Прочитанное — 40

smolensky — 06.01.2025

Н.П.Гиляров-Платонов, «Из пережитого» (1886)

Википедия сообщает следующее: Никита Петрович Гиляров-Платонов (1824-1887) — русский публицист, общественный деятель, богослов, философ, литературный критик, мемуарист, преподаватель Московской духовной академии. Издавал и редактировал первую в Москве ежедневную газету «Современные известия». Примыкал к славянофилам.

Предвижу недоумение: с чего бы это мне — человеку неверующему, с воззрениями самыми что ни на есть либеральными и западническими — штудировать замшелые тома какого-то церковника и славянофила?

Ответ прост. Гиляров-Платонов — мой родственник. Троюродный прапрапрадед.

Я установил это пару лет назад, когда в интернет попали оцифрованные родословные подмосковного духовенства. Мой давний интерес к истории семьи, много лет упиравшийся в прапрадеда Платона (известно было, что он служил дьяконом в Рузе, да и только; даже отчества семейное предание не сохранило), наконец был утолен самым исчерпывающим образом: я не только с достоверностью узнал происхождение своей фамилии — я даже смог проследить родословную по одной из линий до семнадцатого века! В густой кроне этого развесистого древа обнаружилась смутно знакомая фамилия: Гиляров-Платонов. Родня!

Излишне уточнять, что из всех глав первого тома мой наибольший интерес вызвала вторая глава, под названием «Предки». Ибо предки Н.П.Гилярова-Платонова по материнской линии — это и мои прямые предки. Его прадед, поп Соборной церкви села Черкизово Михаил Сидорович по прозванию Болона (предполагаю ударение на последнем слоге, ибо слово «болона́» определяется словарями как «наплыв на дереве») приходится мне прапрапрапрапрапрадедом. Удобства ради предложил бы термин «шестипрадед». Вот как описывает автор своего и моего пращура, жившего в екатерининские времена:

«...Откуда получил прадед такое прозвище, родитель мой не мог объяснить. Но Болона был замечательный человек в своей окружности — он слыл богатым: у него были сапоги! Да, сапоги, и это считалось признаком достаточности, потому что большинство попов одевалось в лапти и валенки. И Михаил Сидорович ходил также в валенках, но сапоги у него были и стояли в алтаре. Он надевал их во время служения. Была ли у него ряса, предание умалчивает. Вернее, что нет. [...] Михаил Сидорович ценил свою состоятельность и не прочь был ею похвастаться. В праздники, когда собирались у него гости из окружного духовенства, он водил их в светелку, подымал крышку сундука и показывал рубли. Да, серебряные рубли были в диковину сельскому духовенству, быт которого совсем не отличался от тогдашнего крестьянского.»

Знакомый биоинформатик авторитетно заверил меня, что на таком значительном генетическом расстоянии, в девять поколений, любые наследуемые признаки стачиваются, становятся неотличимыми от среднестатистических показателей популяции. Наивно было бы думать, что в моем фенотипе сохранились хоть какие-то черты, делающие меня похожим на моего шестипрадеда. И всё же я испытываю необъяснимое волнение, когда осознаю, что больше шести миллионов пар нуклеотидов (1/512 ядерной ДНК) в каждой из триллионов клеток моего организма скопированы из организма Михаила Сидоровича Болоны, гордого обладателя сапог.

Еще интереснее фигура его зятя, Федора Андреевича Руднева, моего пятипрадеда, которого за провинность («варил солянку в церкви»!) разжаловали из дьячков и отдали в солдаты.

«...Не по душе пришлось это московскому дьячку. Он был живой, изобретательный человек, мастер на все руки, балагур, словом, — человек скорее легкомысленный, нежели серьезный. Тем замечательнее твердость, им выказанная. "Не хочу служить", — решил про себя Руднев и исполнил. Он притворился глухим. Каким испытаниям подвергался он, сколько побоев вытерпел — легко представить; это происходило в суровое Павловское время, когда палок не жалели. Во время сна стреляли над ухом Руднева, но он вышел победоносно и из этого испытания. Не осталось начальству ничего делать; его выписали в нестроевые и перевели в Ревель, отдав в распоряжение тамошнему коменданту. Комендантом был князь Волконский, отец Петра Михайловича Волконского, бывшего потом министром Двора при Александре I . Получив Руднева в распоряжение, комендант взял его к себе в денщики как смышленого и грамотного; даже более, приставил к детям в качестве дядьки и учителя. Глухота, разумеется, исчезла с той же минуты, как почувствовал себя Руднев в нестроевых; назад не вернут же. Нужно устраивать здесь, в Ревеле, свою судьбу и уметь снискать расположение командира. Деду моему удалось это вполне. Он умел вкрасться; в нем было нечто кошачье даже в наружности: ласковый, приветливый взгляд и круглые, голубые, добродушные глаза.»

Не засядь внук Федора Андреевича за мемуары — ничего этого мы бы не узнали. От предка остались бы сухие буквы и цифры на родословном древе. А так видна личность — с ярким характером и непростой судьбой. Вот, например, что происходит, когда княжеский денщик получает наконец отставку и после долгих лет возвращается к жене и детям:

«...Прошел день в воспоминаниях и разговорах. Наступает вечер и ночь. Марья Михайловна пропадает; где она? Федор Андреевич идет в Коломну к свату; он же и не видал его еще. Жена там; она успела предуведомить о возвращении мужа. Новые разговоры, новые объяснения, новые радостные слезы. Проходит день, наступают вечер и ночь. Марья Михайловна вновь исчезает. На ночь она отправляется опять в Черкизово. За ней снова муж; но снова повторяется старое: днем она с ним ласкова, любезна, радуется на него, но на ночь удаляется. Собирается семейный совет, которому жалуется полупризнанный муж. "Люблю тебя, радуюсь тебе, — объяснила твердо замужняя вдова, — но быть для тебя женой, как была и как по закону Божию надо быть, не могу. Ты — солдат, а я не хочу, чтобы будущие дети мои были солдаты". Залилась сама слезами моя бабка, но осталась непреклонна. Покорился и дед. Расцеловались они как брат с сестрой, при дочерях и зятьях, и как брат с сестрой провели остальную жизнь. Успел обойти дед гвардейское начальство, успел провести ревельского коменданта, но вся настойчивость его сокрушилась пред целомудренною твердостью женщины; мечты, которые годами лелеял он, обратились в дым.»

Те дети, которые в семье уже имелись, не пропали. Единственный сын Никита Федорович успел послужить дьячком в парижском посольстве (где «удачно промышлял изготовлением и продажей кислых щей»). Дочь Мавра, выйдя замуж, родила будущего мемуариста Никиту Петровича. Дочь же Акулина в браке с еще одним местным дьячком («он был лунатик», — сообщает мемуарист и рассказывает пару забавных историй) родила дочь Анну — та впоследствии вышла замуж за пономаря Андрея Петровича, начинавшего свое служение в церкви Смоленской иконы Божьей Матери села Кривцы. По названию церкви Андрей Петрович получил фамилию Смоленский и передал ее своим потомкам, включая меня. Это я знаю уже из других источников, не от Гилярова-Платонова — тот лишь мельком упоминает во втором томе двоюродную сестру замужем за пономарем, не называя фамилии. Смоленская церковь в Кривцах, кстати, стоит по сей день и охраняется государством как объект культурного наследия.

63 главы воспоминаний охватывают детство мемуариста в Коломне, обучение в церковном училище, затем в Московской семинарии — и заканчиваются поступлением в академию и переездом в Сергиев Посад. По ходу дела сообщается масса интереснейших подробностей о быте и нравах тогдашнего подмосковного духовенства. Я смог мысленно окунуться в повседневную жизнь моих предков, за что неимоверно признателен знаменитому родственнику. Но его собственная незаурядная фигура и сама по себе вызвала у меня большой интерес. Думаю, о ней даже стоит поговорить отдельно.

Оставить комментарий

Популярные посты:

constantinus

Круглые переходы для воздуховодов: надёжные решения для эффективной вентиляции

luvida

А вот и они, одуванчики!

orientalist_v

Автопоезд ЗИЛ-157, Шаньси

vikond65

На пороге коммунизма

valera061147

ТОГДА И СЕЙЧАС...

id77

Красивое

katia_lexx

Иллюстрации из немецкого журнала «Югенд» ( «Молодость» ) 1911 года

soullaway

Очарование женщин на обложках журналов.

vechniyzov

Ида Галич.

• Архив