то таинственных соображений на шестерых потребовались четыре автомобиля – и неторопливое греческое оформление их растянулось больше чем на час. Наконец, все было улажено – и мы погрузились в серенький автомобиль Jeep Renegade, замечательный (помимо названия) удивительным бихевиорическим сходством с легендарной и очень мною любимой «Нивой» (ВАЗ-2121): короткобазный, шумный, со слабеньким моторчиком и болезненной склонностью к козлению, он при этом обладает прекрасной проходимостью и неунывающим нравом.
С исчезновением из обихода обычая самостоятельно печатать фотоснимки, мы лишились одной из важных метафор миропостижения: возможности видеть, как на однотонной поверхности проступают блеклые контуры окружающего мира, которые потом насытятся деталями. (Впрочем, в утешение нам осталась сходная процедура в компьютерных стратегиях – где карта уровня высветляется по мере продвижения экранного двойника). Лучи тускловатых ренегадовых фар выхватывали из темноты то извилистую дорогу (покрытую, впрочем, на немецкие деньги безукоризненным асфальтом), то чьи-то мерцающие глаза, то темный куст и каменную стену за ним. Вилла, размером напоминающая замок Дракулы, по дальним углам которой мы расползлись заселившись, оказалась прилепленной над обрывом в виду изрезанного берега и пенного прибоя. Утром можно было наблюдать дивную картину: дворецкий (язык не поворачивается назвать его иначе) нес через двор гигантский поднос с завтраком: за ним чуть не строевым шагом выступала стая котов неуловимо геральдического вида; восходя, вероятно, к легендарному критскому производителю, все они имели общую родовую черту: черное пятно вокруг носа на белой морде. Не без труда разобравшись с полуавтоматическими воротами, мы выехали к цели первого дня: подножию горы Ида.
Прогноз сообщил нам, что накануне выпал снег – но истинного его масштаба мы не представляли, пока не добрались до начальной точки маршрута. Она представляла собой довольно большую и полностью пустынную автостоянку, окруженную чередой наглухо закрытых зданий – и вся она безнадежно была засыпана снегом; им же были укрыты и возвышающиеся кругом вершины. Невдалеке виднелся полуповаленный столбик, отмечавший, вероятно, начало маршрута; сверившись с навигатором, мы отправились в путь.
Через некоторое время нам попались полузасыпанные человеческие следы: трое путников минувшей ночью или прошлым днем проделали этот же маршрут, но в обратном направлении. Это могло иметь немистическое объяснение: на вершине Псилоритиса стоит небольшая церковь – очевидно, тамошние монахи сдавали смену или вообще закрывали ее на зиму. Для нас эти следы вскоре сделались бесценны – через первые двести метров набора высоты выросший снежный слой полностью скрыл все остальные приметы, а точности GPS в таких условиях было недостаточно: тропа сначала поднималась серпантином по довольно крутому склону, потом вышла в тенистый распадок (отчего немедленно покрылась скользким и непробиваемым настом) и оттуда вывела на перевал между двух вершин. Сам по себе снег не представлял особенных трудностей: на ярком солнце и при температуре около нуля он был достаточно податлив, чтобы проминаться под ногой на десять-пятнадцать сантиметров – это слегка усложняло дорогу, но не более того. Хуже был ветер – по мере приближения к вершине, порывы его сделались довольно сильными, так что лишний раз снимать перчатки не хотелось. И он же, в результате, оказался губителен для всего мероприятия, примерно на 2250 окончательно сгладив заметные до того следы и укрыв всю видимую поверхность тонким блестящим настом. Ситуация оказалась парадоксальной и глупой. Мы стояли на довольно покатом склоне горы и видели впереди небольшую седловину, от которой шел ровный и очевидный путь к нужной вершине, увенчанной церковью, обозначающей нашу цель. Но выйти к седловине мы никак не могли: прямо перед нами висели малоприятного вида снежные карнизы, выше было крупное нагромождение скал, а еще выше стенка и невидный с нашей точки хребет. Сначала мы попробовали подняться на нашу гору в лоб, чтобы выйти на хребет и пройти по нему – но наткнулись на россыпи довольно крупных и на вид непролазных камней. Потом, напротив, решили сбросить сотню метров и пройти траверсом пониже – но вылезли к несимпатичному обрыву. При помощи GPS стали пытаться нащупать тропу – но, очевидно, положение небесных спутников было таким, что прибор отправлял нас то на двадцать метров выше, то на столько же ниже – и ничего похожего на проход не показывал. В результате мы оказались перед классической дилеммой – превысить расчетную норму риска и попробовать пролезть эту штуку без тропы и меток над обрывом (не забывая, что тем временем солнце подтопит снег и возвращаться через час станет еще веселее) или признать техническое поражение и спускаться вниз. Конечно, когда потом, сидя в теплом рабочем кабинете, описываешь эту минуту, сам ретроспективно поражаешься собственному малодушию – но такова уж человеческая природа. Еще раз все прикинув и предприняв последнюю попытку найти утраченную тропу, мы отправились вниз с чувством невыполненного долга – и были таковы.
На следующий день нам предстояло перебраться на южный берег Крита. Различаются две его стороны весьма значительно: благодаря геологии, северный берег – пологий, удобный для судоходства и обращенный к материковой Греции – исстари намного более заселен и популярен; все основные древние города и достопримечательности находятся там. Напротив, южный – несмотря на более мягкий климат – в основном дик и безлюден. В юго-западной части острова располагается крупный массив Лефка-Ори, состоящий из череды гор удивительной внешности: в основном они представляют собой неширокие хребты, выстроенные параллельно, амфитеатром понижаясь к южному берегу – от максимальных 2000 – 2400 до прибрежных 500-700 метров. Северный и южный берег соединены в этой части единственной весьма извилистой, но содержащейся в безукоризненном состоянии дорогой, которой мы и проехали под периодически накрапывающим дождем. Остановились мы в деревушке Хора Сфакион: летом она, вероятно, представляет собой типичную фабрику загара (усложненную практическим отсутствием пляжа и общей труднодоступностью), а зимой – декорации для фильма про зомби-апокалипсис: череду закрытых отелей, ресторанов и лавочек, среди которых изредка с топотом промелькнет местный житель, чтобы немедленно исчезнуть в ночи.
По пути мы решили съездить на разведку к месту послезавтрашней заброски – к подножию Пахнеса. Дело в том, что по разным описаниям маршрута выходила противоречивая картина о последних километрах перед стартом: источники сходились, что от ближайшей деревни ехать туда около двадцати километров, но вот дорога характеризовалась в диапазоне от приличной до абсолютно непроезжей. Под мелким моросящим дождиком мы доехали по извилистой, но весьма гладкой дороге до деревеньки Anopoli и, повинуясь искусственному разуму, свернули на грунтовку, уходящую в горы, чьи темные силуэты едва виднелись сквозь туман. Не считая нескольких промоин, куда лучше не попадать колесом, дорога оказалась почти приличной – если иметь минимальный внедорожный опыт, быть на соответствующей машине и не жать чрезмерно на акселератор. Навигатор-пессимист прогнозировал нам на двадцать километров пути едва ли не три часа (включая, очевидно, туда время, потребное для пешего похода за трактором) – но первые пятнадцать километров наш энергичный Renegade преодолел минут за сорок. До конца дороги оставалось что-то около пяти, но тут одновременно произошло несколько событий: мы въехали в лежащее на склоне облако, так что видимость упала до нескольких метров; стало явственно темнеть и вдоль дороги кое-где начали уже попадаться здоровые шматы полурастаявшего снега. Конечно, при нужде проехать остававшиеся километры не составляло бы труда – но и смысла в этом было немного: в любом случае, в темноте мы бы в поход не пошли, а общее представление о качестве дороги было уже сложено, так что, не без труда развернувшись в одном из изгибов серпантина (и стараясь не думать про обрыв под колесами, скрытый милосердным маревом), мы отправились в обратный путь.
На следующий день обещали ясное солнце, но очень сильный ветер, до 70 км/ч: при таких порывах нечего было и думать о вершине, так что мы решили сходить в небольшой разминочный трек в ближайших окрестностях. В тучные дни медового месяца Греции с Евросоюзом на Крите понастроили новых дорог и заасфальтировали сущие; одним из приятных памятников этого времени осталась тупиковая (хотя и безупречного качества) трасса, ведущая к горной деревушке Ag. Ioannis. Впрочем, другой рукой верховное начальство из Брюсселя с привычной грацией сильно квотировало предметы традиционного греческого экспорта (оливки и баранину), что привело к резкому угасанию всей экономики, не связанной напрямую с туризмом. В результате ныне деревня эта насчитывает, согласно источникам, всего двадцать четыре жителя, доживающих свой век среди заброшенных домов бывших соседей. Мы видели из них только одного, причем, вероятно, не учтенного статистикой: он довольно сердито облаял нас, когда мы шли от припаркованной машины к началу тропы – и не прельстился даже обещанием вручить ему на обратном пути кусочек козьего сыра. Расставшись с аборигеном, мы вышли на хорошо маркированную тропу, позже разделяющуюся на два маршрута – левый ведет к вершине невысокой горы Papakefala, правый – к пещере Kormokapon. Лес (чье название, судя по карте, совпадает с именем пещеры), производит впечатление чрезвычайно древнего: он полностью хвойный, а отдельные экземпляры своим кряжистым величием заставляют заподозрить, что видели они не только патрулирующие залив византийские дромоны, но как бы не царя Миноса. Небольшое вершинное плато больше всего похоже на соответствующий отдел ботанического сада из лучших: здесь в прихотливом взаиморасположении растет чуть не десяток видов сосен и можжевельников, которым постоянно дующий из недалекой Африки северный ветер придал изящные ассиметрические формы. Пара экземпляров понравилась мне до того, что я собрал под ними несколько свежих, но созревших шишек в надежде на прорастание семян и последующую подмосковную интродукцию (вспоминая, впрочем, при этом о заворожившем Ленина закатных дней проекте «Главшишка», который напрасно сулил нашему изнемогающему от ран отечеству восполняемый источник дарового топлива). С верхней точки Папакефалы (название которой ласкает русский слух) открываются славные виды: внизу, в тысяче с лишним метров видна прихотливо изрезанная береговая линия, в море почти не шевелится крупный угловатый корабль (это место далеко от торных путей, а сейчас не время для круизов); справа видно гигантское Самарийское ущелье, походы по которому весьма популярны в иные времена года: любителей организованно привозят к его истоку, а потом, десяток километров спустя, забирают у устья и везут на корабликах к одной из окрестных деревень. Впрочем, сейчас все это пребывает в сезонном запустении.
С горы пошли к пещере: думали сперва двинуться напрямик, но рельеф воспрепятствовал – пришлось вернуться в развилке и следовать направо по разметке. Одна излучина тропы украшена эмблематическим предупреждением: на уровне глаз спускающегося заботливо прикреплен козлиный череп с рогами – поди догадайся, что это значит! Впрочем, вряд ли что-нибудь хорошее. Наконец с противоположной стены виден и сам вход (больше всего похожий размерами и формой на тоннель метро, вдруг обозначившийся на пятисотметровой высоте). Кое-как пробираемся по тропе к пещере и обнаруживаем, что она почти полностью засыпана (и вряд ли недавно): осталось буквально несколько метров, скромные сталактиты и два неглубоких озерца – нет даже летучих мышей! Впрочем, небольшие следы жизнедеятельности налицо: грубо сколоченный загон для скота, поролоновое ложе (высвобожденное, вероятно, из старого дивана) и угасшее костровище. Вероятно, местные пастухи порой ночуют здесь: под затихающее взволнованное блеяние паствы, ультразвуковое попискивание нетопырей, шум далекого прибоя так хорошо (вероятно) прихлебывать ракию у догорающего костра, думая о преходящем.
На следующий день с раннего утра мы выехали к горе Пахнес. По ставшему уже привычным серпантину забрались на плато, миновали деревню, свернули на пастуший тракт – и обнаружили, что за истекшие два дня в окружающей природе произошли фатальные изменения: снеговая линия спустилась чуть не к 1200 метрам. В результате мы смогли проехать значительно меньше, чем в прошлый раз – и уже в шести километрах до финиша джип наш стал, поскальзываясь, ерзать на тоненьком ледке, сковавшем дорогу. Дело было плохо: сама по себе прибавка к маршруту двенадцати километров была бы ничтожной в мирное время – но, объединенная с результатами снегопада, она делала нашу цель почти недостижимой. Несмотря на это, мы все-таки решили пройтись: никуда не девшийся ветер продувал мембранную одежду, но не мешал любоваться суровым изяществом окрестностей: некрупные, но внушительные горы почти одинаковой высоты вставали по обе стороны дороги. Сама же она тем временем делалась все хуже и хуже: в редких карманах ее засыпали метровые сугробы, но это было еще полбеды: на ровных открытых участках ветер раскатывал чуть подтаявший снег в чистый и совершенно непроходимый лед. Кошек у нас не было (кто же знал!), но воплощенным омонимическим эхом наш путь вдруг пересекли удивительные следы, чрезвычайно похожие на кошачьи: как будто средних размеров зверок вдруг пробежал здесь, резвясь, по снежному полю (в пятнадцати километрах от ближайшего жилья, среди диких камней на высоте в 2000). Пройдя около трех километров и убедившись в полной бесперспективности дальнейших действий, мы понуро повернули назад.
Еще с позапрошлой греческой поездки, когда я в первый же вечер подвернул ногу и оставшиеся дни изображал что-то среднее между Гефестом и Байроном, я заметил, что Эллада никогда не отпускает меня полностью, оставляя себе что-нибудь в качестве трофея. В этот раз, учитывая внезапные снега, я, признаться, не без некоторой робости ждал, что от меня потребуется ныне. Оказалось, что, не посягнув теперь на меня самого, невидимый билетер ограничился имуществом: каким-то таинственным образом я выронил в последний день (вероятно, в машине) свой верный Kindle. Это уже второй потерянный мною экземпляр: первый я забыл пару лет назад в багажной тележке Домодедово – и долго утешал себя мысленной картиной коллоквиума среднеазиатов-грузчиков, внимающих своему товарищу, который зачитывает вслух с моей затрепанной электрокниги какую-нибудь из особенно тронувших его страниц. Так и здесь – уже обнаружив пропажу, обревизовав оставшиеся варианты самолетного досуга (ноутбук, корректура, телефон) и растворяясь под гул моторов в темном греческом небе, я не мог не представить критянина, откидывающего черно-серую крышку и читающего с экрана:

Зимой, порою тризн вакхальных,
Когда Мэнад безумный хор
Смятеньем воплей погребальных
Тревожит сон пустынных гор, —
На высотах, где Мельпомены
Давно умолкнул страшный глас
И меж развалин древней сцены
Алтарь вакхический угас, —
В благоговеньи и печали
Воззвав к тому, чей был сей дом,
Мэнаду новую венчали
Мы Дионисовым венцом…

Сохранено