Пророк и Философ

diak-kuraev — 06.10.2015 (эти тексты привожу для того, чтобы яснее стала моя позиция, которую изложу чуть позже)

Вопросу о границе, различающей внефилософский мир мифа и гнозиса от мира собственно философии, немало внимания уделил ведущий российский востоковед В. К. Шохин. Вот краткий реферат его размышления над этой темой

(Тексты:
Шохин В. К. История индийской философии. Первые философы Индии. Программа курса. М.. Университете Российской Академии образования. 1995
Шохин В. К. Брахманистская философия. Начальный и реннеклассический периоды. М., 1994.
Шохин В. К. Дж. Сантаяна и индийская философия. // Вопросы философии. 1992, № 4, с. 123.
Шохин В. К. Ф. И. Щербатской и его компаративистская философия. М., 1998, с. 212.
Шохин В. К. Индийская философия. Шраманский период. Спб., 2007.
Шохин В.К. Выступление на «круглом столе»: Проблема «Восток и Запад» в истории философии и единство мирового историко-философского процесса // Философские науки. 1988, № 7):

«Кто были первые индийские философы – «махатмы», тайно руководившие духовной эволюцией человечества из мифической Шамбалы, йоги с птичьими гнездами на голове, отрешенно медитировавшие у подножия Гималаев, или первые теоретики, уже дискутировавшие проблемы познания, бытия и ценностей человеческого существования, как и первые греческие философы? Ответ однозначен и может быть связан только с последним способом решения этого вопроса. Однако он требует разрушения той мифологической картины индийской философии, которая неизбежно складывается в сознании любого непосвященного при обильной инфильтрации в это сознание стереотипов псевдоэзотерической печатной продукции «Международного центра Рерихов» и прочих притязательных, но малобразованных восточных и местных гуру…
Автор настаивает на достаточно простой истине о том, что понятия «индийская философия» и «философия» соотносятся как вид и род. Вследствие этого подхода расхожее представление о том, что «индийская философия» соответствует не столько философии как таковой, сколько особому «жизненному пути», ведущему к «интегральному познанию» теософских истин, представляется автору не менее логически сомнительным, чем, скажем, идея о том, что один из прямоугольников может быть круглым…
Автор следует рекомендации неоплатоника Ямвлиха, требовавшего четкого разграничения философии и теургии (букв. «богодействие»)…
Греки считали, что философ в отличие от божества еще не обладает истиной, но только стремится к ней. Соответственно, те, кто не только обладает полнотой истины, но могут быть уже «друзьями человечества», не суть философы, но персонажи мифологии. Поэтому, категорически утверждая, что первые философы Индии были философами, мы сразу дистанциируемся от агни-йоги, трансцендентальной медитации, «русского тантризма» и прочих псевдовосточных обществ, проповедущих то, что можно обозначить словосочетанием «теософия для толпы»...
Генезис брахманистской философии почти точно совпадает с генезисом философии греческой, отставая, видимо, не более чем на одно поколение. Свидетельства античной доксографии позволяют считать, что первым заметным теоретиком, у которого вполне различимы элементы диалектической аргументации, был Ксенофан (ум. ок. 470 г. до н.э.) … И в Греции исследование суждений восходит к реальным диспутам. Определенное различие можно видеть только в том, что эллинские дискуссии были связаны с более абстрактными, «академическими» проблемами, тогда как индийские проходили в обстановке конфронтации конфессий, религиозных «диссидентов» и традиционалистов…
Начало индийский философии ищут в гимнах Ригведы и Атхарваведы, следовательно, хронологически оно приходится на рубеж II и I тысячелетий до н.э., и индийская философия оказывается, как то и подобает философии восточной, примерно пятью веками древнее греческой. Но обнаруживают ли те ведийские гимны, которые включаются в антологии индийской философии, хотя бы отдаленные признаки теоретической рефлексии над проблемами и понятиями познания, бытия и целей и ценностей человеческого существования? Ответ может быть только отрицательным…
Темы ведийских риши не содержат в себе ничего уникального: главная из них соответствует мировому космогоническому мифу о появлении многообразия вещей из Мирового Первовещества путем его дифференциации…
Да и сама форма вопросов-загадок находит параллели в вопросах задаваемых в иранской «Ясне», в космогонических загадках удмуртов, в словесных испытаниях на состязаниях американских индейцев (потлач) и даже в целом классе сказок мирового фольклора...
Если начало философии соответствует мифологическому мышлению, то может ли она в целом серьезно отличаться от мифа? Что, далее, заставляет открывать историко-философский курс именно индийской философией, а не месоамериканским, древнемалийским или удмуртским материалом? Наконец, можно ли тогда вообще в историю философии что-либо не включать? …
Упанишады это не философия, ибо их персонажам бессмысленно задавать вопросы; все изрекаемое ими воспринимается слушателями как абсолютно бесспорная истина, а к своим выводом они приходят в результате некоего видения или откровения, недоступного профанам. Но зарождается культура диспута и вместе с ней культура философской рефлексии. Философ – тот, кто полемизирует с противником располагающим такими как и он сами источниками познания и ориентируется на аудиторию, которая согласна принять его точку зрения лишь в случае, если она будет содержать опровержение не только действительных, но даже потенциальных контраргументов любого оппонента…
Знания реальной научной индологии исключали интерпретацию реальной индийской философии как поэтической грезы, игнорирую¬щей профессионально-научную выучку и искусство рационального поведения. Подобно подавляющему большинству идеализаторов индийской философии, Сантаяна не знал, что в самой Индии под философией понимались вовсе не грезы, но как раз последовательнейшим образом формализованная алгоритмизация правил критиче¬ского исследования суждений и классификационного анализа понятий онтологи¬ческого, эпистемологического и аксиологического предметного круга. При этом здесь находилось место и для дискуссии о структуре природного мира, и для систематизации рационального поведения в мире социальном. Потому то, к чему апеллировал американский философ (подобно, на сей раз, большинству его евро¬пейских и заокеанских коллег), можно охарактеризовать скорее как лишь тот однозначно дофилософский гносис, который обеспечивал реальной индийской фи¬лософии как особого рода теоретической рефлексии лишь поле ее функциони¬рования: и общую культурно-историческую заданность ее интересов.
Так, авторитетнейший философ школы ньяя Ватсьяяна (IV—V вв.) в своем комментарии на "Ньяя-сутры" прямо ставит вопрос о тех дифференциальных признаках, которые отделяют его дисциплину знания от таких дидактических текстов, содержащих "только учение о высшем Атмане", как Упанишады. О том, какие требования предъявлялись к философскому тексту, претендующему на то, чтобы быть авторитетным для знатоков, свидетельствует хотя бы следующий их перечень, представленный в комментарии на "Санкхья-карику" (V в.) под названием "Юктидипика" (VII—VIII вв.): такой текст должен со¬держать свод кратких нормативных афоризмов (sutra), дискуссию о корректных источниках знания (pramana), дискуссию о "частях" предмета (avayava), положение, описывающее общие компоненты системы «в полноте» (anyunata), дискуссию по поводу "Сомнений", связанных c общими принципами системы (samsaya), дискуссию о специальных технических проблемах (nirnaya), краткие дефиниции (uddesa), более развернутые дефиниции (nirdesa), дискуссию о базовых принципах в "последовательном порядке" (anukrama), дискуссию о технической тер-минологии (samjna), дискуссию в связи с практическим результатом дайной философской системы (upadesa). Следует отметить, что эти нормативы соответствовали реальностям индийского профессионального философствования.
По определению “Артхашастры” (I-II вв.) философия – это наука, в которой осуществляется “исследование посредством аргументации”…
Уддалака (Чхандогья-упанишада, 6) приходит к своей истине через особое, ему лишь присущее «видение» природы вещей и требует принять свое «откровение» на веру («Верь этому, дорогой»). Удаллаке даже в голову не приходит доказывать свою точку зрения или опровергать альтернативные («устранив» мнение «некоторых», видящих происхождение сущего в несущем, но без затруднений переходит к мифу о том, как Сущее решило себя размножить)… Но с зарождением собственно философской мысли те же вопросы в «Брахма-сутре» обсуждаются уже совершенно иначе. Здесь Бадараяна доказывает свое положение посредством опровержения оппонентов, поскольку может считаться правым только в том случае, если обоснована невозможность отстаивать их контртезис. Таким образом, будучи сходными с точки зрения о чем, риши упанишад и философы веданты полностью разнятся с точки зрения как…

Философия как теоретическое исследование мировоззренческой проблематики посредством применения к ней указанных выше рефлективных процедур, предполагает также наличие и определенной культурной ситуации.
Необходимым “минимумом” этой ситуации следует считать наличие в культуре поляризации мнений, дискуссий, “партий”, pro и contra. Критическое исследование мировоззренческих суждений предполагает обоснование и логическую аргументацию, которая вне дискуссии немыслима, ибо эта аргументация оппонента немотивирована (индийского риши Уддалаку и “греческого риши” Мусея никто не подвергал экзамену и не требовал от них доказательств их “положений” и им и не надо было обращаться к аргументации).
Философия оказывается возможной, когда опыт дискуссий предфилософского этапа распространяется на мировоззренческие проблемы.
Первые философы Индии – это странствующие диспутанты, ищущие любой возможности “сразиться” друг с другом, участники словесных турниров, победы на которых присваивают арбитражные комиссии “экспертов”…
Полемическая стихия греческого философствования имеет и гораздо более глубокие корни. Само слово problema буквально означает нечто, с помощью чего некто хочет защитить себя как щитом и нечто, что он может бросить в своего противника…
В Китае же философия как способ теоретической деятельности оставалась в «непроявленной форме» ввиду официального запрета на диспуты и дискуссии…
Я “ограничиваю” поле философии, как было уже отмечено, не с точки зрения о чем, но с точки зрения как. “Смысложизненные” вопросы могут исследоваться средствами философского дискурса, а могут просто переживаться на художественном уровне».
Несколько расходясь в оценке, по сути с Шохиным соглашается буддолог Лысенко:
«Мысль о том, что философия как рационалистический дискурс возникла в Индии благодаря полемике, разделяемая и автором данного обзора, все больше утверждается в нашей историко-философской литературе по Индии. Однако порождаемые ею ассоциации с возникновением греческой философии из агона не следует распространять и на роль философского знания в Индии. Если в Греции занятия философией были вполне самоценным предприятием, то в Индии они служили сотериологическим целям. Высшие умственные способности, интеллект, разум никогад не окружались в Индии таким ореолом почтения, как в Греции или Западной Европе, начиная с нового времени. По убеждению индийцев, рациональная мысль не способна создать ничего абсолютного, ее сфера - относительное и конечное, и это все, что она может сказать о тайнах бытия. Разум – лишь инструмент, а инструмент по самой своей природе относителен - он может быть более или менее удобным, но всегда зависит от того, кто его использует, как и для чего. Поэтому знания рационального типа считались в Индии менее ценными, чем знание внерациональное и сверхчувственное, получаемое с помощью йоги и медитации» (Лысенко В. Г. Компаративная философия в России // Сравнительная философия. М., 2000, с. 163 (Первая публикация: Вопросы философии. 1992, № 9, с. 155)).

На греческом материале – точнее, на материале исследования греческого «агона» (состязания) - к таким же выводам об отличии философии от до-теоретических форм «гносиса» (т.е знания, полученного вне-дискурсивным путем) пришел А. И. Зайцев (Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней Греции XVIII-V вв. до н.э.. Ленинград, 1985).
Те же родовые черты философии выделяет и С. Аверинцев: «Что это был за рационализм? От всех предшествовавших ему состоя¬ний мысли и форм познания его резко отделяло наличие методической рефлексии, обращенной, во-первых, на самое мысль, во-вторых, на ино¬бытие мысли в слове. Рефлексия, обращенная на мысль, дала открытие гносеологической проблемы и кодификацию правил логики; рефлексия, обращенная на слово, дала открытие проблемы «критики языка» и кодификацию правил риторики и поэтики. Одно связано с другим: не случайно Аристотель, великий логик, написал также «Поэтику» и три книги «Риторики», и недаром древнеиндийская мысль, дошедшая до гносеологической проблемы, создала также теорию слова, между тем как на пространствах, разделяющих географически Индию и Грецию а явив¬шихся ареной древних цивилизации, не было ни первого, ни второго. Итак, мы вправе назвать рационализм, унаследованный средневековьем от античности, логико-риторическим. Далее, разрабатываемая им логика есть прежде всего техника силлогизма, т. е, дедукции — иерархического движения сверху вниз, при котором общее мыслится первичным по от¬ношению к частному. Итак, мы вправе назвать этот рационализм также и дедуктивным» .
Итак, для философии характерно не только «что», но и «как»: не только и не столько предметное поле рассмотрения делает некий текст философским, сколько метод этого рассмотрения.
Философия вообще начинается с полемики с мифом. У до-философского мифа и первых философских систем почти нет различий в том, о чем они говорят (и, пожалуй, даже в выводах, к которым они приходят). Различие – в способе продумывания и проговаривания. Это различие быстро приводит к выявлению собственно философского проблемного поля, к постановке гносеологических и методологических проблем. Итоговая дефиниция может быть такой: философия – «логико-дискурсивная деятельность, обращенная на мировоззренческую проблематику и реализующаяся в контравертивной аргументации» (Аверинцев С. С. Два рождения европейского рационализма // Вопросы философии. 1989, № 3, с. 10-11).
Поэтому для историков науки философия начинается с апорий Зенона: у него первого «нет ни заключений по аналогии, столь типичных для мыслителей милетской школы, ни красочной метафорики Гераклита. Рассуждения Зенона, изложенные точной и ясной прозой, являются первым в истории примером чисто логических доказательств» (Рожанский И. Д. Ранняя греческая философия // Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989, ч.1, с. 27.).
Если более ранние мудрецы утверждают и прорицают, то Зенон – говорит на языке аргументов.
В «пророческой» проповеди нельзя найти некий тезис, который, подвергаясь воздействию философской рефлексии, постепенно и логично раскрывает свое смысловое содержание. Эти тексты не столько исходят из одной посылки, сколько ведут к одному и тому же итогу: к необходимости всецелого послушания Говорящему. Но итог этот изначально дан и продекларирован; он просто повторяется вновь и вновь.
Между «гнозисом» и его философской рефлексией не обязательно должны пролегать столетия. Пример того, как в одном человеке совмещалось медиумическое переживание «откровения» с последующим философским осмыслением своего опыта дает Владимир Соловьев. Он также владел «автоматическим письмом». У него также были видения и голоса.
Но публиковал он не мистические «исходники», а рационально-философскую обработку своего опыта. Поэтому он – философ.
Как справедливо заметил В. К. Шохин, говоря о гностицизме: “внефилософскому, в своей сущности, феномену гнозиса не противоречит, конечно, то обстоятельство, что в гностических текстах может утилизироваться и философский материал, по типологии вполне ему внешний, но этот материал начинает жить здесь по законам “другой страны”” (Шохин В. К. Брахманистская философия. Начальный и реннеклассический периоды. — М., 1994, с. 316)...

Одна из важнейших задач философии состоит в том, чтобы помочь исследователю осознать методологию его мышления и поиска. Критерий профессиональной состоятельности человека в том, что подлинный специалист всегда знает границы своей компетентности. Он знает, где границы применимости его метода. Он знает пределы своего знания и, соответственно, отличает от них запредельные пространства своей веры.
Христианская теология (не каждый верующий, а именно профессиональный теолог) умеет различать, что в ее суждениях научно доказуемо, а что является предметом веры. Христианство, несомненно, есть вера. Это не научный образ познания мира, но действительно религиозный. Однако ряд областей богословия является вполне научным. Например, методы сбора материала и его интерпретации (герменевтики), способы доказательства и опровержения, которыми пользуется историк церкви или специалист по патристике, вполне идентичны методам работы светских ученых.

О стремящемся всё «синтезировать» эзотерике «психиатр заявил бы, что люди с неустойчивой психикой, которые, как правило, и занимаются такого рода построениями, не в состоянии контролировать границы истинности своих теорий» (Копылов Г. Г. Эзотерика, наука, экстрасенсорика // Дискурсы эзотерики. Философский анализ. М., 2001, с. 58).

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив