Появление Наблюдателя 1

ivanov_petrov — 15.05.2017 При разговоре о науке, экспериментальном методе и прочих близких материях обычно не затрагивается очень важная тема – появление этого самого Наблюдателя, который ставит эксперименты, проводит наблюдения, обладает критическим мышлением и прочими замечательными качествами. Это очень особенное существо, вовсе не «тот, кто получает опыт», получить опыт может и совсем обычный человек, а вот тот, кто проводит эксперимент или создает классификацию – обладает способностями, которые были не всегда.

Эта фигура привлекла всеобщее внимание, видимо, после выхода книги фон Неймана «Математические основы квантовой механики». Фон Нейман под наблюдателем полагал не только измерительный прибор, но и человека, обладающего «субъективным восприятием». Нейман считал, что мир разделен на три части: наблюдаемая вещь, измерительный прибор, наблюдатель. Границы между какими мирами считать более фундаментальными – дело трудно обосновываемого выбора. Но и до фон Неймана фигура Наблюдателя была очень значимой, достаточно вспомнить усилия Бойля, которые он прилагал, чтобы описания его опытов были убедительными и демонстративными, создавал эффект присутствия.

Можно сказать иначе. Наблюдатель – метапонятие языка описания, универсальный аналитический инструмент, без которого не удается формулировать множество важных задач. При этом существует сильное утверждение, что метаязык, включающий понятие Наблюдателя, возникает, когда порождающая язык психика начинает обладать некоторыми особенными чертами, которые есть не у любой психики – чертами Я.

Тут возникает несколько возможных вопросов. Можно разбираться с тем, как включен наблюдатель в современную структуру науки, он обычно остается за кадром – он и есть кадр, внутри которого находится читатель научной работы. Надо взять более широкую рамку и посмотреть, что делает наблюдатель, пока читатель сидит в этом кадре и смотрит, что ему показывают. Другой вопрос – история возникновения этого наблюдателя внутри науки, тут надо смотреть, как возникала эта фигура в XVI-XVII-XVIII вв. и как создавались институты, позволяющие теперь воспроизводиться наблюдателю – понятно, что подавляющее большинство авторов, когда делает научную работу и пишет статью, вообще не думает о «наблюдателе», он там появляется «сам», в силу устройства научных институтов. И третий вопрос – как возникла психическая возможность, как получилось, что сначала никакого наблюдателя не было и не могло быть, а потом он стал необходимым актором, присутствующим в каждом исследовании. Дальше будет в основном что-то по этому третьему вопросу.

Связь классификации с классифицирующим субъектом, а наблюдения – с наблюдателем осознается не часто. Это один из аспектов большого разговора о появлении Я, который тоже едва начат. Наивная антропологическая позиция, восходящая примерно к уровню XIX в., полагает, что люди всегда были одинаковы и всегда с Я и потому вопроса нет. На деле ситуация совершенно иная. Говоря кратко, еще в античные времена не было такой структуры в психике, которая могла бы быть «заказчиком» классификаций в современном смысле слова. Эта структура появилась недавно и оформилась в Новое время – и сразу возник по крайней мере зародыш того, что мы согласны называть зачатком классификации.

Полное исследование такого рода вопросов требует… Ну, понятно. Поэтому ограничусь расстановкой указателей – куда можно посмотреть, чтобы отыскать рассуждения и обоснования для данной темы.

Прежде всего следует указать на работы Р. Козеллека (Koselleck, 1975, 2000, 2002, 2003, 2004; Козеллек, 2006), который основал направление «истории понятий». Самым кратким образом можно резюмировать это направление таким образом. Вместо туманных рассуждений о том, что, по мнению автора, было у людей в головах «всегда», а какой смысл появился вот только что, следует обратиться к письменно зафиксированным текстам, появление в тексте понятия с соответствующим значением и следует считать самой ранней датой доказуемого появления этого значения. Тем самым открывается возможность прослеживать историю духовного содержания, того, что было (или не было) у людей в уме в ту или иную эпоху. Точно так же, как лингвисты по наличию терминов, связанных с коневодством, например, заключают о том, что говорящие на таком-то языке занимались этой деятельностью, так и по наличию различных более абстрактных терминов можно судить, о чем люди могли говорить и думать в какую-то эпоху и о чем – не могли.
Koselleck R. 1975. Geschichte, Historie // In: Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland. Hg.: Brunner, Otto/Conze, Werner/Koselleck, Reinhart. Bd. 2. Stuttgart. S. 593-718.
Koselleck R. 2000. Critique and Crisis: Enlightment and the Pathogenesis of Modern Society. MIT Press, 2000. 204 p.
Koselleck R. 2002. The practice of conceptual history: timing history, spacing concept. Stanford: Stanford Univ. Press.
Koselleck R. 2003. Zeitschichten. Studien zur Historik. Frankfurt a. M.
Koselleck R. 2004. Futures Past: on the Semantics of Historical Time. Transl. And with an Introduction by Keith Tribe. N.Y.: Columbia UP.
Козеллек Р. 2006. Социальная история и история понятий. // Исторические понятия и полиические идеи в России в XVI-XX века. СПб: Изд. Европейского университета в Санкт-Петербурге. Алетейа. С. 33-53.

