Про дурдом, жару, форшмак и шорты

- У нас дурдом! – звонко отчиталась мама.
-
Ничего не дурдом! – было бы смешно, если бы папик с
мамой согласился.
- Дурдом! Самый настоящий, - не сдается мама.
- Ну, где дурдом? Где дурдом? – кагбе ищет, и сам же ставит диагноз папик, - Нету! Нету никакого дурдома.
- А жара? – мамин голос набирает металла.
- А где жара? – возмущается папик.
- Доня! Твоему папе никогда не жарко. А люди умирают! – сейчас-сейчас мама взрыднет с подхлипом.
- Нина! Ну, где жара? Жара – на улице! А у нас кондышн. И нискока не жарко. Хай, Стеллуся, - опомнился папик.
- Рассказывайте, как вы себя ведёте? – интересуюсь я.
- Нина, где селедка? – не обращая на меня никакого внимания вопрошает папик.
- В холодильнике! – разряжается полувизгом мама.
- Где? Где в холодильнике? – я слышу шебуршение банок и баночек, мисок и мисочек. «Бабах!!!» что-то упало.
- Сеня, что там уже упало, - довольно спрашивает маман.
- Ничего! – бубнит папик, - понаставили тут, ничего найти нельзя!
- Вот же селедка! На полу! – радуется маман, и призывает меня в свидетели, - Ну? Можно твоему папе что-нибудь поручить? Селедка уже на полу!
- Ничего не на полу! – булькает папик, судя по всему собирая селедку с пола.
- Выкинь! – командует мама.
- Она не высыпалась из пакета! – возмущается папик, хорошо, что пакет был завязан, - он вздохнул с облегчением.
Родители вдвоем толкутся на маленьком пятачке кухни. Но при этом, у каждого из них по телефонной трубке. Они КАГБЕ общаются со мной, но и с друг другом в стерео-эффекте. Слушают друг друга по телефону одним ухом, а другим – live!
- Точно не вывалилась? – мама кряхтя пробирается к месту преступления.
- Нина, не дури коп! – возмущается папик.
- Вот тебе луковица, и вот тебе булочка. И вот тебе лимон. – мамин голос глуховат, она, судя по всему, по пояс в холодильнике.
- Дай мне еще мисочку, куда складывать, - теперь командует папик.
- А что вы готовите? – поддерживаю ощущение присутствия я.
- Форшмак! – отвечает папик,
- Израильские синенькие, - отвечает мама.
- В одной миске? – подкалываю я.
- Я свои синенькие уже сделала, а папик еще форшмак – нет, хотя я говорила еще час назад. Сеня открой мне эту банку, а то я не могу, - я слышу кряхтение папика и легкий выдох.
- На!
- Сэнк ю. Теперь поруби селедку, как можно мельче! – руководит процессом мама.
- Нина! Может ты хочешь встать и сделать форшмак этот? Форш-дрэк! Зачем мы вообще с ним занялись. Я не люблю форшмак, потому, что пока его приготовишь, потом, пока все помоешь, уже на селедку смотреть не можешь! – бубнит папик.
- Ничего не форш-дрэк! Ишь! Объедение. Мельче руби, я сказала. Будет невкусно! А вообще ты прав, Сеня, - неожиданно соглашается мама, - На фиг мы тут с этим форшмаком развелись? В «Юбилейном» у Брони такой форшмак, и возиться не надо. И взял себе двести грамм, и кухня не воняет, и руки не воняют... Руби мельче!
- Нина! Щаз ты встанешь и порубишь, как ты хочешь!
- Я хочу, чтоб ты порубил. И помельче. И больше – всё. Тем более в такую жару. Какой форшмак. Заканчивай, Сеня, и пошли на пляж. Ты меня возьмешь?
- Начинается! – бубнит папик, - Опять «возьмешь»! Возьму тебя на руки понесу! И сразу умру.
- Чойтак умрешь? – хихикает мама, - ладно, заканчивай тут, я пошла переодеваться... На попробуй синие... Ну?
В ухе чвяканье,
- Соли, как всегда нет! – резюмирует папик.
- Это после селедки тебе соли не хватает, - парирует мама, и ставит точку, - синие – объедение!
- Ну, хорошо, гайсы. Вы молодцы. Ведете себя вполне прилично, - вклиниваюсь я, - Пошла я работать. А вы продолжайте себя вести прилично на пляже!
- Бай, доня! – прощается мама, - Сеня, уберешь тут все. Я пошла переодеваться.
- Иди уже. Ты полчаса уже идешь! – парирует папик.
- Не забудь надеть другие шорты. В этих я с тобой не пойду!
- А что плохие эти шорты? Что плохие? – заводится папик.
- В таких по улицам не ходят. Тебя заберут, как бомжа! – откуда-то издалека слышен мамин голос, шорты вот тебе на кровати чистые.
- А что эти плохие шорты? Что плохие? Тут все так ходят!
- А ты так не ходишь!
- Я?! Я очень даже ходю!...
Я, как всегда, кладу трубку, продолжая улыбаться.