Пока не начался джаз. Рассказ.

apelsinov — 11.09.2010 — Литература Морозным декабрьским вечером 1944 года в ресторане мюнхенского отеля «Валькирия» за небольшим столиком у сцены сидели двое мужчин. Один из них был крупный, угловатый, на вид лет под пятьдесят. Его редеющие черные волосы были аккуратно зачесаны назад, а глаза за стеклами старомодных очков в тяжелой черной оправе казались непомерно большими. Он мог бы сойти за офицера вермахта, но, приглядевшись внимательней, можно было заметить, что военная форма на нем полностью лишена каких-либо знаков отличия, так что о статусе и звании мужчины, можно было только догадываться. Другой, высокий статный блондин немного моложе, был одет в дорогой однобортный костюм и яркий шелковый галстук. В конце войны так позволяли себе одеваться только контрабандисты, да крупные промышленники. Перед франтоватым мужчиной стоял графинчик с коньяком и широкий бокал. Прежде чем сделать глоток, он каждый раз долго покачивал бокал и разглядывал на свет его содержимое. «Офицер», в отличие от него, казался человеком попроще – распивал шнапс, причем не из рюмки, как пристало немецкому офицеру, а из маленького граненого стакана. На столе присутствовали икра, ветчина, маринованные огурчики и другие холодные закуски, изысканные и не очень.

Музыканты играли какую то ненавязчивую мелодию, предваряющую основную программу. Певица в черном облегающем платье со стразами сидела одна за маленьким круглым столом, цедя красное вино, и покуривая сигарету из длинного декадансного мундштука слоновой кости. Периодически к ней приближался какой-нибудь офицер или спекулянт, улыбался и начинал остроумную, по его мнению, речь надеясь, оказаться счастливцем, удостоившимся внимания примадонны. Через некоторое время певица отрывалась от мундштука, делала большой глоток и произносила короткую фразу, которую, естественно, не было слышно из-за ресторанного шума. Кавалеры, которые были не слишком пьяны, сразу же уходили, очень пьяные начинали что-то объяснять, тогда дама произносила еще более короткую фразу и они ретировались, корча возмущенные рожи.

- Вот, Андрей, мы стали свидетелями очередной любовной драмы, - улыбнулся «промышленниик», переводя взгляд со столика певицы на бокал с коньяком, - бравому защитнику отечества вновь придется довольствоваться какой-нибудь шлюхой.
- Да он так нажрался, дорогой мой Оскар, что скорее всего завершит вечер в сортире в обнимку с унитазом.
- Андрей, ты клевещешь на нашу армию, наши офицеры не блюют.
- Я ли не пил с немецкими офицерами?
- Может быть, ты хочешь сказать, что я недостаточно пил с немецкими офицерами. Последнее время это мое основное занятие – накачивать офицеров коньяком с контрабандной икрой, пока они не дойдут до готовности подписать нужную бумажку.
- Ты вот скажи мне одну простую вещь, - Андрей понизил голос и наклонился поближе к своему собеседнику, - зачем тебе все ЭТО надо?
- Они – люди, обычные люди, несчастные, загнанные в угол. Они просят, умоляют, их глаза полны ужаса. Как я могу отказаться им в помощи, я – их единственная надежда.
-Ты актер, Оскар, ты думаешь о грядущей славе, тебе льстит, что кучи благодарных евреев после войны будут называть тебя героем. Но не жди, что тебе поставят золотой памятник в центре Иерусалима, они для этого слишком жадны.
- Андрей, я долго работал бок о бок с евреями и уверяю тебя, многие из них замечательные люди, более того – мои хорошие друзья.
- Не будь слишком наивен, еврей твой друг, пока ты спасаешь его задницу. При удобном случае он продаст тебя с потрохами за ржавый шекель.
- Ну не надо преувеличивать, как минимум за тридцать новеньких серебряных шекелей, а если еще учесть инфляцию…

Друзья рассмеялись.

- Я не спорю, мне нравится почет, внимание, обожание, если угодно, - продолжал Оскар, пригубив коньяку, - Мне нравится быть маленьким божком, вершителем судеб, и я надеюсь, что после войны не буду болтаться на виселице, как многие господа владельцы наших военных заводов.
- Господа владельцы военных заводов будут попивать виски в Нью-Йорке. На виселицы пойдет мелкая сошка.
- Да, Андрей, ты прав как всегда. Но скажи мне, на что рассчитываешь ты? Ты думаешь, коммунисты тебе простят освободительную армию?
- Оскар, я – русский офицер. Коммунисты и нацисты для меня просто две разные породы омерзительнейших жаб. Я превосходно осознаю, что и те, и другие, в конце концов, захотят меня вздернуть. Но я хочу умереть с осознание того, что я выполнил свой долг офицера. Десять тысяч русских солдат, вместо того чтобы гнить в концлагерях, надрываться в каменоломнях, гореть в крематориях, сейчас спят в казармах под теплыми одеялами и каждый день кушают солдатский паек. Получше, кстати, чем в Красной Армии. И они живы, Оскар, живы! И заметь, при этом никто не сделал ни единого выстрела на восточном фронте. Их совесть чиста, я, генерал Власов, их командир, отвечу за все, когда придет время.

Андрей налил себе стакан шнапса и залпом выпил.

- Ну вот, теперь ты заговорил, как новый Иисус. Гордыня, милый мой, гордыня, ведет нас обоих, давай будем честны. Люди, которых ты спасаешь, конечно, важны, но на первом плане ты сам, твое гипертрофированное эго. Да и кто они, эти люди. Они примитивны, тупы, раболепны и готовы поддержать любую идеологию: национал-социализм, коммунизм, лютеранство, иудаизм… Лишь бы спасти свою серенькую шкурку. Возьми, к примеру, вот этого мальчика. Это наверняка примерный баварский мальчик из хорошей набожной и патриотичной семьи.

Подросток, на которого указывал Оскар, был, по всей вероятности, посыльный в форме отрядов флагхельфер. Он принес какой-то пакет одному из офицеров СС, ужинавших в ресторане, и остался погреться и послушать музыку – встал у стенки в тени, недалеко от столика, за которым сидели наши герои.

- Молодой человек, - подозвал его Оскар, - да-да, Вы, не могли бы Вы подойти к нам на минутку.

Парень, несколько удивленный вниманием таких солидных господ, приблизился к их столику, запахивая шинель. По его лицу было видно, что он мучительно пытается решить, надо ли отдавать Власову честь: с одной стороны тот вроде бы в форме, но с другой стороны, не понятно какого он звания. В конце концов, он все же вскинул руку в нацистском салюте, нацеливаясь на Андрея - тот в ответ только нахмурился, - затем заметил значок со свастикой на лацкане пиджака Шиндлера и отсалютовал и ему.

- Как ваше имя, молодой человек?
- Йосеф, Йосеф Раецинген.
- А меня зовут Оскар Шиндлер. Вы из Мюнхена?
- Нет, я из деревни Марктль Ам Инн, на юге. Сейчас я служу в флагхельфер и наш отряд передислоцировали в Мюнхен.
- Передислоцировали… - повторил Власов, но Оскар взглянул на него многозначительно и тот замолк.
- Скажите, Йосеф, вы верите в бога?
- Да, господин Шиндлер. Я из религиозной семьи. Правда, мы католики.
- Ну, это не важно, бог един.
- Конечно, господин Шиндлер.
- А Вы бы хотели вступить в Национал-Социалистическую партию?
- Да, конечно хотел бы, - парень немного смутился, - но мне еще только шестнадцать, - вот года через два-три, после нашей победы…
- Отличный ответ, – подбодрил его Оскар.
- Да, хороший ответ, - язвительно заметил Андрей.
- Ну, хорошо, - улыбнулся Оскар, - идите к стойке и закажите себе хорошего кофе. Скажите, чтобы записали на мой счет.
- Спасибо большое!
- Пожалуйста, удачи Вам.
- До свидания, господин Шиндлер.

- Вот – будущее новой Германии. Этому мальчику будет очень легко при любой власти, он не знает сомнений и искренне верит в то, что ему сказали. Сегодня он предан идеалам Национал-Социализма, а завтра, когда война закончится…
- После нашей победы.
-Да, после ВАШЕЙ победы. После вашей победы он забудет о своем обещании вступить в партию и точно также будет верить в бога и в десять заповедей. Глядишь, еще и станет епископом.
- А может и кардиналом, - хмуро заметил Власов.
- А может и Папой Римским, – рассмеялся Оскар.
- Ну, это уж вряд ли.

Над залом витали облака табачного дыма, друзья продолжали пить и беседовать обо всем на свете, юный Йозеф у стойки дул на ароматный дымящийся кофе, отвергнутый примадонной офицер, как и предсказывал Власов, блевал в туалете. Вдруг вспыхнул луч прожектора, высветив яркий желтый овал вокруг микрофонной стойки. Раздались аплодисменты, певица взошла на сцену, и начался джаз…

Сохранено