Пороки в своем отечестве

Дмитрий был чертовски обаятелен, непринужденно и интересно в конце 90-х вел программу «Окно в Европу», сотрудничал с прогрессивной телешколой «Интерньюс», которая потом была разгромлена государством, объясняя, что«журналиста нельзя отделить от этики», что «публика, которая смотрит на экран, сама должна понять, кто перед ней — журналист или агитатор». Или вот еще: «Мы все-таки говорим о профессиональной журналистике, а если говорить о «пипл хавает», он будет хавать любое снижение планки, любое снижение морали и правил».

Татьяна. Харизматичная ведущая новостей. В 91-м году она отказалась в прямом эфире читать не соответствующее действительности сообщение ТАСС о событиях в Вильнюсе, была награждена медалью Литовской Республики и стала символом демократического телевидения России. Спустя 30 лет — топ-менеджер НТВ, говорит, что на российском ТВ нет цензуры. От литовской медали она отказалась, но приняла российскую — за освещение событий в Крыму.

Андрей. В 90-х делал крутые репортажи из Чечни, вызывал сильное раздражение генералов, был в плену, его арестовывали по наводке ФСБ. Ныне трудится на канале Маргариты Симоньян, где видоизменяет пресс-релизы МИДа о ситуации в Украине, и на полном серьезе пишет колонки о том, что «либерализм ведет к гомосексуализму».

Никак не могу понять, что заставило их обесценить свою юность. Попытаться обесценить юность моих родителей. И мое детство. Я восхищалась ими когда-то. Поступила на журфак. Черт возьми, повзрослев, я даже как-то выстраивала, сверяясь с ними, шкалу профессиональных ценностей. А теперь — только брезгливость.

Казалось, что они верили себе, гордились своей работой, были настоящими. Давали возможность дышать миллионам. Что же их так покорежило, раз сейчас миллионы от них задыхаются?

Кем бы он был, если бы его не убили в тот проклятый мартовский вечер 26 лет назад… Неужели бы тоже «переобулся»? Трудно представить. Лучше и вовсе не представлять.

— Знаешь, когда я забронзовела, то в какой-то момент поняла: а это ведь не то, о чем я мечтала в юности. Я перестала быть той, которая нравилась себе молодой. Я ссучилась, понимаешь?! И я уволилась, — так моя подруга объясняла мне, почему перестала быть следователем. Она была хорошим следователем: не фабриковала дела, не отдавала приказы пытать подследственных. Она просто принимала этих подследственных и их родных за пыль. Могла нахамить, не дать свидание… И вдруг посмотрела на себя со стороны. И ушла. Смогла.

Эти не ушли. И навсегда вляпались в историю, заляпав историю страны.

Наверное, это может случиться с каждым. И, может быть, даже со мной. Пойму ли я, что меняюсь, смогу ли остановиться, чтобы пусть измениться, но не изменить? Не знаю.

Они тоже учились журналистике. Им, как и мне, объясняли, что есть журналистика фактов, а есть пропаганда. И они это понимали, понимают и сейчас. Но о ТЕХ временах говорят одинаково (как привыкли — по «темнику»), что просто носили розовые очки. А теперь, вот, сняли.

Но я не верю, что только старческая близорукость не позволяет отличить консерватизм от подлости.

Да, положение российской журналистики стало таковым, что приходится делать выбор. Жестокий выбор. Убеждения — или деньги. Спокойствие — или опасения за себя и близких. Любимая работа — или возрождать поколение дворников и сторожей. Слава и награды — или повести, написанные в стол.

Почти как в советское время: или работать в отделе пропаганды ЦК КПСС, или писать о рыбках и насекомых, или (что удавалось единицам) эмигрировать, или уйти из профессии. Сегодня отдела пропаганды нет, но пропагандисты остались. Как и подобный мучительный выбор.

Журналистика ныне — ядовитая профессия. Кто-то конформистски работает в сливных помойках власть обслуживающего персонала — ржет за бутылкой над тем, что делает, но получает большие деньги. Они считают, что их жизнь удалась, хотя и спиваются, поскольку прекрасно понимают, ЧТО они делают. Другие уходят в рекламу с пиаром: зарплаты высокие, жизнь пресная, мечта разрушена, но не нужно врать себе и другим. Иногда, правда, тоже спиваются. Третьи, подававшие большие надежды, сдуваются, теряя азарт, и пишут о котировках или делают «качественный продукт не о политике», не желая думать о том, что работают в выгребной яме. Некоторые в прямом смысле слова сходят с ума: их одолевают разнообразные мании, они ссорятся со всеми и становятся звездами фейсбучного срача. В профессию не возвращается никто.

Они не бесталанны, но четко следуют веяниям и запросам эпохи. Если надо, легко перепишут историю, надо, отрекутся от своих слов. И самая яркая закономерность — почти все они в начале карьеры были либералами. А потом с легкостью «переобулись». Некоторые даже публично покаялись.