ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ: ЕГИПЕТ (начало)

lucas_v_leyden — 05.02.2021 - У нас в Египте, - веско сказал гид, - есть такая примета: если ты купил себе землю и, роясь в ней, откопал какие-то древности, то они принадлежат государству. Если обнаружил нефть - тоже государству. А вот если ты вдруг нашел наркотики - это твои.
Повисла пауза.
Мы ехали по проселочной дороге к югу от Каира, направляясь в сторону Саккары, древнего некрополя, где находятся самые старые из египетских пирамид. Незадолго до нашего визита там произошла локальная археологическая сенсация: правительственная экспедиция обнаружила очередное скопление неразграбленных саркофагов, принадлежавших покойникам средней руки - писцы, чиновники. По этому поводу на раскопы приезжали их современные коллеги во главе с премьер-министром, который совершенно по-чичиковски, выбираясь из бронированной брички, проговорил: "еще слава богу, что только засалился; нужно благодарить, что не отломал совсем боков". Немедленно бросились строить дорогу, но первоначальный порыв как-то быстро сам собой угас: впрочем, кое-где на укатанную грунтовку действительно вывалены были кучи песка и гравия и вокруг них неторопливо суетились египетские мужики с лопатами. Место же само по себе было чудесным: еще много сотен лет назад, чтобы лучше использовать милость богов, поступавшую к смертным в виде разливающегося Нила, здесь построили сложную систему каналов и арыков, позволявшую животворной воде орошать обширнейшие площади. С тех пор часть их была засыпана, часть самостоятельно заросла, но главный канал остался, а вокруг него - обширные изумрудно-зеленые поля и рощи финиковых пальм. Несмотря на то, что разливы прекратились с середины ХХ века, когда была построена огромная плотина в Асуане, сельское хозяйство здесь не иссякло, хотя вместо органического ила поля теперь густо уснащают минеральными удобрениями. Эта часть ближнего Подкаирья - из фешенебельных, здесь строят крупные виллы, обнесенные кирпичными заборами и густо усаженные пальмами, но по эклектичности здешней жизни они равнодушно сосуществуют с совершеннейшими лачугами, начинающимися прямо у их порога. Так климат влияет на нравы: привыкнув затворяться от пронизывающего ветра, северянин возводит себе толстостенную избу, обносит ее тыном, одевается в шесть слоев одежды и опускает на окнах темные, непросвечивающие шторы. Иное дело на юге: честному человеку скрывать нечего, так что он едет, не таясь, на ослике, смотрит на экран мобильного телефона, а как доберется до своего жилища, так завалится себе спать под навесом, обдуваемый ласковым местным ветерком.
После каменного и шумного Каира (где на одного жителя, педантически сообщает путеводитель, приходится тринадцать квадратных сантиметров зеленых насаждений: меньше ладони) эти места действительно выглядят освежающе. Мы прилетели за два дня до этого, поздней ночью. Несмотря на переживаемый нами момент, Египет относится к путешественникам снисходительно - нужно за трое суток сдать простейший анализ и не забыть распечатать результаты - собственно, и все. Уже в самолете пассажирам раздадут миграционные карточки, которые следует разборчиво заполнить. Прямо в зале выдачи багажа стоит несколько банкоматов (один из которых не работает, а другой жадничает выдавать более тысячи местных фунтов), чем стоит воспользоваться: местные деньги начнут надобиться немедленно, а искать в городе менялу в практическом смысле означает потерять сперва время, а после и деньги.
Перед приездом сюда нужно твердо привыкнуть к мысли, что некоторое время вы будете пребывать в статусе живой лисицы в меховом магазине (как по другому поводу говорил Шкловский) или как минимум в роли излишне обросшей овечки: всякий захочет вас немного обобрать, а слиться с толпой у вас никак не получится: выдадут бледная кожа и напуганные глаза. Структура и иерархия многочисленных джентльменов, нежно ощупывающих своими рентгеновскими взглядами ваш кошелек, устроены весьма сложно: так, например, над бесчисленной толпой таксистов, беснующихся за оградой аэропорта ("лоу прайс, мистер!") возвышаются те, кто инвестировал в благосклонность полицейских, охраняющих зону прилета и благодаря этому проник внутрь, а на самой высоте парит как горный утес мегатаксист, пропущенный подкупленными таможенниками непосредственно в зону багажной выдачи. При этом в Каире преспокойно работает Uber, который можно вызвать с телефона и встретить в специально оговоренном месте (NB - нужно выучить местные десять цифр, потому что наши якобы арабские - самозванцы).
Вообще если абстрагироваться от этой неприятной стороны египетского быта, можно даже получать специальное удовольствие от того, как работают стихийные знатоки человеческой психологии. Раньше, как рассказывают путешественники предыдущих поколений, разговор завязывали с возгласом "вы меня не узнаете?" или просьбой прочитать письмо на английском (ссылаясь на неграмотность), сейчас же обычно апеллируют к алчности. Встречаются и случаи позанимательнее: незваные гиды любят наряжаться в какие-то вицмундиры и изображать официальных лиц ("я прислан правительством, чтобы оградить вас от мошенников"), торговцы сувенирами, забегая вперед и стараясь всунуть вам в руки свой неказистый товар, наугад засыпают вас русскими словами в несбыточной, но трогательно лингвоцентричной надежде нащупать у вас в душе ту болевую точку, от стимуляции которой вы поведете себя как игровой автомат, словивший джекпот.
Наш отель прислал за нами специального шофера, смиренно ждавшего на дальнем рубеже аэропорта, благодаря чему погружение в местную стихию было постепенным. Каир - огромный город, самый большой в Африке, причем быстро разрастающийся, так что аэропорт находится уже практически в центре - но все равно доехать из него меньше чем за час не получится. Есть две основных стратегии для кратковременной жизни тут: можно поселиться в Гизе, рядом с пирамидами, а в центр приезжать на такси (про общественный транспорт - кроме метро - нужно сразу забыть), а можно, напротив, жить в центре, а в Гизу наносить визиты. Мы выбрали первый вариант, так что наша машинка преклонных лет бодро перевалила через Нил и припустила прочь. По примеру большинства крупных южных городов (вроде Катманду) Каир никогда не спит - и ради того, чтобы распределить своих двадцать миллионов жителей на две смены и просто так, чтобы дать спастись от удушливой жары, царящей здесь большую время года. Дорожное движение здесь устроено как ток жизненных соков в стволе дерева или ход крови в человеке: оно непрерывно (светофоры почти отсутствуют, а имеющиеся отключены) и ничем не стеснено. Вероятно, в качестве водителя я влился бы в него без особенных проблем, но вот пешеходам там по-настоящему кисло: переходов как таковых нет в принципе, из-за чего дорогу приходится просто перебегать. Поворотники почти не используются, а, напротив, весьма энергично применяются клаксоны, дальний свет и аварийка: опять-таки, раздолье для выяснения практической семантики (сходу неочевидной). Все вместе это исполняет роль чего-то вроде птичьего щебетания: "я есть, я жив и я еду, но что же ты мешкаешь, любезный незнакомец" - как-то так.
По сторонам дороги - прелестные картины африканского быта, каждый раз приводящие меня в восторженное состояние духа: здесь царствует нега, в чести долгие неторопливые разговоры, невинное сибаритство и детская непосредственность: тут группа знатоков, окружив мотоцикл, толкует о его статях; здесь пейзанин, привезший на рынок возок цветной капусты (каждая размером с арбуз), расположился вздремнуть прямо среди своего товара, покуда его ослик лакомится люцерной из мешка; поодаль заросший сизым волосом созерцатель уселся на деревянный короб и смотрит задумчиво вдаль. Дороги, кстати, отремонтированы и освещены на диво, но благодаря исторической традиции не имеют тротуаров, так что пешеходы поневоле включаются в непрерывный дорожный балет наряду с лошадьми, осликами, волами и прочим гужевым транспортом.
Отель наш стоял у самых пирамид: в лучшей здешней гостинице не было свободных мест из-за того, что там жили команды, съехавшиеся на чемпионат мира по гандболу (хозяева были в двух шагах от победы, но не сбылось); пришлось довольствоваться малым. С утра обнаружилось, что с точки зрения этнографии лучше места, пожалуй, и не найти: с террасы на крыше вся группа пирамид (три огромных и выводок маленьких) была как на ладони, а на площади под окном паслись лошади и верблюды, набираясь сил перед катанием туристов. Рано утром на повозке, запряженной осликом, приезжал торговец свежескошенной травой, к которому стекались верблюдоводы за пропитанием для своих подопечных: все это непрерывно ржало, пыхтело, пережевывало, кричало нечеловеческими голосами, а на ночь к мозоленогому стаккато присоединялся божественный хор бродячих собак, перебранивавшихся между собой. (NB Приятно наблюдать в чертах разных существ оттенки не только божественного замысла, но и настроения: насколько Он пребывал в веселом положении духа, создавая жирафу или гиппопотама, настолько был раздражен, творя верблюда).
Обширное плато, на котором стоят пирамиды, огорожено забором и имеет два входа, северный и южный. Для туриста они неравнозначны: в южном, который ближе к Сфинксу, продают только билеты для входа на само плато, и, кроме того, он время от времени бывает закрыт без объяснения причин. Напротив, в северном (основном) можно купить отдельные билеты для входа в две из трех основных пирамид. До него от гостиницы было примерно два километра хода, но портье настоял на том, чтобы вызвать для нас бесплатное такси. Смысл этого мероприятия открылся позже, когда таксист постарался нас сдать с рук на руки своему приятелю-гиду, от которого пришлось решительно отказаться: все, что нужно знать, было написано в путеводителе, а во многой мудрости много печали (не знаю, как это будет на арабском).
Пирамиды принадлежат к числу немногих визуальных символов, про которые кажется, что ты знал их всегда - настолько они растворены в культуре. Это порождает странное свойство, довольно редкое для человека - какое-то удивление отсутствием удивления: они (если не считать атакующих вас приставучих аборигенов) как-то уютно равны представлениям о самих себе. Меня больше прочего занимало, признаться, как могло первому их строителю придти в голову соорудить такую небывалую вещь. Это более характерно для природы, а не для человеческой деятельности: так, любой небоскреб есть лишь гипертрофированная, преувеличенная в тысячу раз идея обычного дома. А вот, например, медведь или слон не имеют подобной им отправной точки: нельзя сказать, что медведь есть лишь развитие какого-нибудь другого существа, настолько он наособицу. С другой стороны, видели ведь строители пирамид муравейники, имеющие с ними тайное глубокое родство: муравьиная матка, окруженная овеществленным трудом сонма подданных? Впрочем, на следующий день эта идея их самозарождения подверглась некоторому напору реальности - но об этом впредь.
Мы купили билеты на вход в обе открытые на сегодняшний день пирамиды - Хеопса и Хефрена. Смысл в этом скорее спортивно-символический: в них нет ни росписей, ни чего бы то ни было вещественного: по сути, вы меняете немаленькую сумму денег на то, чтобы, преодолев узкий каменный лаз, попасть в небольшую каменную камеру, где не было даже и мертвого постояльца: как известно, Хеопс в своей пирамиде так похоронен и не был: есть в этом что-то вызывающее, как, например, оплатить обед на пятьсот персон, не позвать на него гостей и не явиться самому. Внутрь пирамиды ведет наклонный узкий и невысокий лаз, в котором сделан деревянный пол с набитыми поперечинами: спускаться в него удобнее спиной вперед, а подниматься - наоборот. По нынешним временам посетителей там немного, а вот раньше в них регулярно возникали пробки из взволнованных и разгоряченных туристов - кроме того, там жарковато. В погребальной камере пирамиды Хефрена (почтительный хитрец построил себе мавзолей ниже отцовского, но на холмике, так что на вид выходит повыше) сохранилось торжествующее граффити первооткрывателя 1820-х годов: что-то вроде записи в листе использования архивной единицы.
Вокруг трех основных пирамид натыкано еще несколько небольших, где (не знаю, установленный это факт или гипотеза, проникшая в путеводители) хоронили цариц - куда более скромно, чем их царственных мужей. Метрах в трехстах, все также облепленный торговцами, гидами и верблюдами, покоится Сфинкс. Устав отказываться от предложений погарцевать на двугорбых, мы решили пройтись по пустыне, чтобы оглядеть весь комплекс с некоторого удаления, что оказалось на удивление просто: уже в полукилометре от бурлящей жизни вы оказываетесь в полном одиночестве, а вокруг полно весьма приятных холмов и холмиков, скудно поросших каким-то особенным ковылем - и с вершины каждого их них открывается совершенно открыточный вид. Лишь отсюда можно попробовать воспитать в себе тень того чувства, которое охватывало людей сто, двести, пятьсот или две тысячи лет назад. Так получается конвертировать мысль о расстоянии в перспективу времени: для Геродота, бывшего в этих местах двадцать пять веков назад, пирамиды казались уже седой древностью - эту мысль стоит обдумать, не торопясь.
Отраженным светом неторопливость древних проникает и в сегодняшний день. Лет двадцать назад правительство Египта затеяло грандиозный проект: построить в Гизе новый огромный национальный музей, чтобы перевезти туда экспонаты из старого, открытого еще в 1902 году. Сперва планировали открыть его в 2012-м, потом, как пишет романтическая Википедия, дело пошло не так из-за "революционного ветра перемен" (sic!), под шумок смета возросла вдвое, а открытие отодвинулось на десятилетие (пока он еще не достроен). В результате посетители старого, до сих пор функционирующего музея, поневоле наблюдают совершенно фантасмагорическую картину - весь музей совершенно как в четвертом действии "Вишневого сада" непрерывно пакуется: "В передней Епиходов увязывает ящик. За сценой в глубине гул. Это пришли прощаться мужики". То есть буквально: стоит огромный деревянный короб, больше всего похожий на гроб: в него хмурые египетские мужики укладывают какую-то каменную штуку; вокруг семенит административная Варя с блокнотиком. Несмотря на то, что некоторая часть залов закрыта, а изрядная часть экспонатов вывезена, даже оставшегося при самом быстром осмотре хватит на многие часы. Удивительно, насколько эти древние художники и ювелиры считали ничтожной обыденную жизнь, полагая ее лишь прелюдией к вечному загробному существованию. Лишь очень редко, в отдельных эпизодах они снисходили к тому, чтобы представить быт своих современников: в одной скульптурной группе человек мелет зерно, а в другой - готовит тесто, которое вот-вот попрет из квашни. Но центральная идея - совершенно подвижническая, ультрамонашеская: ежеминутно держать в голове главное посмертное испытание, когда наполненное грехами сердце будет положено на одну чашу весов, а на другое упадет перышко - и надо, чтобы перышко перевесило.
Жальче всего несчастные мумии: поскольку раскопано их было изрядно, они лежат группами в специальных витринах, по трое один над другим, как пассажиры второго класса в спальных вагонах европейских железных дорог: с одинаковым стоическим выражением на иссохших лицах, со сложенными крест-накрест руками, забинтованные в пропитанные смолами полоски ткани. Не знаю, как они представляли свое загробное существование, но уж точно не так: хотя египтяне твердо знали, что главное есть душа, для них происходящее с телом было небезразлично. Легкие, печень, желудок и кишечник раскладывались по специальным сосудам, чьи крышки выполнены были в форме голов четырех тотемных животных; прежнее же вместилище всего этого бальзамировалось. Сохранности мумии придавалось большое значение - и велика была бы их печаль, если бы они могли узнать, что их поневоле нетленные останки выставлены на потеху чужестранцам! Можно себе представить такой извив будущего, в котором удалось бы их отпеть по православному обряду, раз уж похоронить их по-человечески все равно не получится.
Другим - не вполне потрясением, но удивлением - была необыкновенная психологичность египетского портрета. Повидав в своей жизни немало всяких древностей, от южноамериканских (в музее Мадрида) до фигурок пермского звериного стиля (в собственном собрании) я поневоле считал, что первое отступление от схематизма изображения простейших эмоций начинается в Древней Греции - как бы не так! Оказывается, что египтяне еще задолго до этого умели передавать - тончайшими, почти незаметными деталями - малейшие оттенки движения души. Особенно это заметно в изображении процессий, где каждый следующий персонаж отличается от предыдущего не только чертами, но и выражением лиц.
Одухотворенная жизнь древнего Египта как-то болезненно контрастирует с современностью: по странному выверту судьбы наиболее зверовидные граждане приставлены там именно к охране древностей. Вообще это вечный (и не слишком благочестивый) вопрос - об, условно говоря, законности права наследства. В большей части современных культур наследное право в той или иной степени приватизировано мародерами: иногда довольно беззастенчиво (как доколумбово искусство), иногда дискусионно - непросто понять, до какой степени пастухи, гонявшие свои стада по развалинам Микен (успевшим покрыться за тысячелетия добротным защитным слоем) могут считаться легитимными наследниками Атрея и Менелая. Но в случае Египта нет и сомнений в отсутствии какой бы то ни было исторической связи, кроме сугубо географической - как если бы вселившиеся в Зимний дворец красноармейцы претендовали бы по этому случаю на сокровища дома Романовых (как, впрочем, и произошло). С другой стороны, к досужему туристу любая страна поневоле обращена не лучшей своей стороной - а на другой день нам выпала честь познакомиться с египтянином совсем другого рода.
Перед нами стояла непростая задача: с утра мы должны были выехать из гостиницы с тем, чтобы провести весь день в Саккаре и Джахуре, а вечером сесть на поезд, идущий на юг страны. Простое такси для этого не годилось, поскольку важно было иметь возможность бестрепетно оставлять баулы в багажнике. Поэтому я заказал через туристического агента машину с сопровождающим, который прибыл в точно назначенное время.
В детстве я слышал от кого-то из родительских гостей, что нет профессии более собачьей, чем профессия экскурсовода (позже выяснилось, что есть и не одна): нет ничего утомительнее и скучнее, чем повторять одно и то же перед специфической аудиторией. С другой стороны прилавка должен заметить, что и большая часть гидов, которых слышишь краем уха в музеях, тоже представляет собой своеобразный человеческий типаж - тем приятнее иногда убедиться в обратном. Наш новый знакомый обладал прекрасной русской речью, приобретенной им на факультете иностранных языков Каирского университета и энциклопедическими познаниями в египтологии. Как и принято в стране победившей революции, о событиях недавних дней он говорил более чем уклончиво, поглядывая на широкую спину шофера: "многие очень недовольны, но некоторые и довольны". Впрочем, Египет еще дешево отделался. Памятником народных волнений (если не считать чуть не тысячу убитых) осталось лишь необыкновенное количество полицейских и всяческих silovikov, наводняющих городские улицы, а также непрерывные досмотры и просвечивание сумок при входе в любое присутственное место (как в Израиле).
Если в Гизе от туристического потока прошлых лет еще остался небольшой ручеек, то до Саккары и Джахура не доезжает уже практически никто. Отсюда пошла египетская земля - здесь была построена самая первая пирамида, еще не привычной конической формы, а ступенчатая. Предание и наука связывает ее строительство с легендарным архитектором и мудрецом Имхотепом, впоследствии обожествленным: якобы сперва под его руководством для фараона Джосера была построена обычная усыпальница-мастаба традиционной прямоугольной формы. И вот, когда мастаба была уже готова, а фараон и не думал умирать, Имхотепа вдруг осенило. "Слушай, - сказал он фараону. - А давай сверху над твоей мастабой построим еще одну, а? Ты ведь не торопишься к Анубису?". На этом дело не закончилось - и в результате уже готовая пирамида насчитывает целых шесть этажей - и от нее оставался один шаг до формы, сделавшейся классической.
Шаг этот был сделан фараоном Снефуром, родоначальником 4-й династии (Джосер был предпоследним правителем 3-й). Здесь нужно сказать, что весь сегодняшний Египет беспрерывно строится - с любой высокой точки вы увидите, что окрестные дома практически не имеют крыш, по большей части заканчиваясь какими-то полуразрушенными стенами. Оказалось, что это - важный национальный обычай: каждый человек, заполучивший небольшой кусочек городской земли, начинает возводить на нем свой собственный дом. Построив первый этаж, он немедленно приступает ко второму, доделав второй - берется за третий, покуда сам живет на первом и сдает кому-нибудь квартиру на втором. Но иногда у него кончаются деньги - и тогда он останавливает стройку и ждет, пока они снова скопятся - и вновь берется за мастерок (так, отец нашего собеседника довел свой дом до шестого этажа и, судя по всему, останавливаться не собирался). Поэтому в рассказы о строительстве пирамид невольно проникают какие-то соседско-снисходительные нотки: говорят, что бедняга Снефур, увидев, под каким нелепым углом возводят стены его будущей пирамиды в Джахуре, пришел в горестное изумление. "Вы что это построили? Вы вообще нормальные?", - сказал он по-египетски. "Давайте заканчивайте это безобразие и делайте человеческую". В результате получилась так называемая "ломаная пирамида" - действительно странноватое сооружение. Мы залезли в нее. Страдавший клаустрофобией гид отказался, особенно предупредив: "как дойдете до нижней камеры - поворачивайте, там уже нечего смотреть". Пирамида оказалась удивительно глубокой: сначала больше двухсот ступенек вниз, после чего по витой лестнице (от подъема по которой нас тщетно пытались удержать) еще метров сорок вверх до огромной погребальной камеры. Весь ее потолок был усеян недовольно пищащими летучими мышами, наличие которых неоспоримо свидетельствует о том, что в камеру есть еще и отдельные вентиляционные ходы.
По соседству с "ломаной" находится другая, основная пирамида Снефура: она тоже открыта для посещения, но в нее мы уже не полезли, отправившись из Джахура в Саккару. Одно из любимых занятий приставленных к древностям аборигенов - по собственной воле и с неизвестной целью хаотично закрывать часть памятников, оставляя открытыми лишь некоторые из них. Один раз это произошло непосредственно при нас: заслышав шум автомобиля, музейный хранитель, путаясь в полах галабеи, помчался навешивать замок на вверенную ему мастабу, после чего с довольным видом направился к нам за бакшишом.
"Бакшиш" представляет собой краеугольный камень египетской жизни: это нечто среднее между взяткой, чаевыми и выражением признательности, которое с разной степенью решительности требуют с туриста при каждом удобном случае. Используется для этого особенное движение пальцев правой руки, иногда сопровождаемое соответствующей репликой, а иногда молчаливое. Бывает вымогательство довольно нахальное, когда бакшиш требует, например, вахтер, просто проверивший у вас билеты, а бывает минимально оправданное - когда вам разрешают фотографировать то, что формально снимать запрещено (речь не идет о воинской части, а только об экспонатах) или, как здесь, когда ради вас открывают якобы замкнутые двери. При этом бакшиш не всесилен: я пытался договориться, чтобы нам разрешили подняться на одну из пирамид (в начале ХХ века это было популярной и вполне легальной забавой), но не преуспел.
Кажется, по складу характера древние египтяне очень бы оценили всякие современные приспособления, облегчающие обыденную жизнь: судя по внутреннему устройству мастабы, они были крайне склонны к обстоятельной практичности. Тело помещалось в особенной погребальной камере, откуда душа должна была перейти по ту сторону бытия. Но беда в том, что душа после отделения от тела не помнит ничего о своем земном бытии, так что все внутреннее устройство мастабы посвящено тому, чтобы вернуть ей утраченные знания. Главный элемент этого устройства - ворота в загробный мир: они сделаны нарочито узкими, буквально 10-15 сантиметров, а в верхней их части укреплен специальный трогательный каменный валик - очевидно, чтобы душа, еще неловкая и неопытная, не стукнулась головой. Щель ворот окаймлена строчками иероглифов; другие иероглифы занимают все внутренние стены, исписанные от пола до потолка. Там перечислены основные вехи жизненного пути покойного, а также дан подробнейший реестр приношений и жертв, сопровождающих его в этом главном путешествии (сами товары были сложены в соседней комнате). Пышность мастабы и объем подношений сильно зависит от прижизненного статуса покойника, хотя, конечно, с подобным размахом хоронили только высших чиновников и членов царствующего дома. В Саккаре сохранилось несколько десятков мастаб, но доступ открыт лишь в несколько из них.
Зато за отдельную мзду (вполне официальную) открыт доступ в Серапеум - исполинское подземное сооружение, где в гигантских саркофагах хоронили мумифицированные тела священных быков. Когда эта система коридоров была обнаружена, саркофаги были уже несколько столетий как разграблены, но по монументальности и затраченному труду Серапеум сопоставим с пирамидой, только выкопанной в земле. Невозможно представить, каких трудов стоило его создание: в отличие от пирамид и мастаб мы не можем объяснить эти гомерические затраты средств и жизней воспаленным самолюбием фараона: отнюдь - это сугубо культовое сооружение. То есть пафос его созидания органически вытекает из каких-то свойств человеческого духа, перманентно ему присущих: в любом случае это не примитивная надежда на будущую ответную благосклонность божественного сонма. Кажется, состоит это чувство в отдаленном родстве со стремлением ко всякому рекорду и первопроходству (не оставляющим отдельных представителей человечества и доныне), но, приближаясь мысленно к его истокам, мы натыкаемся на какую-то плюшевую стену: не имея возможности понять даже своего современника, куда там пытаться осознать мотивы древних.
Обойдя все, что было можно и перекусив в местном ресторане, мы отправились на вокзал. Каирское дорожное движение славится своей непредсказуемостью, так что выезжать приходится с большим запасом - и, естественно, все традиционные пробки как назло рассосались. Главный вокзал Каира представляет собой настолько витиеватый лабиринт, что в нем порой путаются даже сами машинисты; для поездов, идущих на юг, гораздо удобнее сравнительно небольшая станция в Гизе. Гид довел нас до здешнего кафе и был таков: мы же погрузились в стихию египетской железнодорожной жизни. Несмотря на то, что туризм всегда был важной статьей местного дохода, государство делает все, чтобы держать иностранцев внутри определенных локусов: в частности, им (нам) запрещено ездить в большинстве поездов, не благословляется садиться в маршрутки etc. Из всего общественного транспорта мы успели попользоваться только метрополитеном, который по логистике больше всего похож на токийский: здесь тоже цена билета зависит от маршрута и ровно так же нужно, просунув билетик в турникет, потом его выхватить и взять с собой - иначе не выпустят. В случае с поездами это может быть и оправдано: те, которые успели пройти перед нашим, выглядят как теплушки эпохи гражданской войны: густо набитые, с незакрывающимися дверями и весьма, весьма замызганные. При этом, естественно, ни одной надписи на английском на вокзале нет: буквы арабского алфавита я кое-как выучил, так что названия разобрать в принципе мог, но, конечно, не на слух. Впрочем, официальные лица нас не оставляли: примерно раз в полчаса приходил какой-нибудь человек в пышной полувоенной форме и проверял у нас билеты. Один из них в результате и проводил нас к нужному вагону, убедившись, что мы в него влезли и, вероятно, вздохнув с облегчением.

== окончание ==

Сохранено