Политическая линия Си Цзиньпина

ua_katarsis — 06.01.2025 Продолжение, предыдущая часть. Продолжаю цитировать книгу И.Зуенко.
Вопреки нашим доморощенным "маоистам", Си Цзиньпин понимает сложность положения Китая. Вопреки официально провозглашаемому курса на коммунизм. Социальное расслоение нарастает и угрожает единству общества. Именно поэтому КНР и пытается создать собственный экспансионистский проект "Пояс и Пути". Но он закончился неудачей, в т.ч. благодаря активным действиям американской администрации. Никаких идей Китай предложить окружающему миру не может,кроме "голого прагматизма" (мы не лезем к вам,давайте рубить бабло). Отсюда и полная небрезгливость в отношениях с "Талибаном".
При этом Пекин все больше скатывается в национализм, что было заметно еще со времен Мао Цзедуна.

Вряд ли к началу правления у Си Цзиньпина был четкий план действий. Скорее, как это было и с экономическими реформами 1980-х годов, он действовал ситуативно: решив наиболее насущные проблемы, переходил к другим, которые подсвечивались предыдущими действиями. Затем, нащупав пределы эффективности своих шагов, попытался перестроить саму систему, где он был «всего лишь» «очередным генсеком», который первые пять лет правления должен был находиться под влиянием предшественника, а следующие пять лет — готовить себе преемника.
Та решимость, с которой Си Цзиньпин принялся за переделку системы, доказывает серьезность, которую он и его единомышленники в китайской политической элите почувствовали в кризисной ситуации, сложившейся к 2012 году.
Действительно, обстоятельства требовали от Си решительных действий. Во-первых, существовала значительная оппозиция, желавшая пересмотра элитного компромисса, который вынес Си Цзиньпина на вершину власти. Во-вторых, уже нельзя было игнорировать тотальную коррупцию и загнивание всей партийно-государственной структуры. Не случайно с приходом к власти Си Цзиньпина активизировалось изучение позднего СССР и обстоятельств, приведших страну к коллапсу. Важнейшим элементом работы Китая над ошибками Советского Союза стала борьба с коррупцией на всех уровнях власти.
С нее все началось, и поначалу в этом не было ничего экстраординарного. Лозунги о необходимости борьбы с продажными чиновниками никогда не исчезали из китайской повестки, а каждому новому генсеку ЦК КПК борьба с коррупцией позволяла провести кадровую чистку и избавиться от наиболее опасных оппонентов. Однако, как показала практика, для Си Цзиньпина это была только прелюдия .
Фактически все первое десятилетие правления Си стало временем постоянного подкручивания (и закручивания!) гаек, которые подрасшатались при прежних руководителях. Во всех сферах жизни, начиная с экологии и школьного образования, заканчивая строительством высотных зданий и слишком высокими зарплатами у футболистов. Все это было наложено на идеологический фон, лейтмотивом которого стала мысль о необходимости исправления главного перекоса периода реформ — усиливающегося социального неравенства.
Си Цзиньпин не только начал бороться с коррупционерами, но и призвал к умеренности и скромности в быту; более того, он сам первым подал пример. Его образ простого парня, познавшего тяготы и лишения жизни крестьян в годы ссылки, пришелся тут весьма кстати. Придя к власти, Си Цзиньпин под объективами камер посетил пекинскую забегаловку «Цинфэн» , специализирующуюся на приготовлении баоцзы , паровых пирожков, самой простой и непритязательной еды для работяг. Государственная пропаганда широко растиражировала не только сам факт похода Си в скромный ресторанчик, но и состав заказа, который сделал председатель КНР (шесть баоцзы со свиным фаршем и луком, миска супа из свиной требухи и маринованные овощи), а также стоимость обеда (21 юань, около 100 рублей по тогдашнему курсу).
Практика показала, что эта пиар-акция не была единичной. Все годы своего правления Си Цзиньпин неизменно ратовал за возврат к умеренности и простоте, которая была присуща партийцам середины ХХ века. Представители крупного капитала на этом фоне выглядели как идеологические оппоненты, даже если не нарушали никаких законов и антикоррупционных предписаний. И хотя в свое время именно активность частного капитала помогла Китаю накормить и одеть страну, сейчас, по мнению властей, настало время обуздать бизнес и поставить его под полный контроль партии (подробнее — см. очерк о борьбе за социальное равенство).
Не менее важные задачи Си Цзиньпину пришлось решать в сфере идеологии. Идеологическая дезориентация, о которой мы уже упоминали, новому лидеру Китая была очевидна. Равно как и риски, которые проистекали из нее. Вскоре после прихода к власти Си Цзиньпин выступил с речью, в которой мрачно предостерегал: «Почему погибла советская компартия? Не в последнюю очередь потому, что усомнилась в себе и своих идеалах. В итоге хватило лишь тихого объявления Горбачева о роспуске КПСС. Великая партия исчезла. В финале не нашлось никого достаточно мужественного, кто вышел бы вперед и сопротивлялся».
Идеологический вакуум должна была закрыть концепция, выдвинутая уже 29 ноября 2012 года (через две недели после его избрания генсеком ЦК КПК), во время посещения выставки «Дорога к возрождению» в Национальном музее Китая на площади Тяньаньмэнь в Пекине. Глубокий символизм заключался уже в том факте, что для первого коллективного появления на публике всех семи членов нового Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК была избрана именно эта выставка, демонстрировавшая историю «ста лет унижений» , с середины XIX до середины ХХ века, а также возрождение Китая под властью Компартии.
Еще символичнее стала речь, произнесенная новым китайским лидером: «У всех есть идеалы, устремления и мечты… Величайшая китайская мечта — увидеть великое возрождение китайской нации».
Так появился лозунг (своеобразный «девиз правления» няньхао ), который позднее стараниями исследователей, идеологов и самого Си Цзиньпина, обогащавшего этот лозунг конкретным содержанием, превратился в политическую концепцию «Китайской мечты о великом возрождении китайской нации» (или просто «Китайской мечты» Чжунгомэн ). Не будет преувеличением сказать, что эта концепция стала одной из двух несущих конструкций политической линии Си Цзиньпина.
И хотя ни в момент произнесения, ни позднее Си Цзиньпин не давал однозначного объяснения, что же именно означает «Китайская мечта», националистический подтекст этой идеологемы оказался очевиден.
Нужно сказать, что к моменту избрания Си правящая Коммунистическая партия давно уже из классовой (пролетарской) превратилась в национальную — партию «китайской нации». Другое дело, что понятие «китайской нации» (Чжунхуа миньцзу ) в Китае трактуется максимально широко — не как «нация китайцев», то есть народа хань , который составляет 92 % населения КНР, а как совокупность всех народов, проживающих на территории государства, объединенных, как заявляется, «общими культурными ценностями».
Впрочем, это не помешало властям именно в период правления Си активизировать жесткую ассимиляционную политику, направленную на искоренение национальной идентичности «малых народностей», проживающих в стране. Речь, прежде всего, об уйгурах и других нацменьшинствах Синьцзян-Уйгурского автономного района, исповедующих ислам.
В рамках борьбы с проявлениями «трех зол» (терроризма, сепаратизма, экстремизма) центральное правительство действительно «навело порядок» на национальных окраинах, где до этого нередки были теракты и беспорядки на этнической и религиозной почве. Но что важнее — население стало «перековываться» на ментальном уровне. Этому способствовали агрессивное продвижение китайского языка как языка межличностного общения и работа по вовлечению нацменьшинств в экономическую активность: зачастую ценой потери традиционного образа жизни и ремесел, как это происходит, например, со скотоводами Синьцзяна и Внутренней Монголии (подробнее — очерк о «китаизации» культуры и религии).
Так или иначе, в существующей системе националистических координат, принятой нынешним лидером, у национальных меньшинств, по сути, не осталось других вариантов, кроме как учить китайский язык, принимать китайский образ жизни и интегрироваться в китайское общество, ценностная структура которого представляет собой причудливое сочетание конфуцианства, отдельных коммунистических догматов и капиталистического консюмеризма.
Сложнее с иностранцами — за предыдущие десятилетия в открытом и стремительно модернизирующемся Китае их скопились десятки тысяч, они заняли ниши дополнительного образования (курсы английского языка), открыли сотни кафе, баров и клубов, которые были популярны не только среди экспатов, но и среди самих китайцев. В отдельных городах, типа Гуанчжоу , образовались целые районы компактного проживания иностранцев — в основном из Африки и с Ближнего Востока.
При этом положение иностранцев в Китае было двойственным. С одной стороны, они пользовались всеми благами, которые давала им растущая китайская экономика и инфраструктура; с другой стороны, они не разделяли китайские идейные ценности и не интегрировались в китайское общество (этому, впрочем, способствовали и ограничения в получении китайского гражданства). Более того, иностранцы массово нарушали миграционное законодательство, годами работая в КНР по туристическим, учебным или деловым визам, а в любой конфликтной ситуации считали, что у них должны быть некие «особые права».
Все это со временем начало раздражать китайское общество. К тому же, подобное положение никак не вписывалось в смысловое поле «китайской мечты о великом возрождении китайской нации», поскольку воспринималось как продолжение «века унижений» — длительного периода, когда иностранцы были подлинными хозяевами в Китае, а китайцы считались людьми второго сорта.
Поэтому, начиная с 2016–2017 годов, Китай начал упрощать получение рабочих виз для штучных высококвалифицированных специалистов и ужесточать требования для неквалифицированных иностранцев. В 2018 году начался настоящий «крестовый поход» против экспатов, не имеющих визы, которая соответствовала бы их реальному роду занятий. Пандемия коронавируса 2020–2022 годов форсировала уже назревшие процессы по закрытию страны (точнее — ее крайне избирательному открытию). Значительная часть экспатов, проживавших в Китае, в этот период покинула страну, причем многие сюда так и не вернулись: как по причине каждодневного прессинга со стороны властей, так и из-за банальной дороговизны жизни.
Китай по-прежнему заинтересован в торговле с внешним миром и точечном приглашении нужных и полезных иностранцев. Но сейчас Китай знает себе цену и уверен, в том, что многое (если не все) здесь уже лучше, чем во внешнем мире. А многое из иностранного не только не полезно, но и вредно. Поэтому он усиливает фильтрацию информационного и людского потока из-за рубежа и перестраивает экономику, чтобы увеличить внутренний спрос и перестать зависеть от мирового рынка; эта концепция получила название «системы двойной циркуляции» .
Шаги к частичному закрытию страны были произведены не сами по себе, а как часть концепции «китайской мечты» с заложенным в ней реваншизмом и как реакция на глубокое разочарование, постигшее китайскую элиту в конце 2010-х по поводу отношений с Западом. Вплоть до 2018 года в Китае считали, что та схема, которая успешно работала предыдущие десятилетия, будет работать и дальше. Китай, включенный в процессы экономической глобализации и мастерски сочетающий элементы рынка и госрегулирования, будет продолжать богатеть и развиваться, и никто ему не будет мешать.
Это, в свою очередь, давно уже раздражало американский истеблишмент, который на примере Китая получил подтверждение несостоятельности своей теории, что по мере обогащения незападные страны будут неизбежно перенимать американские ценности, проводить неолиберальные реформы и вообще — вставать на «правильную сторону истории» как ее видят в Вашингтоне. В 2018 году Дональд Трамп начал «торговую войну» против Китая с целью преодолеть перекосы в торговле, вызванные, как считали в Вашингтоне, «несправедливой экономической политикой Пекина». Это запустило процесс разрыва, ставший, наравне с пандемией коронавируса, главным вызовом для Китая времен Си Цзиньпина (подробнее — см. третью часть книги).
Политический разрыв с США, в свою очередь, подчеркнул те претензии Китая на роль одного из мировых лидеров, которые в начале правления Си Цзиньпина не были столь очевидны. Действительно, до его прихода к власти Китай словно стеснялся своего усиления, не подавал голос. В значительной степени это происходило в соответствии с политическим наследием Дэн Сяопина в области внешней политики — а именно с «внешнеполитическим курсом из 28 иероглифов» , который сформировался в начале 1990-х годов.
В соответствии с ним, в деятельности на международной арене Китаю предписывалось «хладнокровно наблюдать, укреплять расшатанные позиции, проявляя выдержку, справляться с трудностями, держаться в тени, стараться ничем не проявлять себя, быть в состоянии защищать пусть неуклюжие, но свои собственные взгляды, ни в коем случае не лезть вперед, на первое место, и при этом делать что-то реальное». Ориентация части российских публицистов на англоязычные статьи привела к тому, что фраза «держаться в тени, не проявлять себя», переводимая на английский язык как keeping low profile, сплошь и рядом стала переводиться как «скрывать свои возможности», что на уровне оттенков значения подразумевает: субъект, осознавая свои большие возможности, намеренно скрывает их от наблюдателя с целью сбить того с толку.
На самом же деле до Си Цзиньпина большая часть политической и военной элиты Китая не скрывала свои силы намеренно, а действительно придерживалась довольно скромных взглядов на собственные ресурсы. Считалось, что Китай все еще бедная развивающаяся страна третьего мира, которой нужны годы и годы, чтобы сравняться по силе с мировыми лидерами. Си Цзиньпин, уловивший общественные настроения на стыке нулевых и десятых годов, напротив, поднял на знамя идею национальной исключительности и тесно с ней связанную идею национального реваншизма.
И то и другое требовало более активной внешней политики. Но также требовало и нового идеологического наполнения. Стремящийся к возрождению национального величия Китай уже не мог на международной арене быть одной из стран, следующих тем правилам, которые устанавливал мировой гегемон. Китай со своим «пятитысячелетним историческим опытом цивилизации» должен был предложить новые правила — китайскую альтернативу для всего мира.
Активная работа в этом направлении началась с первых месяцев правления Си Цзиньпина. Несмотря на разнообразие выдвинутых на данном поприще идей (и еще большее число их трактовок), их можно объединить в одну зонтичную концепцию — идею «сообщества единой судьбы человечества» . Наравне с концепцией «китайской мечты» она стала второй из двух несущих конструкций политической линии Си Цзиньпина.
Суть идеи «сообщества единой судьбы человечества», впервые полностью сформулированной Си Цзиньпином во время визита в Москву, в МГИМО, 23 марта 2013 года, заключается в том, что мир вступил в новый этап своего развития, в котором прежние модели межгосударственных отношений, основанные на применении насилия, формировании военно-политических блоков, уже не работают. Напротив, «этот <�новый> мир, в котором все страны находятся на небывалом ранее уровне взаимной связанности и взаимозависимости, а человечество живет в „глобальной деревне“, чем дальше, тем больше превращается в сообщество единой судьбы, в котором в тебе есть частичка меня, а во мне есть частичка тебя».
Иначе говоря, в новых исторических условиях, когда возрастает значение стран «глобального Юга», бывших колоний и полуколоний, всему миру выгоднее торговать и осуществлять технологический и культурный обмен, чем воевать. Возрождающемуся Китаю в этих условиях, по мысли китайских идеологов, уготована судьба одного из мировых лидеров, то есть страны, экономическое и культурное взаимодействие с которой особенно выгодно для других стран мира.
Стремление расширять такое взаимодействие было выражено в инициативе «Пояса и Пути» , которая появилась спустя полгода, осенью 2013 года.
Инициатива «Пояса и Пути», в основе которой лежала идея экспансии китайского капитала вовне и соразвития неограниченно большого числа стран, стала, пожалуй, самой громкой из внешнеполитических инициатив Си Цзиньпина. С ее реализацией связывали появление нового узла финансовых, технологических и гуманитарных связей, который мог бы стать реальной альтернативой западноцентричному укладу.
Однако сейчас, десять лет спустя после ее провозглашения, нельзя не констатировать, что к прорывным результатам инициатива «Пояса и Пути» не привела. Фактически под эгиду инициативы были «запиханы» различные двусторонние проекты, которые и так реализовывались Китаем и его партнерами. И даже в сфере инфраструктурного развития тех регионов, которые находились в фокусе внимания «Пояса и Пути» (в Центральной и Юго-Восточной Азии), успехи вовсе не так велики.
Помимо того, что китайская инициатива была неверно истолкована зарубежными партнерами и породила в одних странах завышенные ожидания, а в других алармистские настроения, существовала и еще одна важная причина.
Инвестиционные возможности Китая оказались не столь бесконечны, как это, возможно, казалось самому китайскому руководству еще в начале 2010-х годов. Обвал китайского фондового рынка в 2015–2016 годах продемонстрировал это со всей очевидностью. А для перестройки самой экономической системы, которая и к началу правления Си Цзиньпина уже ощутимо пробуксовывала, одного желания оказалось мало.
Третья базовая концепция первых лет правления Си Цзиньпина — уже упоминавшаяся стратегия «всестороннего углубления реформ» — не предвещала серьезной перестройки экономической модели. Скорее, она оперировала категориями улучшения, корректировки существующей системы.
Традиционно поворотные вехи в развитии экономики в Китае привязываются к проведению 3-х пленумов вновь избранного Центрального комитета — так случилось и на этот раз. На 3-м пленуме ЦК КПК 18-го созыва в ноябре 2013 года было принято «Постановление ЦК КПК по некоторым важным вопросам всестороннего углубления реформ». Документ, который позиционировался как «дорожная карта» развития китайской экономики вплоть до 2020 года, исходил из того, что «реформы и открытость продолжаются, поскольку у них нет предела». В то же время отмечалось, что в экономике накопились противоречия, которые необходимо отрегулировать, «ликвидировать пороки структурных механизмов». При этом признавалось, что потенциал системы еще не раскрыт, и в целом Китай «еще долго будет находиться на стадии начального построения социализма».
Между тем, два основных ингредиента китайского «экономического чуда» уже исчерпали себя. Первый — это огромные ресурсы дешевой и при этом достаточно дисциплинированной и обучаемой рабочей силы. Второй — удивительно удачная мировая конъюнктура, в которую встроилось экспортоориентированное китайское производство. По мере повышения себестоимости китайских товаров из-за удорожания рабочей силы, наложившегося на мировой экономический кризис 2008–2013 годов, стало очевидно, что прежние двузначные темпы экономического роста поддерживать уже нереально. Китайские экономисты все чаще стали говорить о «новой нормальности» , о «переходе экономики от экстенсивной к эффективной модели, от количества к качеству, от опоры на внешний спрос к опоре на внутренний спрос, от опоры на инвестиции к опоре на потребление».
Однако к середине 2010-х годов так и не были найдены новые факторы, способные заменить в качестве драйверов развития дешевую рабочую силу и открытость внешних рынков. Единственный способ поддерживать высокий внутренний спрос и потребление — это стимулировать грандиозную инфраструктурную стройку так же, как это было и в предыдущее десятилетие (подробнее — см. очерк о развитии инфраструктуры).
Иначе говоря, «углубить» реформы не удалось, и к началу второго пятилетнего срока Си Цзиньпина это стало очевидно. Тогда же в партийно-государственной риторике отказались от идеологемы «всестороннего углубления реформ» и начали говорить о «новой эпохе»: первоначально в это вкладывался и экономический смысл.
«Построение специфически китайского социализма в новую эпоху» означало, что Китай уже преодолел стадию «начального построения социализма», то есть уже не является бедной аграрной страной, как раньше, а значит, на первый план должны выйти другие задачи, помимо роста экономики.
Новые акценты (например, упор на «высокоуровневое проектирование, основанное на научном подходе» вместо традиционной ставки на инициативу с мест) подчеркивали разрыв с прежней философией реформ. Были обозначены и новые временные ориентиры. Если концепция «всестороннего углубления реформ» нацеливалась на 2020 год, то сейчас на первый план вышли так называемые «две столетние цели» .
Первая «столетняя цель» была приурочена к столетнему юбилею КПК в 2021 году — к этому времени предполагалось решить проблему бедности, то есть построить «среднезажиточное общество» сяокан . Учитывая это, особое внимание в 2017–2021 годах было нацелено на социальные аспекты, а вопрос перестройки социально-экономической системы отложен до лучших времен. Тем более, что разразившаяся на рубеже 2019 и 2020 годов пандемия коронавируса затруднила проведение системной экономической политики как таковой. Чтобы вытаскивать китайскую экономику из рецессии, государству вновь пришлось включать все ту же инфраструктурную «большую стройку» и инвестировать деньги в спасение неэффективных госкомпаний.
В результате к концу первого десятилетия своего правления Си Цзиньпин вряд ли мог быть доволен экономическими достижениями. Добившись серьезных успехов в плане укрепления партийного верховенства и борьбы с коррупцией, показав себя на международной арене и в развитии технологий, с точки зрения экономики страна продолжала топтаться на месте.
Отчасти это объясняется тем, что вплоть до 2023 года в экономическом управлении было велико влияние Ли Кэцяна и его единомышленников из числа бывших протеже Ху Цзиньтао. Для того чтобы получить наконец полную свободу действий и воплотить свои взгляды на экономическое развитие Китая, Си нужно было обеспечить свое нахождение у власти и на следующее десятилетие.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив