Пропапу

tatiana_gubina — 04.05.2015 Почему так получилось, что в книжке «Кузя, Мишка, Верочка и другие ничейные дети» папа из «Верочки» предстаёт героем почти безупречным, во всяком случае, вызывающим однозначно позитивный отклик, а в истории, которая сначала шла под названием «Началось», и затем - «Живём вместе», этот же папа — субъект малоприятный, его поведение вызывает недоумение, и чувства в отношении его поступков возникают не самые, мягко говоря, доброжелательные?

Это вопрос мне уже задавали раз не помню сколько. Почему так получается? Что произошло? Не разобралась ли я в нём сразу, и сама раньше видела в нём «светлого героя»? Или же я, всё про него «понимая», скрыла от читателей эту сторону.... но тогда возникает справедливый вопрос — зачем бы это... Ниже я попыталась сформулировать — почему получилось именно так, и что за этим стояло.

Я могла бы начать с того, что «Верочка» - это всё же «литературное произведение». Да, безусловно, основанное на реальных событиях, но я не раз упоминала, что, придерживаясь основы и в изложении фактов жизни, и в передаче многих пережитых мной тогда чувств, я всё же — что-то обобщала, что-то меняла в деталях, что-то осторожно «обходила». Да и Аня, главная героиня повести — это не совсем я... А то, что я пишу сейчас, «Живём вместе» — это фактически дневник, хотя и «удалённый во времени», и тут у меня нет никаких иных соображений, кроме того, чтобы передать свою реальность максимально достоверно. Но, при всей очевидности этой мысли, она не даёт ответа на главный вопрос — так что там с папой и моим восприятием этого самого папы? Видела ли я его тогда таким же, как сейчас?

Итак, вернусь туда, на 11 лет назад. 2004 г. Пока мы с будущим папой только начинаем общаться, а "Верочка" будет написана в 2008 г.

Ну как... Есть человек, и он взял в свою семью моего ребёнка. Понятное дело, что ни по каким «логическим» параметрам этот ребёнок моим не был, но чувствовала я именно так. Причём, это же не было — ну не эта семья, так другие бы нашлись. Самое смешное, что сейчас, глядя на ту ситуацию, я понимаю, что наверняка нашлись бы. Но тогда я переживала всё это как катастрофу, мне казалось, что вот-вот пропасть под ногами разверзнется... И девочка попадёт в «дурку». И я ничего не могу сделать. И никаких других «кандидатов» нет. И я сама не могу забрать её к себе. И он, этот человек, принял вот этого ребёнка, за которого у меня болит сердце и переворачивается душа. Я испытывала к нему реальную, огромную благодарность.

Не то чтобы я «не видела» какие-то его черты, которые потом, позже, послужили причиной откровенной неприязни. Конечно, видела. С самого начала нашего знакомства меня многое задевало и царапало. А кое-что иногда и оскорбляло. Но я отбрасывала всё это. Он был — спасителем моего ребёнка, и я попросту настроилась на то, чтобы воспринимать только хорошее.

Ребёнка принял? Принял. Причём с радостью принял. Хотели люди «маленькую девочку с бантиками и чтобы 1 сентября в школу повести за ручку», и получили эту самую девочку, и через два года в школу поведут, и рады, и счастливы, и ребёнок в семье. Заботятся там о ней? Заботятся, конечно. Купили ей всё что надо. Кормят-одевают. Гулять водят, занимаются с ней чем-то. Возят, в конце концов, к психологам в службу поддержки. И вот я буду судить, какой он там «не такой»...

Нет, что касается меня лично, то он мне не просто не нравился. В обычной жизни, без «фактора приёмных детей», я бы близко к нему подошла, и к себе бы не подпустила. Да и негде нам было бы «пересечься», если бы не детский дом. Мы были разные, из разных миров, абсолютно чуждые друг другу люди. Но - сознательно и планомерно я настраивала себя на то, чтобы видеть в нём только хорошее. В нём, в его семье, в их доме.

Криклив, по каждому мелкому поводу в бутылку лезет? Ну и что, у всех разные характеры. Невозможно его убедить в чём-то? Ну так это, может, и хорошо, будет добиваться своего, и для ребёнка тоже. Не умеют они девочку успокаивать, «разносит» её то и дело? Ну, в конце концов, а разве были другие варианты? Дома у них не очень чисто, чай в грязные чашки наливают, ложки, чтобы сахар размешать, из раковины вытаскивают? Ну так если бы чистая посуда была залогом гармонии в семье, так счастливых семей было бы на порядки больше...

Мне не понравился их дом. Старый, двухэтажный, подгнивший, с двумя грязными тёмными подъездами... Ну тут уж люди совсем ни при чём, куда судьба привела, там и живут... «Установка на позитив» делала своё дело — я рассказывала мужу, какой у них «романтичный» деревянный домик, такой «в старом стиле», ну совсем как дача, среди деревьев, ну подумаешь, что там ещё сколько-то квартир, всё равно же — на лоне природы! Приехав как-то со мной туда в гости, муж был в шоке — ты, мол, это называла «романтичным старым домиком»? Я спорила — ну это же как посмотреть...

Мужу, видимо, тоже хотелось видеть позитив в происходящем, поскольку он, как я предполагала, отчасти испытывал чувство вины, и он сказал - «Какой диван они ей купили!» Диван действительно отличался от прочего убранства квартиры. Во всём можно увидеть хорошее, если захочешь. Не всегда это нужно, и не всегда это идёт на пользу... но если есть желание — хорошее увидишь во всём. Вопреки себе, но увидишь.

Я сказала себе — я должна испытывать позитив по отношению к этому человеку. И я этот позитив испытывала. Если я могла, я позитив видела. Просто смотрела на хорошую сторону происходящего, сознательно жмурясь на плохую, и всё. Если же «хорошей стороны» в чём-то не находилось, я говорила себе — ну ведь другого выбора не было. Никто, кроме этого человека, ребёнка спасать не торопился. Значит, надо довольствоваться тем, что есть. И, опять-таки, видеть в этом хорошее.

Да, были моменты, которые норовили «перешибить» эту мою «суперпозитивную» установку. Что-то задевало меня, когда я наблюдала их жизнь. Что-то напрягало меня непосредственно в наших отношениях. Но я говорила себе — ну и что, так ведь бывает. Если это не помогало, я говорила себе — ну ведь другого выбора не было. Если и это не помогало, я говорила себе — это я дрянная сволочь, сама ребёнка взять не смогла, а других норовишь судить.

Должна признаться, что и это не всегда помогало. Я спустила на него «собаку», когда узнала, что на время болезни жены он «устроил» ребёнка в детский дом. Сорвалась, до сих пор помню. Орала в телефонную трубку. В ответ услышала - «Вы же психолог, вы не должны вообще кричать на людей». Разбила телефон. Как-то он на меня «собаку спустил». Позвонил — едем в Москву, то-сё, а можно мы у вас переночуем, а то негде. Суббота, обломали семейные планы, все уехали без меня, я героя жду. Приехали, чай накрыла, девочки попили-поели, пошли играть, он сидит — я говорит, потом. Оказалось, человек есть не стал — ждал, когда стол накроют, большой, обильный, гости же в доме! Он мне потом, тоже по телефону, всё объяснил, кто я такая, гостей принять не умею. Громко орал, помнится, благо не психолог, и значит, можно. Сижу потом и думаю, как теперь быть. Звонить-извиняться-кланяться? Ну я ж человек, у меня ж предел-то есть... А ребёнка-то не увижу, да? Благо, ему жена потом, когда прознала о такой коллизии, мозг, видимо, вправила — сам звонил, не извинялся, но кланялся вполне отчётливо, умильно так разговаривал... А я что — я позитив чувствовать должна. Я его и чувствовала. Эдак поднажмёшь немного на свою эмоционально-волевую сферу, и убираешь то, что мешает.

А потом наступил 2008 год, и я принялась «Верочку» писать. До этого я уже написала восемь других историй про детей из детского дома. А ещё до этого — небольшую книжку — руководство для будущих приёмных родителей. Собственно, этим мой «литературный» опыт в целом и ограничивался. И я столкнулась с тем, что какие-то вещи я не умею передать письменным словом. Ну просто мастерства не хватает. Потому что есть то, что «само пишется», это да, без этого вообще никак, и это, конечно, правишь, и подбираешь слово получше, и над фразой иногда зависаешь — как бы это поудачнее выразить... Но есть ещё и другое. Передать сложные, неоднозначные вещи так, чтобы они не стали «одиночным выкриком», ни к чему не привязанным, чтобы они как-то гармонично улеглись в общую ткань повествования, встроились в ритм и в замысел... Тогда я этого не могла. Удержаться на балансе, пытаясь словами выразить то, что для меня самой было очень неоднозначно. Чему я сама не всегда находила объяснение, оправдание,  сама не очень понимала смысла... А может быть, не в словах было дело, а в том, что не было этого баланса внутри меня, и я и в жизни не умела пройти по лезвию ножа и не свалиться в ту или другую сторону...

Собственно, «Верочку» я писала как историю из жизни. Целью моей было — зафиксировать ряд событий, которые я наблюдала, и в которых сама участвовала в той или иной степени. Чувства, которые я сама переживала по ходу дела, шли как бы «в дополнение», как неотъемлемая часть событий, но всё же — не основная. Иногда мне и хотелось, и даже моглось сказать чуть больше, но я понимала, что копнуть-то я копну, но вот назад вывести, из этой глубины, не факт что смогу. В этом смысле «Живём вместе» - штука совершенно иная. Тут я пишу «историю отношений», или даже - «историю чувств». Моих чувств, которые возникали, развивались, к чему-то вели. Моего отношения к девочке, к себе, к событиям жизни. Всё это уложено в некий «сюжет» - тот, который задала жизнь, но события здесь — только русло, в котором течёт этот эмоциональный поток. Теперь есть баланс. Теперь я умею сказать о сложном , и даже неоднозначном для самой себя...

Были ещё кое-какие вещи, о которых я в «Верочке» не написала. Например, я сознательно исключила линию взаимодействия с «нашим» социальным работником, за которой девочка была «закреплена». Сделала я это из соображений лояльности по отношению к руководству детского дома. Незадолго до написания «Верочки» я из детского дома уволилась, но не считала себя вправе обнародовать кое-какие моменты. В сущности, ничего «ужасного» там не было, коллектив в целом был прекрасный, люди работали замечательные, но вот попалась же одна... и «нам» досталась... Отношения у нас с ней складывались жёстко, и парочка «горячих» эпизодов в повествовании ей пришлась бы вполне по заслугам, но... Но моя бывшая директор, человек, к которому я всегда относилась трепетно и с уважением, тогда и так с трудом удерживала этот проект семейного устройства, и я не могла «подбросить дровишек» в этот костёр, как бы меня ни разбирало...

Кое-что я в повествовании «проскочила», потому что понимала, что эту «грядку» вообще лучше не трогать — не потяну не то что словесно, а вообще никак не потяну. Дело в том, что тогда, когда я маленькую, пятилетнюю Верочку пыталась «втянуть» в нашу семью, муж от меня таки ушёл. Не так вот прямо, ушёл-ушёл, не с вещами, уехал к другу ночевать, когда понял, что я ребёнка назад в детский дом после выходных не вернула. И вопрос поставил ребром, классически, или она — или я. Ну, тут как - «тебя я знаю много лет, а этого кота вижу впервые в жизни» (с). Я до сих пор неоднозначно к этому отношусь. С одной стороны, я-то первая «продавила», не получив от него душевного согласия, сделала так, как сама хотела, понимая, что делаю ему — поперёк всего, фактически — ломаю жизнь. И как бы я сама повела себя в такой ситуации? Если бы мне вот так вот «впёрли» чужого ребёнка? Смирилась бы и жила бы «в смирении и принятии неизбежного»? С другой стороны, ну мужик же...

«К её огромной радости, Кирилл согласился» - за этой фразой из «Верочки» стояло следующее. Осознав происходящее и обдумав всё сколько могла, я пригласила мужа «на переговоры», каковые и прошли в далеко не дружественной обстановке взаимного непонимания. Но поскольку мы оба всегда были людьми не чуждыми здравого смысла, то соглашение было достигнуто. Это была не просто «договорённость», это была жёсткая сделка. Он терпит ровно месяц. Через месяц девочка должна уйти. Я приняла условие.

Тогда, семь лет назад, я не смогла бы написать об этом даже близко. Вроде «по сюжету» не обойдёшь, но сказать как есть — ну никакой возможности, внутренней, эмоциональной. Какой там баланс — провал, пропасть... Теперь я по-другому это и внутренне ощущаю, и думаю про это по-другому. Мы говорили про это с мужем — в разные периоды жизни по-разному, но - говорили. В любом случае, «Верочка» написана — тогда. Я сейчас перечитала кое-какие эпизоды, и подумала, что она хорошо написана. Так, как это было возможно...

Ну и, наконец, помимо «торжествующего позитива», который я сама себе навязала, и «владения словом и балансом», которого мне не хватало, был ещё третий аспект, повлиявший на то, что вошло и что не вошло в повествование.

Не владея достаточно «письменными» уменьями, я тем не менее интуитивно понимала, что если вводишь в повествование некий «фактор», то он в результате должен иметь хоть какой-то, но исход. Во что-то «вылиться», как-то разрешиться, к чему-то привести. То самое «ружьё», которое обязательно должно выстрелить. Не знаешь ничего про этот выстрел — не упоминай ружьё. Это я снова «к папе» возвращаюсь. В жизни их семьи было много моментов, которые мне не нравились. Было то, что искренне огорчало. Что-то тревожило — как оно обернётся в будущем. И я волновалась за это будущее. Но, в свете упомянутой выше «позитивной установки», я запрещала себе думать о плохом. И не просто запрещала - я изо всех сил, от всей души надеялась на то, что всё будет хорошо. В конце концов, все живут по-разному. И кто я такая, чтобы судить людей и предполагать, что они с чем-то не справятся?

У меня были тревоги, да. Но я не понимала, как о них сказать в этой истории так, чтобы не просто «подвесить», но как-то к ним отнестись. На самом деле, я просто этого не знала, для самой себя — как мне относиться к своим тревогам. И я не стала о них писать, вообще. В конце концов, сказала я себе, это история жизни, которая продолжается. История, основанная на реальных событиях. События описаны реально? Вполне. История достоверная? Да. Ну так и не надо ничего усложнять. Это просто хорошая история, и люди, в ней описанные, реально сделали много хорошего. Пусть так всё и будет.

На самом деле, случился ещё один момент. Что-то всё-таки царапало, и я никак не могла написать последнюю часть. Всё сомневалась, стоит ли упоминать неоднозначное.... Стоит ли что-то подвесить... Хоть как-то о чём-то упомянуть... Я три месяца не могла приступить к последней, окончательной части. Наконец, решилась — скажу, что у семьи есть трудности. Скажу, что трудности есть у всех. И о том, что я очень надеюсь на то, что всё будет хорошо, тоже скажу. Я помню, как я включила компьютер и открыла файл... Именно в этот момент позвонил папа и сказал, что его жена умерла. Файл был отложен.

Когда всё как-то утряслось, я вернулась к тексту. И поняла, что теперь вообще не знаю, что тут написать и чем заканчивать историю. Я не могла написать о её смерти в этом тексте. Я почти оборвала повествование, и — да, я закончила на одном позитиве. Понимая, что, возможно, с этого места начнётся какая-то другая история. Но думать об этом я тогда не могла.

А потом произошло следующее. Какое-то время я продолжала общаться с папой в той, «позитивной установке». И чем больше и теснее я с ним общалась, тем хуже мне становилось. Вернее, не столько с ним, сколько с девочкой. Теперь проблемы не просто «где-то там отзванивали» и тревожили, теперь они разворачивались перед моими глазами во всей «красе». Я видела, что многое — плохо. Что идея «каждый живёт как может» не оправдывает себя в случае, когда ребёнку реально нужно что-то большее, чем просто покормили-погуляли-проверили уроки. Что если я не хочу видеть проблем папы, то он-то не хочет видеть проблем ребёнка. Может быть, тоже потому, что попросту не знает, что с ними делать. И что подобная «стратегия», похоже, до добра не доводит.

Собственно, папа перестал быть для меня «героем и спасителем ребёнка», каковым я его искренне продолжала числить годами, не смотря на все наши конфликты, не смотря на свою собственную неприязнь, вообще несмотря ни на что. И я попросту перестала считать себя «должной» относиться к нему в сугубом позитиве. Более того, я, мягко говоря, не хвалила себя за то, что сама отсекала для себя часть реальности во имя «идеи». Теперь, когда я пишу «Живём вместе», я передаю ровно те ощущения, которые я испытывала по ходу жизни. Не больше, не меньше. У меня нет «негативной установки». Если я видела в его действиях хорошее, я это фиксирую. Даже если я предполагала в нём хорошие намерения, я стараюсь это фиксировать. Что есть, то есть.

Ну и самое последнее. Я понимаю «разочарованных читателей». Тех, кто, прочтя «Верочку», восхитился героем, и испытал все хорошие чувства, а потом оказалось, что всё было не совсем так, или совсем не так, и что, получается, обман? Я понимаю, что с точки зрения «законов жанра», герой должен остаться героем, и коль уж назван дАртаньяном, так пусть им и остаётся.

Сказать я на это могу только одно. Я сама поняла это не так давно. Те чувства, которые испытываешь, будь они хорошие или плохие, и есть — настоящее. Не «чьи-то чувства где-то там», описанные в книжке или увиденные в жизни, а свои, у себя внутри. Нет на свете ничего «настоящее». Если вы, читая про папу, испытали что-то хорошее, так оно — ваше. Чувства могут изменяться, тоже по-настоящему. Но они, чувства наши... как бы это сказать... Они — не цель. Они просто подсказывают нам, что происходит. Если их слушать, они помогут «держать цель». Но это я, похоже, уже о чём-то другом...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив