Прочитанное — 7

Ниал Фергюсон, «Империя. Чем современный мир обязан Британии»
(2003)
Город, где я живу, на каждом шагу напоминает об имперском прошлом.
С левого берега Мёрси открывается роскошный вид: тут и помпезное
здание ливерпульского порта, и исполинский табачный склад, и
бесчисленные доки — сегодня, впрочем, большей частью заброшенные и
перестраиваемые. Гуляя по Ливерпулю, наткнешься и на китайский
квартал, и на «хлопковую биржу», и даже на «West Africa House».
Гордятся ли всем этим ливерпульцы? Рады ли быть правнуками тех, кто
правил морями и построил империю — величайшую в человеческой
истории?
Едва ли. Такого рода гордости здесь не сыщешь. Скорее, встретишь
горькое осознание того, что город вырос, разбогател и стал тем, чем
стал, благодаря самой отвратительной и позорной из всех
колониальных практик — работорговле.
Знаменитая Penny Lane — воспетая Битлами улица — получила свое имя
в честь работорговца Джеймса Пенни. А центральный парк Уолласи, в
котором я много лет выгуливал детей и который каждую пятницу
благоустраиваю в команде волонтеров, был разбит не как общественный
парк, а как поместье, которое отгрохал для себя другой работорговец
— сэр Джон Тобин, по совместительству мэр Ливерпуля в 1819-20
годах.
Британское общественное мнение сегодня солидарно и однозначно.
Колониализм — зло. Имперского прошлого можно и должно только
стыдиться. Уж никак не гордиться им. Тем интереснее голоса тех, кто
призывает не рубить сплеча и разобраться в истории непредвзято.
Голоса таких, как шотландский историк Ниал (он же Нил)
Фергюсон.
Пираты — плантаторы — миссионеры — чиновники — банкиры —
банкроты. Таков, по Фергюсону, исторический пунктир имперского
строительства. Сэр Стенли Морган, знаменитый буканьер, вкладывает
барыши от награбленного в ямайскую недвижимость и принимается
выращивать сахарный тростник. Ост-Индская компания стремительно
превращается в подобие государства и опутывает своими щупальцами
Индостан. Давид Ливингстон разочаровывается в миссионерстве и
отправляется исследовать дикие уголки Африки. Сосланные в Австралию
каторжники после отсидки не желают возвращаться в метрополию и
превращают новую родину в цветущий край. Вчерашние работорговцы
вдруг становятся борцами с рабством. Одна метаморфоза за
другой.
В ходе чтения может показаться, что идеал Фергюсона — это воспетая
Киплингом Индия викторианской эпохи. Многомиллионная страна,
успешно управляемая менее чем тысячей британских чиновников —
ответственных, компетентных, неподкупных — настоящая меритократия!
Колония, где колонизаторы с удовольствием пропитываются местной
культурой, не спеша ее переделывать (разве что искореняя совсем уж
варварские обычаи, вроде сожжения вдов). Картину портят лишь
неуемные евангелисты, которые в первой половине XIX века кинулись
со всей дури превращать индийцев в христиан, в итоге накликав
восстание сипаев. Потом однако выясняется, что автор не закрывает
глаза и на другие неприятные моменты: откровенный расизм
колонизаторов, их склонность к «азиатскому апартеиду», а на рубеже
веков — еще и неуместное стремление опереться на феодальные
пережитки. Снова и снова Фергюсон демонстрирует, что если где-то в
Британской империи и гнездились идеалы свободолюбия и равенства —
то прежде всего в Лондоне. Имперский центр всегда был прогрессивнее
колониальных окраин.
Кажется, было бы логичным считать Америку исключением из этого
правила. Но Фергюсон спорит и здесь: если бы, пишет он,
североамериканские колонии остались в составе империи, то черные
невольники из южных штатов получили бы свободу на поколение раньше
— не в 1865, а в 1833 году (именно тогда империя объявила рабство
вне закона). По Фергюсону, это не такая уж и фантастика. Будь
королевское правительство столь же разумным, каким оно стало чуть
позже — с Канадой, Австралией и Новой Зеландией — то все
противоречия между американскими колонистами и метрополией по
вопросам представительства и налогообложения можно было бы
полюбовно разрешить. И никаких Соединенных Штатов вообще не
возникло бы.
На распад империи у автора тоже свой взгляд. По Фергюсону, тут
виноваты вовсе не национально-освободительные движения, а борьба с
другими империями, прежде всего с Германией. Победы в двух мировых
войнах обошлись Британии слишком дорого во всех смыслах; конечной
их ценой оказался спешный демонтаж колониальной системы, часто
оставляющий после себя хаос и сводящий на нет благие плоды векового
правления.
Мне довелось быть свидетелем отложенного эпилога этой драмы, когда
в апреле 1997 года — за два месяца до исторического воссоединения —
я побывал в Гонконге и ощутил нервную атмосферу последних дней
британского присутствия. В этом осколке империи благие плоды
держались на удивление долго, но в конце концов, как мы сейчас
видим, тоже не удержались.
Российские телезрители давно выучили, что русские — «самый большой
в мире разделенный народ». Однако даже беглого взгляда на
политическую карту мира достаточно, чтобы понять: самый большой
разделенный народ — это пресловутые «англосаксы». И ничего. Живут,
не тужат. Завоевывают мир поп-музыкой, кинофильмами и спортом. Даже
записному консерватору вроде Фергюсона не придет в голову назвать
распад Британской империи «величайшей геополитической
катастрофой».
Автора этой книги вообще трудно назвать певцом империализма. Он
пишет предельно честно: и о работорговле, и об истреблении туземных
племен, и о методах ведения Англо-бурской войны, и о близости
позднеимперского политического класса дому Ротшильдов. При всём том
он не упускает, например, поразмышлять о всестороннем прогрессе
Индии за двести лет британского правления — заметив мимоходом, что
управляемый китайцами Китай в те же годы такого прогресса и близко
не достиг. Или ненавязчиво предлагает сравнить британскую
колониальную практику с практикой других империй — и решить, кто
там действительно выкачивал ресурсы и зверствовал, а кто пытался
что-то создавать.
Широкая общественность, конечно, простить такого Фергюсону не
может. Негоже искать здоровое зерно в колониализме, можно только
негодующе отряхнуть его прах с государственных ног. Впрочем, такое
отношение разделяют не все; особенно много симпатизантов империи
встречается среди новоиспеченных британцев советского
происхождения. Чего уж там: я и сам иной раз недоумеваю: зачем же
так уничижительно относиться к собственной истории? К чему
сбрасывать с корабля современности старика Киплинга? Ведь было и
хорошее!
Примириться с общественностью мне помогает нехитрое мысленное
упражнение. Нужно вообразить диаметрально противоположную картину.
Представить, что в британском общественном мнении возобладал и
господствует ресентимент:
Хватит огульно охаивать! Наши деды были собиратели земель! Их
вынудили заниматься пиратством и работорговлей! Всё неоднозначно! А
бельгийцы что творили в Конго? Им можно, а нам нельзя? Кстати,
климат в Америке лучше африканского, пусть нeгpы еще спасибо
скажут. Можем повторить!
И в этом оре тонет одинокий голос совестливого историка:
джентльмены, ну не увлекайтесь! ну не всё было так радужно! ну были
все-таки черные страницы...
А ему в ответ: Иуда! Англофоб! Пятая колонна! Кем проплачен? Вон из
страны!
Представили? Ну вот.
|
</> |