Про жадный шарик

Я боюсь выходить на улицу...

Я боюсь гулять, боюсь смотреть вокруг, боюсь поднимать глаза от
дороги, потому что каждый раз, когда я это делаю, каждый раз, когда
я оказываюсь среди разномастных домишек Заостровья или на улицах
Пионерского, или сталкиваюсь лицом к лицу с морем, которое
невозмутимо смотрит на меня своими по-детски широко открытыми
глазами, я не только достаю из кармана телефон, чтобы сделать
десяток-другой новых кадров, снова забивая только-только
освободившееся пространство на полках хранилища, но и сама,
словно фотогалерея - мега и гигабайтами, словно воздушный шар -
гелием, наполняюсь новыми мыслями, ощущениями, эмоциями. В голову,
словно через открытую форточку, лезут названия и идеи для новых
постов, а ведь и старые еще не закончены, приходит осознание или
понимание того ,что еще пару часов назад вызывало много вопросов,
словно один за другим протискиваясь через щель плохо закрытой
двери, то и дело блестят лучики радости… от того, что я здесь.
Иногда мне кажется, я лопну, как тот самый воздушный шар, в который
закачали слишком много газа. Я не успеваю не то что записать все
пришедшее в голову, но иногда даже донести до дома, чтобы придумать
продолжение зачатку мысли.
А еще я очень и очень жадная. Я оглядываюсь по сторонам, я вижу это море, лес, пронизанный солнечными лучами, с бархатным мхом и мягкой, словно размотавшиеся клубки пряжи, длинной зеленой травой, я вижу эти висящие на тонких, хрупких ветвях оставленные для птиц или просто по недосмотру или нежеланию, ставшие полупрозрачными яблоки за деревянными заборами, я любуюсь аккуратными приветливыми домиками, и мне хочется кричать и плакать от того, что все это не только мое. Что на пляже, который сегодня был абсолютно необитаем (людьми), точно так же гуляют другие, что они точно так же, как и я, могут любоваться набегающими на берег волнами и оставлять на влажном песке следы тракторных подошв своих огромных ботинок, что они осмеливаются проходить, по одиночке и парами, а хуже, когда с собаками, по лесным тропинкам, складывать там костры и просто касаться (хотя кому это придет в голову?) стволов словно в трансе едва склонившихся в одну сторону деревьев. Мне хочется собрать все это в охапку и спрятать за пазуху, мне хочется закрыть занавес и оставить эту красоту со всем ее совершенством и ущербностью, которая не редкость в определенных кварталах, за кулисами, выключив освещение, намекая всем остальным, что спектакль окончен и больше смотреть не на что. И только я, когда придет время, смогу найти нужный рычаг, чтобы зажегся тот самый прожектор, чтобы невидимый механизм подцепил тяжелую ткань и снова представил моим глазам то, что я хочу увидеть. Но зал при этом останется пустым, потому что только я допущена в этот театр, только я специальный и единственный зритель, ради которого режиссер сочинил, а актеры играют это представление… Раз за разом, только для меня.
Мне бы этого хотелось. Но солнце светит для всех, а море огромно. Дома люди строят для себя, и им все равно, по большей части, кто и как будет на них смотреть: с восхищением или укором, и уж тем более никому нет никакого дела до той, что раз в несколько дней проходит мимо, чуть не плача от того, что вынуждена делить возникающую перед глазами красоту с остальными, будто самый вкусный в мире торт заставляют разделить на бесчисленное количество кусков, чтобы всем досталось, а мне так хочется съесть его целиком в гордом одиночестве, растянув, на сколько можно, удовольствие. Я не хочу ни с кем делиться.