Крупнейший современный специалист по наследию Аристотеля Р. Сорабжи (Sorabji, 1999) сообщает, что в греческом языке классической эпохи еще не сложилось единого и устойчивого понятия, аналогичного нашему «я», «самость». По этому поводу можно сказать, что вся греческая философия «болела» этим вопросом и стремилась к тому, чтобы выйти к его постановке. Существовали разные способы решения – что принять за основу идентичности, телесную ли форму, или душу, на что опереться – искать причину всех изменений в человеке, или обратить внимание на то, что остается неизменным при всех изменениях (Макарова, 2012). Греки ведут себя так, будто у них лишь недавно появился сам вопрос, будто возникло чувство «самости», непосредственно очевидное, но остающееся пока неуразумленным. Философы, которые в большей мере обращены в прошлое, сообщают нечто из очень древнего наследия, как Гераклит, сообщают, что никакой основы человеческой индивидуальности нет, можно, модернизируя словарь и ситуацию, сказать, что огни говорят: индивидуальность есть кратковременная иллюзия, на это незачем обращать внимание, человек переменчив, ничто в нем не сохраняется. Ни у Гомера, ни у Фукидида еще нет слова, которое бы можно было перевести как «личность». И примерно с классических времен, с Платона, начинаются попытки все же отыскать ответ на этот вопрос – точнее, задать сам вопрос, об ответе еще очень рано думать. Человек пока – не единое, а многое: это и тело, и душа, и нрав, и поступки, и решения, привычки, склонности – это много разных сил, среди них нет единства и потому нельзя указать пальцем на нечто одно, про которое сказать: это – человек.
Sorabji R. 1999. Soul and self in ancient philosophy // From Soul to Self. J.C.M. Crabbe (ed.). L.: Routlege.
Макарова И.В. 2012. Истоки понятия «субъект» в греческой философии (Платон, Аристотель) // Субъективность и идентичность. Изд. Дом Высшей школы экономики. М. с. 15-34

Анализ взглядов Платона и Аристотеля по этому поводу приведен, например, у Макаровой (Макарова, 2012). В целом надо сказать, что ситуация остается неопределенной: для всей античной философии человек – вовсе не этакое плотное единство, самотождественность, «я», как привычно думать сейчас. Человек – это нечто, весьма изменчивое, себе не равное, составное, о чем в разных ситуациях говорится с разных точек зрения, и нет смысла спрашивать, как говорить о нем правильно – в одной ситуации так, а в другой иначе. Особенное внимание постановке этого вопроса, который бы мы сейчас назвали вопросом о субъекте – а тогда не было ни слова, ни понятия для этого – уделил Аристотель. И сделано это с использованием понятий формы и материи, понятии об индивидуации формы с помощью материи, от чего образуются виды, роды, иерархия родов. Вся эта привычная классификационная проблематика поднимается при обращении к вопросу об индивидуации человека. Описывая ответ Аристотеля, надо говорить о первой и второй сущности, о сложной для интерпретаторов проблеме соотношения между этими двумя разными определениями, которые вроде бы относятся к одному и тому же, но совсем разные. Это вопрос о форме и материи, о природе изменений в сущем, о постоянстве бытия. И там в конце Аристотель приходит примерно к тому, что понятия эти многозначны, в разных отношениях о человеке следует говорить разным образом, и нет такого выделенного смысла, который мы бы сейчас уверенно перевели как Я. Там много линий рассуждения – о самотождественности тела с младенчества и до старости, о душе, вечной либо преходящей, о памяти, позволяющей помнить, кто ты на самом деле. В отличие от Платона, Аристотель много говорит о единичной сущности, об индивидуальности, и это – самое начало дальнейшего пути европейской мысли, и не только мысли: европейской антропологии, сложения современного человека.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив