Про Тоню, Лиду и веник

tamara_borisova — 02.01.2010 Вчера я пообещала Оле una_tartaruga рассказать об одном изощрённом способе самоубийства, сегодня выполняю обещанное, присовокупляя бонус — два моих личных идиотизма (немедленно перестаньте смеяться, это научный термин).

Но сначала про самоубийство при помощи веника.

В 1969 году мы уехали из моего первого домрайсада во второй (о нём ещё будет лоскуток с названием «Пыль», он почти готов) — в село Балки Васильевского района Запорожской области, где мы жили в коттеджике, предоставленном моему папе совхозом или сельхозтехникой, мама преподавала русский язык в местной школе (в которой обучение велось на украинском языке), а мы с сестрой ездили в тогда маленький и молоденький, строящийся шахтёрский городок, а сейчас очень красивый город Днепрорудный — в русскую школу.

Единственная попытка перевести хотя бы меня, учившуюся в четвёртом классе (а сестре уже было поздно, она была в восьмом), в украинскую школу (автобусы в Днепрорудный ходили через пень колоду, зимой было особенно трудно) окончилась сокрушительной неудачей — я не смогла осуществлять тройные перекодировки, особенно на уроках математики и английского: пока я в уме переведу вопрос учителя, пока сформулирую ответ на русском, пока переведу обратно на украинский... в общем, жуть, уж лучше преодолевать географические пространства, чем ментальные, — я продолжала ездить за десять километров (три года, третью четверть седьмого класса я начинала уже в Сумах).

Но это вовсе не означало, что я не знала или не любила украинского языка, просто «коммуникативные фрагменты» (которые у нас являются минимальными единицами мышления и речи, а вовсе никакие не слова, но лингвисты и тем более литературоведы так и будут токовать глухарями, — а ведь Борис Гаспаров ещё жив, и есть время и возможность ему поклониться за открытие...) у меня были русские, украинский же язык я знала пассивно: читала и писала, но не говорила, поскольку никогда не слышала вокруг себя живой украинской речи (Балки были первыми, где украинский язык жил в людях).

И меня очень любила учительница украинского языка и литературы в Днепрорудненской средней школе — № 2; там сначала всего две школы и было, номер один и два, вторая была ближе к «морю» (Каховскому водохранилищу), и мы на переменках бегали купаться (стоп, об этом будет в «Пыли»...), в первой я успела немного поучиться, но четвёртые классы перевели во вторую смену, мне это с моими автобусными поездками было не только несподручно, а и опасно...

Точно помню, что учительницу звали Инна, а вот отчество могу уже и переврать (ну прошло же почти сорок лет!): Николаевна?
Любила она меня настолько (я хорошо шла по всем языкам и литературам), что даже ревновала... к русскому языку.
А когда она узнала, что мы уезжаем в Сумы, то смешно обиделась и сказала мне с досадой:
– Турок ты, Тамара!

Что меня одновременно изумило (ну разве я виновата, что родители переезжают?), порадовало (приятно же, когда тебя любят) и рассмешило: в глазах моей любимой учительницы, ярчайшей личности, влюблённой в родное слово, я предстала извечным врагом и предателем украинского народа — турком...

Так вот, речь у Инны Николаевны была такая же живая и яркая, как и у вчерашней мамы с дочкой, оттого и вспомнила я про веник, разноцветным пучком смысла расходящийся во все стороны: говоря о чём-то небывало интересном, смешном, чудном, Инна Николаевна всплескивала руками, потом прижимала их ладонями к обеим щекам и, удивлённо покачивая головой, говорила ликующим тоном:
– З віника вбиться [з виныка вбыться]! Что буквально означало разбиться с высоты веника...

Я так думаю, что русское «убиться веником» — это просто жалкое эпигонство, или даже искажённая, переиначенная калька.

Ну скажите мне: как можно убиться веником? Ещё убить с какой-то натяжкой — да... Уж поверьте мне, специалисту по разборкам с Кмопом и Семаджиком с помощью веничной коренюшки, — ни убить веником, ни тем более убиться (это ж вам не ружжо) — не-воз-мож-но.

Зато убиться с веника — это можно. То есть нельзя, конечно, потому что это из разряда небылиц, нескладух и прочих небывальщин, — но которые, однако, всегда возможны, поскольку всегда инверсируют реальную действительность, прихотливо перемешивая слои бытия.

А тут не лезет ни в какие ворота, а точнее сказать — не держится купы.
Купы нэ дэржыться [купи не держиться] — это буквально когда кучу насыпаешь, а она рассыпается, не держится в кучке, расползаясь бесформенной субстанцией по земле.

Ну а теперь наконец обещанные в начале лоскута мои личные окказиональные идиотизмы (потому как бывают ещё узуальные, общеязыковые).

Каким-то неведомым для меня способом вместе со всеми этими вениками в моей купе, которая цепко держится (вкупе с прочими лоскутами праздничной расцветки), то есть в моей памяти, оказались крепко спаяны Тоня и Лида.

Но перо моё настолько бессильно передать всё очарование этих двух персонажей (которых на самом деле звали неведомо как: Тоня и Лида были адресатами их апеллятивов, то есть к Тоне и Лиде взывали неведомые мне по именам «реципиенты»), что я даже попробовала передать и интонацию, и голосовые обертоны, записав звуковой файл, в котором в очередной раз выступила мастерицей художественного чтения).

Однако же и словами кое-что передать можно...

Тоня

Однажды я была в гостях у Людмилы Степановны, Л. С. куда-то отлучилась, а тут как назло раздался очень настойчивый телефонный звонок, не умолкавший несколько минут.
Взяв трубку, я услышала жалобный старческий голос:
– Людочка, мэни погано, скорую...
– Это не Людочка, а кто Вы, как я могу Вам помочь?
– Детка, спустыся до мэнэ на *** этаж, двэри у квартиру я одкрыла, в мэнэ давление высокое...
Бегу, нахожу в квартире крупную такую старушку, совершенно красную от повышенного давления, срочно вызываю скорую, укладываю её на постель, надеваю по её просьбе на ноги шерстяные носки, открываю-закрываю форточки, двери, приношу тарелки и табуретки (всё по её указаниям).
Приезжает скорая, делает укол, я какое-то время ещё сижу, исполняя роль прилежной нянечки...
Наконец ухожу, напоследок померив ей давление и убедившись, что оно пришло в относительную норму, и исполнив все необходимые ритуалы: сводив в туалет, открыв-закрыв форточку, принеся компот, котлеты на тарелке, чистое полотенце, банку с зубами, ещё что-то...

Не успеваю вернуться к Людмиле Степановне, благополучно возвратившейся из отлучки, — раздаётся новый звонок с просьбой сходить в магазин за молоком, кефиром, булками (всё это всегда с удовольствием делают для старушки Л. С. и прочие соседи).
Прихожу, достаю деньги из заветного места, ухожу в магазин, по-прежнему оставив дверь открытой...

А пока мы сидели до и после скорой, старушка (очень крупная, с крупной головой, руками, ступнями, ещё и очень полная) успела мне пожаловаться, что отпустила на праздники в деревню свою приживалку Тоню, роль которой я так успешно выполняла: Тоня, будучи уже сама пенсионного возраста, каким-то образом лишилась жилья, и досматривает теперь эту нашу старушку (со всеми ухватками капризной барыньки из «Муму», классическая такая Салтычиха), которая гоняет её как сидорову козу, полностью подчинив своему быту (пока я водила её в туалет и всяко обихаживала, она мне всё время рассказывала: я люблю, чтобы было так-то и так-то, а форточка чтобы была так-то и так-то, а табуретка чтобы стояла так-то и так-то, а суп чтобы был подан такой-то и такой-то...).

И вот эта несчастная Тоня, живя на птичьих правах (потому что ещё неизвестно, достанется ли ей та жилплощадь, учитывая характерец нашей старушки) в запущенной квартире, пропахшей старческой мочой и прочими запахами, сопровождающими не желающего производить хоть какие-то гигиенические действия человека, и будучи всячески помыкаема властной «благодетельницей», — несчастная Тоня наверняка там вся об-икалась, так часто поминалось её имя: мол, я такая больная, а Тони нет!..

...Наверное, я слишком быстро сходила в магазин, — но только, скрипнув дверью, я услышала жалобный голос старушки, решившей, что у Тони наконец заговорила совесть, и она всё бросила, почуяв сквозь километры необходимость вернуться на свой пост, — слабый, умирающий, протяжный голос Иосифа, оставленного в пустыне без воды и пищи, у рокового колодца:
– То-о-ня-а-а... Цэ ты-ы? —
и сразу же, без малейшего перехода, нормальным будничным деловым голосом, довольно бодрым (узрев меня на пороге комнаты с полными сумками):
– А, цэ вы?

Долго я рассказывала эту рассказку, аж пока не убедилась, что все хорошо усвоили её, и теперь я смело использую свой любимый идиотизм, говоря о чьём-то капризном притворстве:
– То-о-ня-а-а... Цэ ты-ы...

Лида

А с Лидой было намного короче, но и намного ярче и смешнее.

Местное наречие (и местный тип разбитной молодухи) [я сумчан опознаю мгновенно на любом переполненном, кишащем людьми вокзале] предполагают такое особое звукоизвлечение — народным голосом. Вот представляете себе так называемое открытое народное пение? когда никакого яблочка во рту, никакого резонирования маской или диафрагмой: всё делается в глубине горла, которое буквально видно, потому что рот широко открыт, как будто дёргаешь за одну струну на контрабасе или играешь на варгане, — резким, ничего не таящим: ого-го-о-о! эге-ге-е-е! Слушайте меня, горы, реки, поля и леса-а-а...

И вот захожу я в новооткрытый магазинчик — сихондэ, но с достаточно новыми и модными вещами, причём фирменными джинсовыми изделиями — юбками, брюками, куртками, сумками...

И стоят две таких бойких молодухи — крепко сбитых, со свисающим отовсюду жирком, с широкими спинами вятских лошадок, — возле круглой вешалки с короткими брючками чуть за колено (между коленом и щиколоткой), тогда такие как раз входили в моду.
И одна, держа перед собой эти брюки (к тому же необъятных размеров) и недоверчиво щурясь, говорит скептически:
– Та шось воны дужэ каротки...
– А вторая (на ликующем варгане):
– Ли-ида!!! Та цэ [ж] ка-апри!

В общем, не характеры, а чудо!
З віника вбиться...


Вместо
Музыкального киоска
сегодня у нас «научпоп»: я показываю вам учебный фильм, наглядно демонстрирующий непередаваемую (в том числе и не передаваемую иными способами) информацию...
Там две попытки Тони, не стала стирать, поскольку в первой лучше передана реплика а, цэ вы, а во второй — Тоня, цэ ты.
Лида и Капри удались мне с первой же попытки (аж Копейка с окна обернулась).



А это домашние картинки к моему сегодняшнему пастишу.

А кто думает, что так спать неудобно, — тот ничего не понимает в капрях.

© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства — значит, текст уворован ботами-плагиаторами.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив