Про осень.

ya_exidna — 10.10.2010 Раз уж сегодня такой особенный день и все кругом пишут про осень, то и я, пожалуй.
Тем более что я на днях говорила, что пишу осенний роман.
Вот отрывок из него - просто почитать в выходные.

...Нина вышла на балкон и привычно посмотрела вокруг.
Скоро осень.
Вернее, уже почти осень – наверно, мы в любом месте земного шара считаем ее от первого сентября: золотые шары оставлены увядать на даче, куплены мраморно-розовые гладиолусы учительнице, желто-красные кленовые букеты, собранные на асфальте, принесены домой... потом они становятся неприятно хрупкими, сухими, древними, как старинный пергамент. Это мертвые листья, они осыпаются трухой и прахом, превращаясь в пыль на столе, их никак не ухватить так, чтобы они уместились в помойное ведро, – их ломкие хрусткие уголки непременно оказываются и на полу… такая же мерзость, как выносить в середине января засохшую елку!
Но мы все равно их упорно приносим – и елку, и букеты из осенних угловатых лап, и привозим с моря камешки и ракушки, которые потом пылятся, и у ракушек тоже крошатся хрупкие края, превращаясь в пыль… и ромашки с тонкими колокольчиками, найденные на вдруг вынырнувшей из леса полянке, так быстро засыхают в вазе, - и мы знаем, что так и будет, но приносим весь этот сор, и он потом застревает в памяти и видится не сором, не пылью, не брошенным около мусорных баков колючим скелетом, а чем-то прекрасным… почему?
В сущности, мы заполняем свои жизни такими пустяками – а потом грустим, что их нет… например, осень.
Ну и что, что здесь, в Турции, ее приход совсем незаметен?
Учебный год начинается не первого сентября, а позже, нет этой предшкольной суеты, никто не спешит за обязательными гладиолусами, никаких желтых листьев. И потом, в новый год – ни настоящих елок, ни кружащих в воздухе снежных хлопьев, ни ледяных дорожек, черно просвечивающих сквозь коварное напыление снега, ни сосулек весной… ни вечной питерской мартовской грязи, ни…
Ни. Так ее когда-то, тоже осенью, называли: девочка Ни.

«Ты сумеешь, Ни, точно! Ты худенькая, и он будет тебя вести, ты только попадай в такт, мы дома можем позаниматься. Давай, Нин, пожалуйста! – Настя, помешанная на бальных танцах, не могла понять, как это кто-то может не согласиться на такое счастье. И убеждала, как умела. И дальше, понизив голос, совсем на ухо: - Ни, если он танцы бросит, ты подумай, что будет? Он уже сейчас этими детективами бредит, он в школу милиции поступать собрался! Мать и ба – обе в ужасе, а он: в армию, а потом в милицию, настоящий мужчина, то-сё, слушать противно. Хоть бы на юрфак пошел, что ли... и потом мы же свои, мы сто лет вместе, ты хоть попробуй!»
Она попробовала.
И когда Сережка – старый друг, салки и прятки во дворе, фантики и мультики! – вдруг так серьезно обнял ее за талию, и взял за руку, и чуть прижал к себе, что это со мной, господи? Захотелось прижаться самой, и от его руки как будто тепло – или что это? Повернись-ка, ногу туда, смотри на меня, ближе... еще раз!
Лучше бы она тогда не... нет, так думать нельзя.
Она не могла поступить иначе, потому что это была она, Нина, такая, какой она была. Ее никто не обнимал, мама почему-то совсем этого не умела, отец давно уже ушел к другой женщине, а Сережка... наверно, его захватило то, что она так на него смотрела, так дышала, так растворялась в этой попытке танца, так смущалась и так краснела, - а раньше «девчонки» для него были такими же сестрами, как Настя, или привычными партнершами по танцам, равнодушными к прикосновениям партнера. Он и не представлял себе, что вот он всего-навсего возьмет девчонку за руку, обнимет за талию, а она вдруг покраснеет и посмотрит на него... так.
Как в кино.
Он учил ее танцевать. Они занимались всё дольше и обнимались все медленнее.
Они решили поучаствовать в конкурсе, хотя шансов у Нины, как у новичка, не было никаких... грязные танцы, думала она потом, через несколько лет, посмотрев знаменитый фильм, наши собственные грязные танцы, старый сюжет.
Прижаться, обняться, шестнадцать лет, поцелуи в парадном, из школы – скорее, скорее домой, Сережка сбежит с последнего урока, мамы нет, Сережкина бабушка знает, что они репетируют... щеки горят, губы сталкиваются, и хочется большего, и одежда начинает мешать, какие же у тебя волосы, Нин... нет-нет, давай опять танцевать. Они как будто сошли с ума. Потом, когда через несколько лет они опять стали просто друзьями – Сережка после армии и уже в милицейской форме и совсем другая Нина – они удивлялись, что это было, ведь не любовь же?
Сережка мучился и винил себя.
Нина знала, что виноватых нет. Разве кто-нибудь виноват в том, что ее тело так отозвалось на простое, ничего не значащее прикосновение? Она не знала тогда, как легко она может увлечься самой простой физической лаской и принять ее за любовь.
Сережка – старый друг, сосед, брат Насти и ей, Нине, тоже почти брат – как это тогда получилось? Понятно – как: бальные танцы, рука в руке, корпус откинуть, нога скользит по ноге партнера, ближе, ближе, Нина, плохо, еще раз! больше чувства! а дыхание касается щеки, и если еще чуть ближе и больше чувства... то потом кажется, что это и есть чувства.
Шестнадцать лет, все там были.
Только большинство потом как-то выбиралось оттуда – без потерь.
А Нина не выбралась.
Впрочем, это было уже в октябре.
Весь август они танцевали, готовясь к началу учебного года, весь сентябрь они учились, как во сне, и сломя голову неслись домой, и их бросало друг к другу – и однажды Сережка так странно и серьезно поцеловал ее в ладонь. И потом его губы сползли к запястью, а ей стало холодно внутри... осень.
Просто осень. Золотая – из разноцветного золота.
Кто бы что ни говорил, а именно осень, а никакая не весна – пора любви.
Осенью без любви никак.
Осень – золотая: желтая, червонная, серебристо- или мрачно-серая – как можно ее прожить в одиночку? Золото холодное, но так легко согревается чужим теплом, как мамино колечко на пальце. И скоро зима, а в зиму нельзя вступать в одиночестве, и поэтому осенью так особенно хочется любви, чужого тепла, которое станет твоим, дома, куда нужно бежать сломя голову, потому что там любовь.
Вот что такое осень.
Весной хочется на улицу, прочь из дома, весной тепло и скоро лето, и никто никому не нужен, и можно просто увлечься или влюбиться, но полюбить всерьез можно только осенью.
Осенью дожди и лужи совсем не такие, как весной или летом: осенью от дождя хочется плакать и забиться куда-нибудь в теплый угол – или в объятия любимого.
И солнце осенью не такое: оно золотое и холодное, оно смотрит насмешливо и не греет. Специально не греет, чтобы мы искали свою любовь и согревались ею.
Нина никому об этом не говорила.
Это были ее собственные тайные рассуждения – кому о них скажешь?
Даже Сережке не скажешь. Он старый друг, он весь из ее детства, ему нельзя выдавать эти новые, шестнадцатилетние мысли: он может засмеяться, как смеялся когда-то над их с Настей девчоночьими секретиками, и тогда всё рухнет.
Не к кому будет бежать, не с кем обниматься, не с кем целоваться – некого любить.
А осенью без любви никак...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив