Право на слезы. Часть 2

l_eriksson — 04.06.2012

Все было бы хорошо, кабы не этот врач. Это была капля, переполнившая чашу моего терпения.
Я помню, как осторожно мама заговорила со мной о том, что мы записаны к одному доктору, которому она хочет меня показать.
Я как-то не особенно озаботилась: одним доктором больше – одним меньше, какая разница. Но увидев табличку на двери кабинета – остолбенела:
                                                       ПСИХИАТР     
Я с недоумением посмотрела на маму…
- А зачем? Что не так? Тебе что-то кажется странным?


- Честно говоря, да. Да, Таня. Ты слишком часто плачешь. По пустякам. Меня это беспокоит. Понимаешь, когда я росла – у меня были реальные серьезные трудности. Отца репрессировали. На нас все смотрели косо, а то и обзывали «фашистами», травили. Старший брат погиб на фронте. Пятеро детей у матери. Нечего было надеть, часто нечего покушать. У меня было всего две пары обуви – валенки с галошами и парусиновые тапочки. В школу ходила за семь километров. Я хотела учиться, а восьмой класс в школе был уже платным. Я, конечно, заработала нужную сумму сама – на заготовке лекарственных растений, но ведь если бы не плата за школу – можно было бы этими деньгами помочь маме. Купить себе какую-то одежду или обувь. После восьмого старшая сестра собрала мои вещи и увезла за двести километров от дома, отдала меня в химический техникум, где было общежитие и стипендия. Даже не спрашивая – хочу ли я? На абитуре почти сто человек спали на полу спортзала, стоял страшный шум, а я привыкла к деревне, к тишине и свободе.
Вот я понимаю – я тогда плакала. От отчаяния. А от чего постоянно плачешь ты, извини, Таня, я не понимаю! Я знаю, что бывают и у тебя поводы погрустить, но плакать… Может быть, надо проверить твои нервы? Если что-то не в порядке – то есть препараты…

В принципе, с высоты прожитых лет мне все давно понятно. У человека, чья шкала восприятия была загрублена настоящими бедствиями, страдания юной дуры, у которой есть дом, родители, еда и одежда, возможность учиться в школе, вызывали острую неприязнь и непонимание – да, мои слезы казались ей явлением ненормальным, а поводы для них - смешными!
Что за глупость – первая безответная любовь и жгучая ревность, что за беда – осознание собственной неуклюжести и некрасивости, разве можно плакать оттого, что нет друзей – по крайней мере рядом? - Ведь все это поправимо, и таких любовей, пойми, Таня, у тебя еще ого-го сколько будет… (Неправда!) Ты вырастешь и похорошеешь! (Конечно, но как и те, кто и сейчас гораздо симпатичнее меня, да, я всегда буду невзрачной женщиной, это надо принять и примириться с этим, но ведь больно же!) И друзей ты найдешь, может, класс не очень удачный, но ведь не надо же школой круг общения ограничивать, не надо сидеть сиднем… (Можно сидеть сиднем, можно бегать собачкой, но ведь друзья – это не просто люди, с которыми можно погулять и поболтать. Это же те, кто понимает! А меня не понимает даже родная мама…)

И мне нынешней тоже, кое-что по жизни испытавшей и пережившей, кажутся дикими «сопли и вопли» экзальтированных молоденьких девчонок по поводам, как мне кажется, даже огорчения не стоящими, а не то, что слёз. Но я помалкиваю, потому что вспоминаю пустынный закоулок детской поликлиники и собственную тощую и сутулую фигурку с косичками у кабинета с суровой надписью «Психиатр».
- Психиатр? Это же… Это же врач для сумасшедших!
- Ерунда. Никто так не говорит. Есть минимальные отклонения. Как твоя подвижность в детстве…

Мы вошли в кабинет. Врач смотрел на меня не в упор, как другие доктора, а искоса, как животное косился. Такой странный взгляд… Говорила мама. Все, что она сказала, моя память благополучно вытряхнула и выпустила. В моих же интересах.
А сердце запомнило. И интерпретировало однозначно и просто: «Это – ненадёжно».
Понимаете, ненадёжно то, что должно было быть незыблемо и твёрдо, как грани алмаза.

С тех пор я часто ловлю себя на отсутствие «веры в себя». Нет, этот эпизод никоим образом не причина! Но этот эпизод и это чувство – из одного корня. Понимаю, как это трудно, когда тебя не принимает КАК ДАННОСТЬ самый близкий человек. Я бы поплакала на эту тему, да уже не могу.
Лет с двадцати пяти моим слёзы текут, в основном, внутрь. Изредка, как в позднем детстве, наружу, по самым пустячным поводам, обычно.
Когда же мне по-настоящему худо, я не то, что плакать – я потеть перестаю. И в туалет ходить. От меня перестает пахнуть, у меня не грязнятся волосы. Я просто – ПЕРЕСТАЮ подавать признаки жизни. А слезы – это такой пустяк, и какой приятный пустяк!

Дорогие взрослые! Разрешите – совет…
Пусть ваши дети плачут, сколько им влезет, вернее – сколько из них вылезет.
Пусть считают поводом для слез и огорчений любую чепуху. Лишь бы не усомнились в том, что даже какие угодно больные, неправильные, некрасивые, даже, возможно, преступные – они ВАС УСТРАИВАЮТ.
Это самое главное, что должен чувствовать человек в своей семье…

P.S. Врач выслушал маму, а потом спросил у меня какую-то частность о школе, об увлечениях. О планах. О любимых книгах, теле- и радиопередачах. Почти равнодушно, и совсем не подозрительно.
Потом сказал маме: «Всё у вас нормально. А слёзы… Что вы хотите – художественная натура».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив