Преступление и наказание

Нет, старушку я пока не грохнул. Но мысли такие меня время от времени посещают. Зовут её Маре — она мастер отделочного цеха.
Останавливает лишь то, что я повсюду оставляю следы. В буквальном смысле. Я ведь в последнее время больше похож на пельмень. На большой такой, белый пельмень.
Это из-за шпаклёвки и грунтовки. Пропитался пылью на столько, что волосы напоминают металлическую щётку. Теперь до чего дотронусь, там остаются мои отпечатки, а на полу — следы протектора ботинок. При таком раскладе меня быстро вычислят.
Хотя, Маре ещё догнать надо. Эта маленького роста женщина ходит по цеху с такой скоростью, что мне приходится бегать за ней, если надо что-то у неё спросить.
Она раньше занималась спортивной ходьбой. А бывших спортивных ходунов, как известно, не бывает. Или правильнее «ходцов»? Хотя, может быть, и спортивных ходил...
Маре не от мира сего. Я это понял в среду.
Стою себе спокойно, в наушниках — Матильда. Создаю видимость шлифовки спинки кровати и как раз слушаю эротическое письмо повара. Вдруг подлетает она и показывает мне какую-то бумажку.
— Что это? — спрашиваю я.
— Маршрутка. Ты же в понедельник спрашивал про деталь, которую шпаклевал и шлифовал, у которой не было маршрутки.
И начинает мне подробно объяснять, что это за деталь была и куда она идёт. Завершает свою лекцию Маре утешениями.
— Ты только не волнуйся, не переживай так, всё под контролем, деталь пристроена, она не пропадёт.
Да я, блин, через две минуты после того, как спрашивал у неё, что это за хрень и как её оформлять, думать про эту деталь забыл. Какая наивная женщина... Она на полном серьёзе считает, что я эти три дня только и думал, что про эту деталь. Спать не мог, есть не мог, ага...
По наивности Маре мне напоминает нашего дивизионного политрука, который пытался у бойцов обнаружить совесть.
Возле нашей казармы был канализационный колодец, куда самые нерадивые и отпетые дневальные опорожняли корзины из сортира. До мусорника ведь целых 30 метров надо нести...
Построил капитан нас как-то возле этого колодца и начал читать лекцию про, что такое хорошо и что такое плохо, после чего предложил всем проникнуться и добровольно очистить колодец от Правды в дерьме.
Так как желающих во всём нашем Шестом дивизионе не нашлось, он сам запрыгнул туда и начал собирать бумагу в мешок, надеясь, что нам станет стыдно. Но стыд, у кого он вообще был, бойцы оставили дома. После этого он с нами больше по душам не разговаривал.
А мораль, знаете, какая? На дне колодца проходили трубы, и они на следующий день замёрзли. Утеплены они были только Правдой, соприкоснувшейся с солдатской задницей.
Если честно, то совесть у меня тогда ещё была, и мне стало жаль капитана очкарика. Но я знал, кто туда бросает бумагу из сортира и убирать за него не собирался. Просто вечером заехал этому бойцу в глаз.
И сейчас мне стыдно за бракованную мебель. Стыдно за то, что прячем и маскируем все изъяны, пусть даже покупатель — это богатый немецкий бюргер.
— Сойдёт и так, — говорит Маре, — никто у нас за брак не спросит. Через двадцать дней фабрика ведь зароется...
|
</> |